Мертвецы не танцуют - Острогин Макс

Егор свернул из лямок носилки.

Я наклонился, подхватил тело Курка, забросил на спину. Тяжелый.

– Не унесем… – сказал Егор. – Надо папку… Твой друг уже мертвый…

Мертвый. Это он прав.

Я бережно прислонил Курка к стене. Пусть посидит. Вернусь, скоро вернусь, заберу, не оставлю. Аптечный переулок, мертвые к мертвым.

Подняли носилки, поволокли. Покачиваясь. Я тоже покачивался, не очень хорошо замечал, что вокруг, мы возвращались к зоопарку, кажется.

– Как отца зовут?

– Папку? Старший имя у него…

Мы тащили Старшего. Никого вокруг. Пустота, шаги. Зоопарк, он выпрыгнул неожиданно, видимо, Егор срезал.

– К слону, – указал Егор. – Туда. Это памятник. Слону, само собой.

– За что слону памятник? – спросил я.

– Он людей много спас, когда-то давно. А теперь мы тут живем.

Егор пошарил в карманах, достал связку многочисленных ключей. Снял замок, открыл люк. Мы залезли в слона. Сначала подняли и засунули туда Старшего, затем сами, Егор зажег лампу.

Внутри слон выглядел совсем по-другому, казался больше, чем снаружи. Внутренним бокам были приделаны откидные койки, посредине стол, в передней части слона верстак, а над головой перекрытие с лестницей, чердак. Запасы везде. Консервные банки, вода в бутылках, мешки. Оружие. Книжный шкаф.

Печка. Железная. На плите кастрюля, на трубе носки сушатся.

– Тут безопасно, – сказал Егор. – Стенки толстые, пули даже не пробивают. Сумрак тебя задел?

Я вдруг вспомнил, что сумрак меня задел и не раз. Даже не задел, порвал. Руки, плечи, ноги. Не болит.

– Задел… Давно?

– Вчера.

Я стянул куртку, сбросил терможилет, остался в майке.

– Ого… – протянул Егор.

На самом деле ого. Сумрак хорошо поработал. Левое плечо разодрано, почти на сантиметр мясо распорол. В других местах тоже, не так глубоко, и не больно, не больно.

– Больно?

– Нет, – признался я.

– Это от страха. Потом заболит. Антидот нужен.

Егор достал из рюкзака аптечку, вытряхнул шприц, кинул мне.

– От всего помогает, – объяснил он. – Еще из старых запасов. Только чешешься потом.

Я вколол антидот.

– Теперь сироп…

Егор сунул мне фляжку. Сироп был сладкий и какого-то освежающего вкуса, я сделал несколько глотков и запил водой. В голове почти сразу возник звенящий холодок, приятно.

Егор налил из фляжки в кружку, сунул Старшему. Тот прихватил кружку зубами, стал пить, мелкими глотками, одолел полчашки, отключился.

– Энергозатраты большие, – пояснил Егор. – Нельзя слишком быстро двигаться. Организм сам себя жрет, нужна энергия. Он еще долго так пролежит, тогда он почти день лежал. И двигаться ему лучше поменьше, а то когда он двигается, у него кровь из глаз брызжет.

Егор выпил сиропа сам.

– Сумрак меня целый день тащил… – с какой-то гордостью сказал он. – А вечером его папка прикончил. Вот этой саблей. Башку отрубил, и на куски. Он их уже семнадцать штук убил, представляешь?

Я представлял. Убить семнадцать сумраков – это сильно.

– Их можно только так, с ускорителем. А еще лучше с двойным ускорителем – чтобы наверняка. Или ловушки электрические, мы две штуки сделали. Они работают на конденсаторах, все очень просто – сумрак туда наступает, и его током убивает. Правда, ни одного мрака мы пока еще так не убили, но надо ловушек поставить побольше…

Я хотел рассказать ему про крест в небе, но не стал, Егор мог подумать, что я свихнулся. К тому же это был мой крестик, я не хотел делиться ни с кем.

Если есть я – значит, у меня должна быть цель. Предназначение. Не просто уничтожать погань – это любой дурак умеет. А настоящее. Великое.

Какой Герой без Предназначения?!

Глава 17. Корпускула дьявола

Память.

Дураки. Смеются надо мной. Если бы знали…

А почему это смешно? Ничего смешного здесь нет, ничего. Красавец и чудовище… Я совсем не красавец.

И она… Она не виновата.

К Алисе я заглядываю почти каждый день. Через день, тут рядом, в подвале.

Алиса не меняется. Не чувствует боли, не спит и не пьет. На прошлой неделе я нашел тыкву и выдавил сок, целую бутылку оранжевого сока. Добавил туда лимон и сахар, принес ей, а она не посмотрела в мою сторону.

А сок был ничего.

Вот и сегодня. Она не разговаривает со мной. И не смотрит. Она вообще ни с кем не разговаривает. С крысой только.

Знатная крыса, сидит возле головы Алисы, глаза круглые, блестящие.

