Ленинград — срочно... - Валерий Волошин

— Надо сделать так, чтобы мощность увеличилась или хотя бы осталась прежней! — Купрявичюс взял Горелова за локоть. — Очень прошу тебя, Эдуард, помоги Полевому и Рязанову. Был бы жив Альгис, я бы, конечно, к нему обратился бы. Но теперь…

— Я ведь телевизионщик. У меня своих забот хватает. — Сейчас нам везде успевать надо.

— Хорошо, Ромас. Что в моих силах, сделаю. Спасибо тебе огромное!

Провожать Горелова Купрявичюс вышел на улицу. Было сыро, ветрено, и он поеживался в костюме. Горелов забеспокоился, как бы Ромас не простудился.

— Скажи, Эдуард, — спросил Купрявичюс, — а хотелось бы тебе остаться здесь и не возвращаться в Ленинград?

Горелов опешил:

— Должность хочешь предложить?

— А что? Работы, необходимой стране и фронту, сейчас и здесь невпроворот.

— Нет, Ромас Из Ленинграда я никуда — до победы, — покачал головой Горелов. — Слишком много меня с ним связывает. Мне еще с фрицами посчитаться надо и за семью, и за брата твоего. И разве я могу бросить радиомастерскую?!

— Другое услышать я и не предполагал, — грустно улыбнулся Купрявичюс. — Но хочу предупредить, твоей идеей о передаче телевизионного сигнала непосредственно на самолет очень заинтересовались. Хочешь не хочешь, а придется тебе все-таки перебираться в НИИ. Когда? Не знаю. А блокаду пробьем. Ленинград немцам не по зубам, под Сталинградом завязли…

Внимание привлек высокий лейтенант, который, чеканя шаг, приближался к ним.

— Это еще что за парад? — удивился Купрявичюс.

— Я же ему приказал в гостинице меня ждать! — Горелов пояснил: — Лейтенант отвечает за доставку груза.

— Узнаю, его я и попросил из цеха.

Ульчев щелкнул каблуками и отрубил во весь голос:

— Разрешите обратиться, товарищ заместитель народного комиссара?!

Купрявичюс кивнул:

— Только потише, пожалуйста, слух у меня неплохой.

— Извините меня, больше этого никогда не повторится, честное слово! — выпалил Ульчев. — Меня надо наказывать, а не товарища Горелова…

— Погодите, погодите, кого наказывать, за что? — недоуменно развел руками Купрявичюс. И тут только понял, о чем ведет речь лейтенант. — Успокойтесь, я не сержусь, — сказал он Ульчеву и, обращаясь уже к Горелову, добавил: — Кстати, после его беседы наши девушки на вахту встали и не ушли с завода, пока для нужд Ленинграда две нормы не выполнили. Их продукцию вы и заберете…

Они летели на видавшем виды темно-зеленом «Дугласе». Ульчев страдал от болтанки. Он прижимался лбом к иллюминатору, будто хотел выдавить стекло, и что-то бормотал.

Наконец самолет сел в Тихвине, чтобы заправиться и выждать удобный момент для перелета опасного участка, на котором можно было напороться на фашистские истребители. Ульчев, спрыгнув на землю, заявил Горелову:

— Все, баста! Рожденный ползать, летать не может. Вы летите, товарищ инженер, а я как-нибудь до Кобоны доберусь, а там — через Ладогу.

— Не глупи! Ты отвечаешь за доставку колб!..

Когда из-за облаков выскочил «мессер» и атаковал их самолет, Ульчев первым бросился на помощь к стрелку. Горелов же не на шутку испугался: пули могли прошить обшивку «Дугласа» и повредить лампы. Инженер распластался на полу, прикрывая коробки с колбами своим телом. К счастью, летчики оказались опытными — они перевели «Дуглас» в пике и повели самолет над самой землей. «Мессер» потерял «Дуглас» на фоне темного леса.

На смольнинском аэродроме их встретили Бондаренко и Осинин, которые приехали на полуторке, захватив двух бойцов. Солдаты перенесли драгоценный груз из самолета, аккуратно сложив его в кузове.

— А ты говорил «ава-антю-юра», мол, не дадут ламп, — смеясь, сказал комбат Горелову.

— Случай помог, товарищ подполковник. '

— Вся наша жизнь, дорогой мой, в основном из случаев и состоит. Надо только, чтобы они на нас работали. Мы ведь именно на этот случай и рассчитывали…

— У меня, товарищ подполковник, в Москве тоже случай был, — оживился Ульчев, — думал: или пан — или пропал. Полчаса работницам втолковывал, мол, надо, девчата, две нормы выдать на гора — это для нашего батальона, значит. А они же вокруг меня собрались, не работают, слушают. Тут как тут — начальство, ну, думаю, влип… Зато потом, — вот, товарищ воентехник не даст соврать, сам заместитель наркома благодарность вынес, сказал: «Перевыполнили план девчата, забирай их продукцию!»

