Философия кошки - Евгений Елизаров

Кстати, по древним поверьям египтян кошка находится в довольно близком родстве с самим Сфинксом (он – ее двоюродный брат, но она много старше его), и сейчас это обнаруживается со всей возможной отчетливостью. Ее недвижный взгляд обращен куда-то вглубь самой себя (хотя, как и положено настоящей хищнице, ни на секунду не упускает ничего из происходящего вокруг). Ничто, решительно ничто не вправе отвлекать кошку в этот момент, и даже приближение всегда чтимого ею хозяина сопровождается строгим неодобрительным выражением, тут же возникающим на ее полной глубокой серьезности интеллигентной полосатой мордочке. Чувствуется, что для моей питомицы все переживаемое сейчас представляет какую-то неотложную и важную работу; скрытая от непосвященных, магия какого-то древнего колдовского обряда чудится в медитативном прищуре ее вспыхивающих зеленым золотом фосфоресцирующих глаз.

Маленькая четвероногая весталка, взявшая на свои слабые плечи заботу о моем доме, то ли впитывает в себя исходящие от новой покупки токи, то ли пронизывает ее какими-то своими флюидами, – но что бы ни стояло за всей этой (довольно, впрочем, симпатичной) мистикой, любая новая вещь, которая появляется у нас, по-видимому, становится частью ее самой, как важной частью нас самих является весь наш дом.

Ничто из впервые появляющегося у меня не может избегнуть этого таинственного обряда знакомства с моей заботливой пушистой питомицей. Впрочем, исполненная великолепным знанием наших незлобивых характеров, моя умная кошка легко прощает и мне, и моему сыну (как когда-то прощала и моей покойной жене) все наши маленькие хитрости, когда каждый из нас пытается спрятать от нее что-то из новоприобретенного. «Всему свое время, и время всякой вещи под небом», – сказал как-то Екклесиаст, – «На всякого мудреца довольно простоты», – добавил кто-то другой, и рано или поздно она найдет и действительно находит возможность во всех подробностях исполнить свой ритуал знакомства со всем, что вносит новую увлекательную интригу в сложившийся быт нашей маленькой семьи.

Однако, конечно же, не в отношении к одним только вещам состоит ее адаптация к нам.

Наблюдая быт чужих семей, мы часто видим, что у степенных солидных хозяев никогда не бывает суматошных или истерических кошек (да впрочем, и собак тоже); здесь любая из них принимает исполненный достоинства и степенности вид. У взбалмошных – ни одна из них не обретает вальяжности и медлительности; в доме холериков никогда не встречаются флегматичные или просто сдержанные животные. Больше того, часто наши маленькие питомцы перенимают от нас даже осанку и походку…

К слову сказать, взаимовлияние друг на друга всех тех, кто обоюдным выбором оказывается под одним кровом, куда более сложно, ибо не только животное, но и сам человек оказывается в значительной мере подверженным ему. Существует даже статистика, которая подводит итог специальным научным исследованиям.

Согласно ей, человек, заводящий у себя дома кошку, в большинстве случаев склонен к независимости и некоторому дистанцированию от окружающих; он, как правило, привык полагаться только на свои собственные силы, но одновременно предпочитает не вмешиваться и в дела других людей. Такой человек менее подвержен диктату условностей, налагаемых на нас общественной средой, он не столь самоуверен и часто готов идти на хитрость, чтобы избежать конфронтации с другими; столкнувшись с чужой враждебностью, он склонен занять позицию пассивного сопротивления, выжидая время для выверенной контратаки. (Кстати, владелец собаки – едва ли не полная противоположность ему: он гораздо более зависим от других и предпочитает находиться чуть ли не в центре всего того, что составляет заботу окружающих; этот человек значительно реже уклоняется от брошенного ему вызова и практически всегда стремится доминировать над остальными.)

Словом, то ли природе самого человека, который решается завести в своем доме животное, более свойственны именно те основополагающие качества, что отличают его питомца, то ли он просто со временем перенимает черты, определяющие характер четвероногого члена его семьи, но как бы то ни было явственно различимый отпечаток какого-то таинственного сходства (если не сказать родства) душ остается теперь уже на всю жизнь.

И уж, конечно же, нет решительно ничего удивительного в том, что это сходство, а то и какое-то трансцендентальное родство, как выразился бы какой-нибудь заучившийся член нашего древнего философского братства (кстати, по-русски, это означает не объяснимое вообще никакими разумными причинами), накладывает свою печать на животное.

