Медный всадник - Александр Пушкин

Прежде всего это — появление Александра I на балконе Зимнего дворца. Этот эпизод отсутствует у Берха, но он мог быть известен Пушкину по рассказам современников (в частности, по не напечатанному тогда рассказу Грибоедова, где коротко сказано: «В эту роковую минуту государь явился на балконе» — см. настоящее издание, с. 118). Не известен и источник слов, произнесенных царем — возможно, Пушкин знал их по устным рассказам очевидцев. Пушкину этот эпизод был нужен, и он обрабатывал его весьма тщательно, сначала желая расширить за счет размышлений царя о давно прошедшем времени и о его связи с настоящим. Эпизод в черновом автографе начинался словами:

тот страшный годПоследним годом был державстваЦаря пред к<ем>

(вероятно: «Царя, пред кем склонился Наполеон» или «пал Париж» и т. п.). Два последних стиха зачеркнуты, вместо них написано почти так, как вошло в окончательный текст:

В тот грозный годЦарь Александр еще со славойРоссией ведал — Вышел онПечален смутен на балконИ молвил — с божией стихиейЦарям не сладить.

Здесь внешне почтительное «со славой» в сопоставлении с «печален, смутен», с признанием царем своего бессилия перед стихией звучит скрыто иронически, особенно для читателей, помнивших сопоставление в «Полтаве» царя Петра, который «могущ и радостен, как бой», и еще до сражения уверен в своей победе, и короля Карла, которого «желанный бой» приводил «в недоуменье» и который, в сущности, был побежден еще до начала Полтавского боя (Акад., V, 56-57). В новой поэме о Петре поэт далее, вспоминая Полтавский бой — опаснейший момент петровского царствования, обращается к монументу Полтавского победителя, «Кумиру» на бронзовом коне:

О мощный властелин судьбы,Не так ли ты над самой бездной,На высоте, уздой железнойРоссию поднял на дыбы?

В черновике размышления царя Александра продолжаются. Глядя «На злое бедствие», он думает:

Тако́ваДавно не ведал град ПетровОт лета семьдесят седьмого —

т. е. со времени наводнения, бывшего 10 сентября 1777 г., почти столь же сильного по подъему воды, но еще более бедственного по причиненным разрушениям и количеству жертв. И дальше, уже о себе, о том, что его рождение (12 декабря 1777 г.) почти совпало с этим наводнением:

Тогда еще Екатерина(Вчера была ей годовщина)461Была жива — и Павлу сынаВ тот год Всевышний даровал[Порфирородного младенца]И гимн младен<цу>Бряцал Держав<ин>

Эти стихи, однако, не вошли в первую беловую рукопись (БА). В черновой непосредственно после воспоминаний царя о наводнении 1777 г., которое можно, очевидно, воспринимать в таком контексте как предвестие несчастий для будущего царствования «порфирородного младенца», следуют наброски, примыкающие к отрывку о размышлениях царя при виде наводнения с балкона Зимнего дворца: царь посылает для спасения погибающих своих генералов Милорадовича и Бенкендорфа — эпизод, широко известный и распространенный в печати. Впрочем, у Булгарина — Берха назван один граф Милорадович, который отправился на катере по Морской улице по собственной инициативе и независимо от царского приказа.462 О генерал-адъютанте Бенкендорфе, который, выполняя приказ, «перешел через набережную, где вода доходила ему до плеч, сел не без труда в катер, и на опаснейшем плавании, продолжавшемся до трех часов ночи, имел счастие спасти многих людей», рассказывает С. Аллер.463 Упоминание, взятое Пушкиным прямо из Берха, о военном генерал-губернаторе, плывущем по Морской улице, влечет за собой комический рассказ о сенаторе графе В. В. Толстом, который, встав поздно и ничего не зная о наводнении, подошел к окну и, увидев плывущего в лодке генерала (т. е. Милорадовича), решил, что он сошел с ума, и успокоился только, когда мальчик-слуга подтвердил ему реальность необычайного явления.464 Вслед за этим следует другой рассказ — о часовом, который «стоял у <Летнего> сада — караула снять не успели…». Недописанный Пушкиным рассказ продолжается у С. А. Аллера, согласно которому часовой не оставлял «во время наводнения своего поста у Летнего сада, пока не приказал ему его ефрейтор, подвергавшийся сам опасности для спасения его, ибо должен был брести к нему по пояс в воде и бороться с яростию валов, покрывавших тогда набережную».465