Давно так громко и заразительно не смеялся Горелов. Прыснули и Бондаренко с Осининым. Ульчев смутился, а Горелов, вытирая выступившие слезы, попросил комбата:

— Товарищ подполковник, переведите этого фантазера к нам, в радиомастерскую. Он ведь выдумщик!

— Фантазеры и среди начальников расчетов незаменимые люди. Лейтенанта «шестерка» уже заждалась, — серьезно, в обычной своей манере ответил Бондаренко…

Вскоре в действующем цехе завода «Светлана» наладили ремонт генераторных радиоламп.

А Горелов испытал новую колбу Полевого и Рязанова, в которой вместо ценного вольфрамового катода был установлен оксидный катод. Результаты превзошли все ожидания. «Лампа пригодна для надежной эксплуатации. Дальность обнаружения целей не уменьшилась, температура накаливания снижена вдвое…» — сделал заключение Горелов.

Зато Бондаренко огорчился не на шутку, когда в батальон пришел приказ об откомандировании в Москву начальника телевизионного центра и радиомастерской Горелова. Того ждала исследовательская работа по оснащению телевизионной техникой авиации.

…Некоторое время спустя «редутчики» записали в исторический формуляр радиобатальона: Указом Президиума Верховного Совета СССР инженер Горелов за внедрение телевизионных систем в войсках Красной Армии был награжден орденом Ленина.

Глава XIV

«…В связи с планируемой наступательной операцией и возможным скоплением авиации в воздухе ввожу новые значения сигналов для средств разведки «Редут»:

«33» — цель, уходящая от пункта, потеряна и больше не наблюдается (посадка, падение и т. п.);

«44» — цель, приходящая к пункту, потеряна, но может появиться («мертвая зона» и т. п.), требуется усиление бдительности;

«77» — цель опознана как свой самолет, наблюдение за ней прекращается, огонь не ведется;

«66» — цель продолжает находиться в том же квадрате, в котором она указана по предыдущему донесению (кружится);

«22» приказ «Редуту» прекратить наблюдение за целью, так как ее уже ведет другой «Редут»…

«Каким-то ветром шаловливым мне снова в сердце занесло желанье быть опять счастливым и юным старости назло…»

В углу листа, на котором выведены эти строки, размашисто написано: «Телефонистке-оператору Светлане Полыниной». Надо же, послание в стихах лежало на моем рабочем столе, у пульта. Что это, признание в любви? «…А сердце, полное желанья любви, надежд и грез, забыло дни своих страданий, тоски мучительной и слез…» А это уже больше походит на исповедь о пережитом. Но задушевные мысли доверяют только близким и верным друзьям. Кто же меня таким своим другом считает? Писал, вероятно, человек немолодой, коль снова хочет стать «юным старости назло». Интересно, интересно…

Я смотрю на себя в зеркальце. С небольшого пятигранного осколка на меня взирает знакомое лицо, точно такое, как на… фотографии, которую я порвала в темном бараке, когда работала на ириновских «болотах». Так же вьются локоны (быстро же они отросли!), ямочки появились на щеках… Только взгляд у меня теперь другой: не осталось и следа от былой беспечности. Не кокетливая девочка-пианистка, а боец… Хотя какой из меня пока боец — горе луковое…

Я вздыхаю, подношу ближе к глазам зеркало, и «фотография» расплывается. Ловлю себя на мысли, что хочется сейчас растоптать зеркальце, но — оно не виновато. Я осторожно устанавливаю осколок на прежнее место. Настроение отвратительное. Что же будет теперь с беглянками? Бондаренко и Ермолин сказали, что их отдадут под суд военного трибунала. Пока девушки сидят на гауптвахте. А все из-за меня, я первая кашу заварила, а затем сама — в кусты. Дрянь!

После сдачи экзаменов нас, новоиспеченных телефонисток-операторов, построили. Приехал в батальон полковник Соловьев, чтобы отобрать несколько человек для дежурств на главном посту. Но мы все хотели попасть на «дозоры». Как говорила Иванова, оттуда легче будет дать деру в пехоту, передовая рядом.

Только Соловьева увидели — разом всем захотелось понравиться полковнику. Той же Ивановой, к примеру, но ее на «дозор» определили. А я попала в команду Соловьева. Сердце от радости готово было выпрыгнуть.