Четыре вечера с Владимиром Высоцким - Эльдар Рязанов

Однако фотографии Высоцкого в гриме Сирано сохранились у его мамы.

Все же травма, которую я нанес Высоцкому, была относительной, ибо картина вообще не состоялась. Другое дело, я склонялся к тому, чтобы взять на роль Евтушенко.

И картина-то не состоялась именно из-за этого. В этот период Евгений Александрович выступил с очередной резкой критикой. Он послал в правительство телеграмму с протестом против нашего вторжения в Чехословакию. И мне сказали: «Или вы отказываетесь от Евтушенко, или мы закрываем картину. Даем вам на размышление двадцать четыре часа». Я от Евтушенко не отказался, и картину через сутки закрыли. Ну, Высоцкий что-то, может быть, знал об этом, что-то не знал. Во всяком случае, картина не состоялась.

И никто другой эту роль не сыграл.

Но был еще един нюанс, из-за которого Высоцкий не мог играть роль Сирано. Один из центральных эпизодов вещи строился на том, что влюбленный Кристиан де Неви-льет, друг и соперник Бержерака, стоя под балконом Роксаны, не был в состоянии сочинить ни одного страстного стихотворения. И тогда невидимый для Роксаны, скрытый под балконом Сирано начинает экспромтом сочинять рифмованные признания в любви от имени Кристиана. И Роксана думает, что это ее избранник де Невильет сочиняет такие дивные стихи. Если учесть уникальный, неповторимый голос Высоцкого, то Роксану пришлось бы делать или глухой, или дурой. Или пришлось бы переозвучивать Высоцкого ординарным голосом, что было бы идиотизмом. Но проблему решили иначе — фильм попросту не дали снять…

А через несколько лет мой друг — сценарист, драматург и поэт Михаил Львовский, который являлся поклонником и собирателем Высоцкого, сделал мне просто грандиозный, царский подарок — подарил кассеты: восемь часов звучания Высоцкого. Это было году в 76-м, наверное. И я как раз поехал в отпуск в дом отдыха. И каждый день в «мертвый чао» ставил магнитофон с песнями Высоцкого и открывал для себя прекрасного, умного, ироничного, тонкого, лиричного, многогранного поэта. Сначала я слушал один в номере.

Потом вынес магнитофон на лестничную клетку, и каждый день в «мертвый чао» в доме никто не спал, собиралось все больше и больше люд ей, через несколько дней около магнитофона был весь дом. Двадцать четыре дня прошли у меня и у многих под знаком песен Высоцкого. Они вызывали всеобщий восторг. Это была тишина, в которой гремел, хрипел, страдал, смеялся прекрасный голос Высоцкого…

Я приехал в Москву потрясенный. И с тех пор стал его поклонником окончательным, безоговорочным, пожизненным, навсегда. По приезде я позвонил ему по телефону и сказал: «Володя, ты себе не представляешь, какое счастье ты мне даровал. Я провел двадцать четыре дня рядом с тобой, я слушал твои песни, ты замечательный поэт, ты прекрасен, я тебя обожаю». Я говорил ему самые нежные слова, они были совершенно искренними. Он засмеялся, довольный, и сказал: «А сейчас вы бы меня взяли на роль Сирано?» Я сказал: «Сейчас бы взял». Мы оба рассмеялись и повесили трубки.

Золотухин. Я принес с собой диск, пластинку.

Вот здесь написано: «Валерию Золотухину, соучастнику «Баньки», сибирскому мужику и писателю. С дружбой. Высоцкий». Соучастнику «Баньки». Попытаюсь этот автограф расшифровать. Это было на съемках фильма «Хозяин тайги», режиссер В.Назаров. Я играл милиционера, Владимир играл преступника. Село небольшое Выезжий Лог. Жили мы с Володей в пустом доме, брошенном, потому что хозяин уехал в город, оставил матери все это на продажу… Абсолютно пустой дом. И нам «Мосфильм» две раскладушки поставил и даже занавески не организовал.