Рассказ о часовом не был отделан и остался без применения. Анекдот же о сенаторе был перебелен в Болдинском беловом автографе, где примкнул непосредственно к рассказу о посылке царем генералов (после стиха 219 окончательного текста: «… И дома гибнущий народ»), но тут же был перечеркнут. С этим связана еще одна мелкая, но не маловажная переделка в той же рукописи БА — в ней стихи, соответствующие стихам 190-199 окончательного текста, дважды перерабатывались, и вторая редакция их читалась так:

И страх и смех! Как воры, волныПолезли в окна; с ними челныС разбега стекла бьют кормой.Мосты, снесенные грозой,Обломки хижин, бревна, кровли,Запасы лакомой торговли,Пожитки бедных, рухлядь их.Колеса дрожек городских,Гроба с размытого кладбищаПлывут по городу.

Определение «И страх и смех!», данное здесь впечатлениям от наводнения, и позволило Пушкину поместить далее анекдот о сенаторе графе Толстом. Но вскоре, при составлении второго белового, Цензурного автографа, поэт, чувствуя несоответствие «смеха» и анекдотов общему нарастающему трагическому тону поэмы, зачеркнул слова «И страх и смех!», заменив их и все связанные с ними стихи другими словами:

Осада! приступ! злые волныКак воры, лезут в окна. Челныи т. д.

Эта редакция и вошла в окончательный текст (стихи 190-199).

Рядом отдельных набросков, относящихся к наводнению, кончается связный черновой текст в первой тетради (ПД 845). Эти последние отрывки написаны уже в конце октября (около 26-го, судя по тому, что в правом столбце той же страницы записано вчерне начало третьей части «Анджело», законченного перепиской 27 октября). Затем, пропустив две страницы (15 об. и 16), уже занятые написанным ранее стихотворением «Сват Иван — как пить мы станем…» и иллюстрацией к нему, Пушкин на обороте 16-го листа продолжает обрабатывать черновой текст эпизода об Александре I и его генералах и тут же возвращается к Вступлению поэмы; на л. 16 об. находится запись, соответствующая стихам 39-42 окончательного текста:466

И перед младшею <?> <столицей>Померкла старая МоскваКак перед новою <?> ЦарицейПорфироносная Вдова.

На л. 17 читается запись, относящаяся также к Вступлению и соответствующая стихам 48-58 окончательного текста:

Когда я в комнате моейПишу читаю без лампадыи т. д.

Кончается запись недописанными, лишь начатыми стихами:

И не пуская тьму ночнуюНа голубые небеса

На этом заканчивается черновик «Медного Всадника» в первой рабочей тетради (ПД 845, бывш. ЛБ 2374), и он переходит в другую, вторую тетрадь, так называемый «сафьяновый альбом» (ПД 839, бывш. ЛБ 2372),467 хотя в первой шли далее незаполненные листы. Чем это объяснить?

Нам представляется вполне справедливым мнение О. С. Соловьевой, считавшей, что Пушкин стал переписывать Вступление в первую беловую рукопись БА (где конец его помечен «29 октября») «когда черновик поэмы был далеко еще не закончен, и, чтобы не прерывать черновой работы, перешел в другую тетрадь — так он мог работать параллельно. Последние наброски стихов „Вступления“ на л. 17 альбома ЛБ № 2374 делались, вероятно, или непосредственно перед переписыванием вступительной части, или в самом начале его. Как бы то ни было, можно с уверенностью сказать, что 29 октября все записи, относящиеся к „Медному Всаднику“, в этом альбоме были закончены».468

Начиная записи во второй тетради (ПД 839, бывш. ЛБ 2372, л. 54 об.), Пушкин вернулся к некоторым отрывкам, уже набросанным в первой. Записи начинаются речью об имени героя поэмы, т. е. стихом 108 окончательного текста:

Мы будем нашего ГерояЗвать этим именем — оноЗвучит приятно, с ним давноМое перо к тому же дружно…

Текст здесь значительно более обработан, чем в черновике первой тетради, и представляет собою, очевидно, посредствующее звено между текстом первой тетради и перебеленным текстом БА. Замечательно, однако, то, что в начале этого нового черновика поэт несколько раз, как будто невольно, возвращается к давно оставленному «Езерскому» и вводит в новую поэму — вероятно, по памяти — несколько отрывков. На этой первой странице второй рукописи мы читаем: