Блэк Свон Грин - Дэвид Митчелл

– Да («Поэт!»). Очень приятно познакомиться с вами… мадам Кромиленк?

– Кром-мел-инк.

– Кром-мэл-инк.

– Не верно, но уже лучше. Ты моложе, чем я предполагала. Четырнадцать? Пятнадцать?

Это клево, когда тебя принимают за более взрослого.

– Тринадцать.

– Ахх, чудесный, несчастный возраст. Уже не мальчик, но еще и не мужчина. Нетерпеливый, но робкий.

– Скажите, а священник скоро придет?

– Pardon me? – Она подалась вперед. – Кто (это прозвучало как «то-о») такой «свеченник»?

– Ну, это ведь дом священника, правильно? – Я показал ей мое пригласительное письмо, чувствуя неловкость. – Так написано на воротах этого дома.

– А-а. – Мадам Кроммелинк кивнула. – «Священник». Ты немного ошибся. Священник жил здесь когда-то, а до него еще два священника, или три, – много священников. – Она жестом как будто стряхнула крошки с невидимого стола. – Но не теперь. Англиканская церковь с каждым годом банкротится все сильнее. Мой отец говорил, только католики знают, как делать деньги на религии. Католики и мормоны. Покупайте или попадете в ад, говорят они своей пастве! Но ваша Англиканская церковь не такая. И, как следствие, эти очаровательные домики распроданы или сданы в аренду, а священникам пришлось переехать в более скромные хибарки. А имя дома – «дом священника» – осталось.

– Но, – я сглотнул, – я отправлял свои стихи с помощью вашего почтового ящика весь год, начиная с января. Почему же их тогда печатали в церковной газете каждый месяц?

– На этот вопрос, – Мадам Кроммелинк так сильно затянулась, что я буквально видел, как сигарета убывает, превращаясь в пепел, – ты смог бы ответить сам, если б хорошенько подумал. Я передавала твои письма настоящему священнику домой. Он живет в том уродливом бунгало, близ замка Хенлей. Не бойся, я не возьму с тебя денег за свои услуги курьера. Это было gratis. И, кроме того, такого рода прогулки полезны для моих старых костей. Но в качестве оплаты за свои услуги я прочитала твои стихи.

– Ох, а настоящий священник знает?

– Нет. Я, как и ты, доставляла письма под покровом ночи, анонимно, чтобы не столкнуться с его женой – поверь, она гораздо хуже него. Жуткая сплетница. Она попросила однажды разрешения провести у меня в саду летнее торжество в честь Святого Гавриила. «Это традиция, – говорила миссис Священник, – нам нужно много места для игры в Человеческий мост (*Человеческий мост (human bridge) – командная игра, популярная в 80х*)». И я сказала ей: «Идите до черта! Я ведь плачу за этот дом». – Мадам Кроммелинк чавкнула. – Ну, зато ее муж публикует твои стихи в своем забавном журнале. Возможно, он еще не безнадежен. – Она указала на бутылку вина, стоящую на жемчужном столике. – Выпьешь?

Конечно, сказал мой Нерожденный Брат Близнец.

Я представил себе отца, и его вопрос: «ты что – пил?».

– Нет, спасибо.

– Вот и зря. – Она пожала плечами и налила себе немного этой жидкости цвета венозной крови.

Сделав глоток, удовлетворенная, она постучала ладонью по стопке церковных газет Блэк Свон Грин.

– А теперь – к делу.

– Молодой человек должен научиться понимать, когда женщина хочет, чтобы ей зажгли сигарету.

– Извините.

Изумрудный дракон обвился вокруг ее зажигалки. Я боялся, что моя одежда провоняет табачным дымом, и мне потом придется как-то объяснять это родителям. Мадам Кроммелинк курила и тихо, словно бормоча себе под нос, читала мое стихотворение «Камни» из майского номера газеты.

Я был так взволнован, что у меня кружилась голова! – поверить не могу: мои слова, написанные на бумаге, всецело завладели вниманием этой необычной, старой леди. И в то же время мне было страшно. Показать свой текст чужому человеку, это то же самое, что вручить ему осиновый кол, лечь в гроб и сказать: «можешь убить меня, когда дочитаешь».

Мадам Кроммелинк тихо заворчала:

– Тебе кажется, что белый стих дает тебе свободу, но это не так. Отказаться от рифмы – это все равно, что отказаться от парашюта… ты путаешь сентиментальность с эмоциональностью… ты любишь слова, это правда (в голове у меня надулся пузырь гордости), но ты должен научиться управлять ими, а пока, к сожалению, твои слова управляют тобой (пузырь гордости лопнул). – Она наблюдала за моей реакцией. – Но, зато твои стихи хотя бы есть за что критиковать, они достаточно крепки, чтоб выдержать критику. Большинство так называемых «стихотворений» распадаются на части, стоит к ним прикоснуться. У тебя есть воображение и свежий, не побоюсь этого слова, взгляд. А теперь я хотела бы кое-что спросить у тебя.

– Конечно. Что угодно.

