И в горе, и в радости - Мег Мэйсон

Он сказал, что это абсолютно стоило того, и вернулся к своему меню.

Вслух, от нечего делать, я углубилась в анализ особого пафоса ресторанов при гостиницах. Возможно, причиной было освещение, или то, что полы там всегда покрыты коврами, или более высокая, чем обычно, концентрация людей, которые едят в одиночестве, а может быть, просто концепция стойки для приготовления омлета заставляла меня усомниться в самом смысле бытия.

Патрик подождал, пока я закончу, а потом спросил, ела ли я когда-нибудь борщ.

Я сказала:

– Я так тебя люблю.

Затем подошел метрдотель с двумя зелеными стеклянными бутылками и спросил:

– Вам воду с газом или без?

* * *

В Хитроу, ожидая наш багаж, Патрик сказал: «Помнишь ту свадьбу, которая у нас была?». Я только что спросила его, как он собирается добираться до своей квартиры. Он обнял меня и поцеловал в висок. Я сказала: «Извини. Я так устала». Столько усилий потребовалось, чтобы сказать себе и заставить себя поверить, что возвращение из медового месяца – это начало брака, а не конец. Я не знала, как быть женой. Я была так напугана. Патрик выглядел таким счастливым.

В такси и еще раз, когда я следовала за ним вверх по лестнице, Патрик сказал мне, что я могу делать с квартирой все, что захочу, чтобы ощущать ее своей. Это была пятница. В субботу он ушел на работу, а я вытащила все из кухонных шкафов и сложила обратно, чтобы, если Хизер придет, она не знала, где что лежит. Я не могла думать ни о чем другом.

Я решила быть аккуратной, и какое-то время я такой была. Но Патрик сказал, что квартира ему нравится такой, какой она стала: с одеждой на полу, журналами, резинками для волос и поразительным количеством стаканов, и что все теперь оказалось в полном доступе, потому что шкафы и ящики никогда не закрывались. То, как он смеялся, когда это говорил, не вызывало у меня чувства вины, и он не пытался ничего сдвинуть. Может быть, поэтому его квартира так быстро стала мне домом.

Единственное, о чем он попросил меня несколько недель спустя, – это не оставлять повсюду лекарства, он сказал: «К этому меня приучили», – и стараться пользоваться электронной таблицей для ведения финансов, которую он сделал для меня, вместо моего метода, который заключался в том, чтобы запихивать квитанции в рваный конверт формата А4, а затем терять его.

Он открыл таблицу на своем компьютере, чтобы показать, как все работает. Я сказала, что при виде чисел в такой концентрации из-под моих век опускается невидимая пленка, ослепляя меня до тех пор, пока числа не исчезнут. Там было много категорий. Одна из них называлась «Неожиданности Марты».

Я сказала, что не ожидала, что он будет как Штази с этим своим финансовым надзором. Он сказал, что не представляет, как кто-то может предлагать текстовый документ и калькулятор на телефоне в качестве альтернативы электронной таблице. Я сказала, что попытаюсь пользоваться ею, но это будет самоотречением с моей стороны. Позже Патрик сказал, что это просто невероятно, как много Неожиданностей может привлекать один человек.

* * *

В постели, в те ночи, когда он не работал, Патрик разгадывал сложные судоку из сборника со сложными судоку, а я спрашивала его, когда он собирается выключать свет. Я говорила, что в такие моменты чувствую себя как никогда замужем.

Закончив, он откладывал книжку судоку и читал статьи из медицинских журналов. Если я ложилась к нему спиной, Патрик рассеянно принимался нажимать большим пальцем на болезненные места у основания моего позвоночника. Он где-то купил массажное масло, но когда узнал, что косметика с искусственными ароматами заставляет меня ощущать медленное удушье, то купил кокосовое масло из супермаркета, которое продавалось в банке и имело высокую температуру дымления, так что, как говорилось на этикетке, оно подходило для всех видов жарки. Даже когда он убирал журнал, он продолжал гладить меня по спине. Иногда все время вечерних новостей, иногда после того, как выключал свет. И в такие моменты я чувствовала себя как никогда любимой.

Однажды ночью я перевернулась в темноте и спросила, чувствует ли он еще свой большой палец. Я спросила:

– Как тебе удается делать это так долго?

Он ответил:

– Я надеюсь, что это перерастет во что-то сексуальное.

Я сказал ему, что это он зря.

– Я надеюсь, что это перерастет в мой сон.

Я услышала, как откручивается крышка у банки. Патрик сказал:

– Пусть победит сильнейший.

Наши простыни пахли батончиками «Баунти».

* * *

Затем Патрик перешел в больницу на другом конце Лондона. Возникло ощущение, что его никогда не было дома. Я все еще работала в издательстве. Несмотря на весну, было холодно и постоянно серо, а когда хотя бы часть рабочего дня нельзя было провести на крыше с единственной другой девушкой, оставшейся в компании, поддерживать активность после обеда было невозможно.

Редактор стал говорить нам уходить домой, если нам нечем заняться, потому что не выносил наших обедов с салатами и звука непрекращающейся женской болтовни. Мне казалось, что я все время была дома. Я приглашала Ингрид или спрашивала, можно ли мне прийти к ней. Она всегда говорила «да», но если ребенок не спал, или, наоборот, спал, или почти спал, она писала и отменяла все в последнюю минуту. А если я все же к ней приезжала, то ей приходилось кормить его в другой комнате, чтобы он не отвлекался, или она жаловалась, или бесконечно говорила о женщинах из своей детской группы, и я шла домой, чувствуя вину из-за того, что с момента своего прихода пыталась придумать, как мне уйти.

В постели, в те ночи, когда Патрик был на работе, а я весь день ни с кем не виделась, я так скучала по нему, что злилась. Я допоздна читала романы Ли Чайлда, которые покупала на его электронную книжку, и воображала наши ссоры, когда он вернется. Я говорила ему, что не чувствую себя замужем. Я говорила ему, что не чувствую себя любимой, а в таком случае какой во всем этом смысл.

Тогда же я начала бросаться вещами. В первый раз – вилкой в Патрика за то, что он ушел от меня, когда я расстроилась. Из-за какой-то мелочи – собираясь на работу, он упомянул, что получил еще два чека от «Амазона», а ведь я ранее говорила ему, что собираюсь к концу лета прочитать всего Джеймса Джойса, включая самые дерьмовые