Рязанов. Ладно, я хоть работаю на «Мосфильме», но этот упрек к себе лично не принимаю.

Золотухин. И почему-то, каким-то образом оказалась огромная лампа, ну, в 500, по-моему, свечей, ну, самая большая. Ая форму свою милицейскую не снимал.

Рязанов. А кстати, вы помните песню «Таганка — все ночи полные огня…», это ведь заключенных мучили тем, что не выключали ни днем, ни ночью яркую электрическую лампу.

Золотухин. Я об этом слышал… Так вот, жители села вообще думали, что я Володин охранник, я же не снимал форму-то. А знали-то они его там только по его песням ранним, блатным.

Рязанов. То есть бытовало мнение, что он заключенный и снимается под охраной, что ли?

Золотухин. Вроде бы так… Ия его охраняю! Стихи писал он по ночам. Днем снимался. А сочинял ночами, вот при свете этой лампы. И жители, особенно ребятишки, за ним наблюдали. Очень он их интересовал. Иногда он меня будил по ночам. Напишет какую-то хорошую строчку и меня растолкает: «Вот послушай…» Ну а удачных строк, вы сами понимаете, было немало.

Рязанов. Так что спать вам тоже приходилось совсем немного?

Золотухин. Ну да! И вот он меня однажды разбудил и все спрашивал, чем отличается баня по-белому от бани по-черному. Ну я ему рассказал. Баня по-черному— это когда каменка внутри, дым весь идет внутрь. Он меня однажды разбудил ночью и спросил: «Как место называется, где парятся? Полок?» Я говорю: «Полок». Говорит: «Спи, спи». Потом, на другую ночь, он меня опять растолкал, и в этом вот доме, пустом, брошенном, ночью стоит он с гитарой и поет.

БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ

…Протопи ты мне баньку, хозяюшка,Раскалю я себя, распалю,На полоке, у самого краешка,Я сомненья в себе истреблю.Разомлею я до неприличности,Ковш холодной — и всё позади,И наколка времен культа личностиЗасинеет на левой груди.Протопи ты мне баньку по-белому —Я от белого света отвык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.Сколько веры в лесу повалено,Сколь изведано горя и трасс!..А на левой груди — профиль Сталина,А на правой — Маринка анфас.Эх! За веру мою беззаветнуюСколько лет отдыхал я в раю!Променял я на жизнь беспросветнуюНесусветную глупость мою.Протопи ты мне баньку по-белому—Я от белого свету отвык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.Вспоминаю, как утречком раненькоБрату крикнуть успел: «Пособи!»И меня два красивых охранникаПовезли из Сибири в Сибирь.А потом на карьере ли, в топи ли,Наглотавшись слезы и сырца,Ближе к сердцу кололи мы профили,Чтоб он слышал, как рвутся сердца.Протопи ты мне баньку по-белому—Я от белого свету отвык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.Ох, знобит от рассказа дотошного.Пар мне мысли прогнал от ума.Из тумана холодного прошлогоОкунаюсь в горячий туман.Застучали мне мысли под темечком,Получилось — я зря им клеймен,И хлещу я березовым веничкомПо наследию мрачных времен.Протопи ты мне баньку по-белому,Чтоб я к белому свету привык.Угорю я, и мне, угорелому,Пар горячий развяжет язык.

Полока. После «Интервенции» мы с Володей дали себе слово, что следующую картину сделаем вместе. И мне предложили на «Мосфильме» снимать фильм «Один из нас». Тогдашний заместитель председателя Госкино, предлагая эту работу, сказал: «Это детектив! Здесь четко известно, кто красные, кто белые. И здесь вы себе все эти вольности, как в «Интервенции», позволить не сможете. Здесь четкая позиция. Так что на этот раз постарайтесь обойтись без фантазий».