– Все эти бытовые мелочи в твоем стихотворении, эти кухни, сады, пруды… это ведь совсем не метафора той нелепой войны в Южной Атлантике, не так ли?

– Война за Фолкленды была в разгаре, когда я писал. Она сама как-то просочилась в текст.

– Значит, эти демоны, воюющие в твоем саду, они символизируют Генерала Галтиери и Маргарет Тетчер. Я права?

– Типа того.

– Но это ведь еще и твои папа с мамой, не так ли?

Я колебался – было ясно, что она и так уже знает ответ, но… одно дело писать о своих родителях. И совсем другое – признать это.

Мадам Кроммерлинк пропела что-то, выдохнув струю дыма. На лице ее отразилось удовольствие.

– Тебе тринадцать, и ты еще слишком скромный, чтобы обрезать пуповину. Понимаю. – Она брезгливо ткнула пальцем в страницу. – Здесь. Здесь, в своих стихах ты делаешь то, чего не решаешься делать здесь. – Она хлопнула ладонью по окну. – Здесь. В реальности. И выражаешь то, что хранится здесь. – Она хлопнула по моему сердцу. Это было больно.

Она видела меня насквозь, словно рентген – и мне стало тошно.

Когда стихотворение закончено, оно начинает жить своей жизнью.

– «Задние дворы». – Мадам Кроммелинк взяла в руки июньский номер газеты.

Я был уверен, что она в восторге от названия.

– Но почему такое отвратительное название?

– Эммм… это лишь один из вариантов.

– Тогда зачем ты окрестил свое создание таким ужасным именем?

– Я собирался назвать его «Призраки». Но у нас в деревне есть банда с таким названием. Они любят устраивать ночные вылазки по задним дворам. Если б я назвал стихотворение «Призраки», они поняли бы, что это я написал.

Мадам Кроммелинк фыркнула – она не восприняла всерьез мои аргументы. Ее губы задвигались, она тихо, почти шепотом, читала мои строки. Я надеялся, что она скажет что-нибудь насчет того, как я описал сумрак, лунный свет, темноту.

– Здесь много красивых слов…

– Спасибо.

– Красивые слова портят твою поэзию. Одно красивое слово придает блюду изысканности, но ты бросаешь их так много, что под этой кучей я уже не вижу блюда. И на вкус оно омерзительно. Тебе кажется, что стихотворение должно быть красивым, иначе это не стихотворение. Я права?

– Типа того.

– Перестань говорить «типа того». Это раздражает. «Да» или «нет» или еще лучше отвечай развернуто, пожалуйста. «Типа того» – это праздный loubard, невежественный vandale. Используя «типа того» ты как бы говоришь: «я стыжусь быть точным и четким». Давай попробуем еще раз. Тебе кажется, что стихотворение должно быть красивым, иначе это не стихотворение. Я права?

– Да.

– Да. Это заблуждение, изобретенное идиотами. Красота – это не преимущество. Красота – это лишь отвлечение внимания, это косметика, которая в конечном счете очень быстро утомляет глаз. Вот, – она прочла пятую строку, – «Венера сверкала рядом с луной, как сережка с бриллиантом». Пффффф! Эта строка звучит как пробитое колесо. Автокатастрофа. Она как бы говорит: «ах, ну разве я не красавица?». Мне так и хочется ей ответить: «Иди до черта!» Это все равно что покрасить хозяйственной краской цветы магнолии в саду, потом еще навесить на них новогодние гирлянды и приклеить пластиковых попугаев. Скажи, ты бы стал делать все это с магнолией? Нет. Не стал бы.

В ее словах был смысл, но…

– Ты думаешь, – мадам Кроммелинк выдохнула струю дыма, – «эта старая ведьма спятила! Магнолия и так уже существует. Магнолии не нужны поэты. А вот стихотворение – это то, что я создаю из пустоты».

Я кивнул (я бы точно сам додумался до этого через пару минут).

– Ты должен сказать, что ты думаешь, или этот разговор окончен. Ты понял?

– Хорошо. – Сказал я, но мне было совсем не хорошо.

– Хорошо. Эта строчка выглядит «сделанной». Но этого недостаточно, чтобы «сделать» настоящее стихотворение. Поэзию нельзя «создать». Одних слов недостаточно. Любое стихотворение существует еще до того, как его написали.

Этого я не понял.

– Где?

– Т.С. Элиот выразил это так: «стихотворение – это вторжение в область невыразимого». И я, Ева ван Отрив де Кроммелинк, согласна с ним. Ненаписанные стихотворения, и те, что никогда не будут написаны, все они уже существуют. В области невыразимого. Искусство, – она достала из пачки новую сигарету, и в этот раз я уже держал зажигалку с изумрудным драконом наготове, – искусство, созданное из невыразимого, это и есть красота. Даже если оно рассказывает об уродстве. Серебряные луны, бушующие моря, – все это дешевые cliche, они отравляют красоту. Неопытный человек всегда думает, что его слова, его картины, его ноты создают красоту. Но мастер знает: его слова – это лишь способ донести ее; слова – это средство передвижения красоты. Мастер знает, что он не знает, что такое красота. Давай проверим. Дай мне определение красоты. Что это такое?