Здесь можно было бы сказать, что кошка со временем начинает подражать нам, но это не совсем так, ибо в кажущемся копировании человеческих действий кроется что-то большее и знаменательное. Видеть во всем этом род какого-то бездумного повтора – значит, допускать по отношению к ней (непростительную для нас и даже способную обидеть ее) ошибку. Никакое подражание вообще никогда не сможет быть объяснено лишь механическим воспроизведением чего-то подсмотренного. Это специфическая форма познания мира, и только от нас, спесивых носителей абстрактных книжных премудростей, сокрыто то неотменимое ни одною из них обстоятельство, что на самом деле острой жаждой познания (и развитой способностью к нему) наделен не один только человек.

Вот одно из последних наблюдений, сделанных буквально в наши дни. Орнитологи США и Германии практически одновременно сделали достоянием общественности полученный независимо друг от друга вывод о том, что меняющийся ритм и образ жизни наших городов накладывает какую-то свою печать не только на нас, их строителей и хозяев, но и на обитательниц их скверов и парков. Ричард Шнайдер из центра сохранения пернатых (NABU) отметил одно любопытное явление: веками наблюдающие нас городские птицы, изучив разнообразные звуки, издаваемые нашими «мобильниками», вдруг взяли за моду подражать им. Самые талантливые подражатели – это галки, сойки и скворцы, даже самое чувствительное ухо подчас не в состоянии отличить их напевы от сигналов мобильных телефонных аппаратов, и сегодня обычные для них мелодии раздаются уже не только из-под покровов наших одежд, но и с веток деревьев…

Вдумаемся в этот многозначительный факт: возможно ли вообще нечто подобное там, где нет решительно никакого интереса ни к нам, ни к образу нашей жизни, и тут же станет ясно, что ответ может быть только отрицательным, – а это значит, что мы сами вот уже целые тысячелетия являемся объектом какого-то ненавязчивого, но вместе с тем пристального изучения. Меж тем слово «естествоиспытатель» – это синоним ученого, выводы которого влекут за собой переустройство всего окружающего нас мира; но вот мы с удивлением всматриваемся в обнаруженное зазеркалье и начинаем понимать, что сама природа тоже изучает нас как некую наколотую на булавку диковину… Какие перемены сулит нам результат осмысления ею своих наблюдений?

Подражание – это специфическая форма познания, оно скрывает под собой попытку хотя бы украдкой заглянуть в чужой мир. Но здесь, в симбиотическом содружестве столь разных существ, обнаруживается и другое: прямо на наших глазах вершится одно из, может быть, самых глубоких и красивых таинств природы – переятие чужою душой образа (а с ним и самой философии) нашей, человеческой, жизни. В действиях кошки явно прослеживается движимое самим ее сердцем стремление переродиться в нас, трогательная попытка формой своего собственного поведения прикоснуться к тому сокровенному, что определяет способ нашего бытия.

Почему это происходит? Какая выгода ей в том?

Никакого разумного объяснения этому нет, а значит, объяснение только в одном – ее ведет какой-то осознаваемый лишь ею долг. Но исполнение этого долга требует великих жертв и трудов…

Артисту, чтобы на сцене зажить жизнью своего героя, нужно хотя бы отчасти разделить то, что выпадает на его долю; разведчик, засылаемый в стан врага, должен не просто усвоить свою «легенду», но и на долгое время всей кожей слиться с нею. Кошка – не шпионка и не актриса, она не ищет славы, не жаждет высоких правительственных наград; ее выбор чист и бескорыстен, и ему она останется верна до самого конца своих дней. И это при том, что здесь уже никогда не будет ни перерыва, ни отпуска, ни пенсионного отдохновения, ни даже тех кратких свиданий с оставленным навсегда прошлым, какое под пронзительное фортепьянное соло устраивают в уютном немецком кафе отважному Штирлицу. Для нее жизнь нашего дома – это и есть ее собственная жизнь, ее собственная судьба; именно здесь исполняется ее миссия, вершится ее вечное служение. Во всем этом есть что-то от тихого священнического обета, и сжиться с нами означает для нее гораздо большее, чем даже для самого талантливого лицедея проникнуть в характеры изображаемых им персонажей. Мой маленький добрый товарищ, она не просто созерцает уклад нашей с нею обители со стороны, но полностью растворяет себя в нем – и тем самым до конца ассимилирует в себе все тайны ее устройства, все законы ее бытия.