Похудела. Кости торчат, костюм…

– Крысу надо бы пристрелить.

Я вздрогнул и обернулся.

Серафима. Стоит, жует пластиковую трубку. Не похожи.

– Что?

– Крысу пристрелить, – повторила Серафима. – А вдруг она переносчик?

– Чего переносчик?

Серафима пожала плечами.

– Ну, вот этого, – она кивнула на Алису. – Где-то она ведь это подцепила.

Серафима брезгливо поморщилась. Крыса почуяла врага, спряталась.

– А я бы и ее пристрелила, – Серафима выдула из трубки пузырь. – И крысу и ее. Неизвестно, чем все это кончится. Она всех своих убила… И нас может. Вдруг это заразно?

И на меня так посмотрела.

– Я в карантине два месяца почти просидел, – напомнил я и сразу же понял, что зря сказал – получалось, что я будто бы оправдывался.

Серафима промолчала.

– Шныря проверяла? – спросил я.

– Проверяла. Солому режет.

– Что?

– Солому, – Серафима сделала пальцами стригущее движение. – Режет солому.

– Зачем?

– Планер хочет сделать.

– Из соломы?

– Ага. Да ну его… Слушай, Дэв, скажи Япету, а? Чтобы убрали его от нас. Я все время боюсь – у него эти бородавки… Пусть он с близнецами ходит.

– Бородавки не заразны, – сказал я. – Они у всех есть.

– У меня нету, – тут же перебила Серафима. – Нету.

– Есть. Просто у Шныря они внешние…

– А у меня внутренние, да? – перебила Серафима. – Ну-ну.

Похожи.

– Я к тому просто, что бородавками все заражены, просто у некоторых они вырастают, а у других нет…

– Понятно, понятно, – снова перебила Серафима. – Ладно, пойдем собираться. И все-таки…

Серафима сделала паузу, поглядела на крысу, поглядела на Алису, сказала:

– Я бы ее пристрелила.

Я бы тоже пристрелил. Года два назад. Наверное, даже год. Сейчас…

Открыл глаза.

В слоне.

После укола и сиропа я отключился и уснул, проснулся… Не знаю когда, сколько времени прошло. Старший сидел, закутавшись в плед целиком, только пятки торчали, черные и безнадежные, в слоне было тепло и уютно, хотел бы я жить в слоне. Егор спал возле печки, в большой плетеной корзине, привешенной к потолку. Корзина покачивалась, Егор улыбался.

Старший перекатывал в ладонях алюминиевую кружку, механически, как робот. Увидел, что я проснулся, кивнул.

И я кивнул в ответ.

– Слушай. Пожалуйста, послушай, это важно. У меня мало времени осталось. И в голове каша, трудно… Трудно выстраивать. Постарайся понять.

– Постараюсь.

– Что-то с полюсами случилось, – сказал негромко Старший. – С магнитными полюсами, с этого все началось. Это и продолжается, компасы врут. Но уже не так сильно…

Он отхлебнул из кружки сиропа.

– Затем с атмосферой. Засуха, она почти все выжгла, особенно юг… Голод, и с юга все на север рванули. Китайцы… И другие… С границ поползла война… Потом затрясло, почти везде… Еще Вода, после землетрясений всегда вода. И болезни…

Старший посмотрел в потолок Он не спросил, как меня зовут, и кто я, и откуда я пришел, и, главное, зачем я пришел, мне показалось, что он был как-то ушиблен и не очень хорошо понимал, что происходит. Смотрел сквозь меня, бормотал, улыбался.

– Бешенство… – старший вытер пот. – Вообще весь мир разваливался, по швам трещал.

Он начал потеть, потел крупными каплями, и пот был не нормальный, прозрачный, а мутный, Старший протер лоб ладонью, на ней остался бордовый след.

– Опять… – сказал он.

Я кинул ему полотенце, Старший стал протираться.

– Что-то с кровью происходит… Ладно… Мир рушился, и тогда кто-то… Я не знаю кто, кто-то придумал, как все исправить. С помощью этого.

Старший сунул руку под рубаху, извлек кольцо. То самое, с птичьей лапкой. Пацифик.

Как у нас.

– Частица Бога, – хрипло сказал Старший. – Какая прекрасная идея…

Егор спал, видимо, к такой болтовне он был вполне привычный.

– Частица Бога… Я покажу…

Старший попробовал дотянуться до стола, у него не получилось. Я заметил альбом на столе, подал его Старшему, он достал фотографию, а других фотографий в нем не было.

– В этом секрет, – сказал он. – Только в этом…

Старший уронил карточку, я поднял.

Нога. Блестящая такая нога, огромная. Где-то я это уже видел. Памятник. Под этой ногой стояли люди. Все старые, ни одного молодого. В синих халатах, в оранжевых смешных туфлях, в белых касках. У каждого на каске блестел пацифик. И очки, почти все они были в очках и почему-то улыбались, никогда не видел столько улыбчивых людей. И на рукавах халатов тоже пацифики.