Десять лет на острие бритвы - Анатолий Конаржевский

Я его перебил, спросив, откуда он может знать о моей работе, если она не увидела свет, а гранки были изъяты. «Дело в том, — отвечал он, — что в вашей работе приведено много интересного материала, заслуживающего серьезного внимания, до сих пор ни в каких трудах не встречающихся, много исследовательских данных, оригинальных диаграмм, и руководство треста получило разрешение с оставшегося оригинала выборочно размножить копии для определенного круга специалистов. Один такой экземпляр передали мне». Я заинтересовался, почему ее не издали. «Я узнал, — продолжал он, не отвечая на мой вопрос, — что вы осуждены и находитесь в каких-то лагерях. Решил разузнать, в каком именно и по спецнаряду затребовал вас сюда. — Считаю, что вы здесь принесете больше пользы, чем там, где вы были. В отношении коэффициентов я, конечно, пошутил, и не принимайте эту штуку близко к сердцу». Борис Маркович произвел на меня очень хорошее впечатление. Наконец, все подготовленные работы были окончены, и мы приступили к нашим основным делам по созданию канала.

В 1947 году за месяц до освобождения я написал Б. М. Шкундину о возможности моего использования в его системе; к сожалению, ответ пришел тогда, когда я уже работал в другом месте. В нем он писал, что задержался с ответом в связи с длительной командировкой и предлагал приехать в Москву для выбора места работы. Заканчивалось письмо словами: «Для вас работа всегда найдется».

А пока в Куйбышеве я работал, работал, работал, чтобы заглушить черные мысли не только о сегодняшнем дне, но и о будущем, если только останусь жив.

Однажды на земснаряде появился главный инженер строительства Куйбышевгидроузла Саламов. Там в это время находился Мичкин. Разговор пошел о высоких показателях, имеющих место на участке гидромеханизации, и эти успехи заинтересовали Чистова — начальника Самарлага, депутата Верховного Совета. Сагламов задал мне вопрос: «Какой же может быть предельный рекорд выработки? Хорошо бы к посещению Чистова дать выработку — 1000 м3 в смену». Я обратился к Мичкину: «Как, рискнем? Покажем, что может дать эта деревянная коробка». «Давайте рискнем, — ответил Мичкин».

Назначили ближайший день для такого рекорда. И вот он настал. Все шло как по маслу — точно по расписанию. Совершенно неожиданно в 12 часов выключили электроэнергию. Все остановилось. Телефонов на земснаряде не было, и узнать по какой причине выключили и скоро ли будет возобновлена подача энергии, оказалось невозможно.

Сидим и ждем у моря погоды. Электроэнергию дали только через два часа. За полчаса до окончания смены приехал Саламов. Карабанов ему доложил о случившемся простое. Как же будем выходить из положения перед Чистовым? Посмотрим результаты замера. Когда их принесли, то оказалось, что до намеченных 1000 м3 не хватило всего-навсего 81 или 8 %. Саламов даже воскликнул: «Вот это здорово! Простоять два часа и так великолепно сработать! Думаю, Чистов это поймет». Появился Чистов в сопровождении небольшой свиты. Высокого роста, довольно тучного сложения, его неприятный взгляд не располагал к себе. Небрежно поздоровался с Карабановым и Мичкиным, а стоявшего рядом с ними молодого механика даже не заметил. И с ходу спросил: «Ну, как рекорд?», Ему Саламов объяснил положение с рекордом: выработка, несмотря на простой, действительно рекордная. Чистов посмотрел на Саламова, скривился и заявил: «Значит, рекорда нет!» — и ни с кем не попрощавшись, уехал. Нечего, мол, терять зря время. «Вот так-то, — подумал я, — у этого человека не душа, а лед». Этим кончился наш рекорд.

С этим Чистовым мне пришлось еще раз встретиться зимой 1940 года, когда шла война с Финляндией. Эта встреча состоялась в котловане строящейся насосной станции.

Работало там минимум 500 человек, главным образом, это были узбеки в своих национальных халатах, а мороз стоял 40 градусов. Жгли костры. Группа людей отогревалась у одного из них. Неожиданно появился Чистов. Увидев греющиеся заключенных, подозвал меня, очевидно, приняв за десятника и крикнул: «Это еще что за безобразие?! Какие нежности! Немедленно затушить костры! Заключенные должны работать, как автоматы, как автоматы! — повторил он. — Вам понятно? Выполняйте!» Я только заскрежетал зубами и про себя выругался. Вот сволочь! Палач — больше никто! И сказал: «Гражданин начальник, я не распоряжаюсь этими людьми». — «Тогда пошли кого-нибудь за начальством, я буду здесь». Я ушел и больше не приходил. О чем потом он говорил с этим начальством — не знаю. Наверно, такие люди считают себя непогрешимыми руководителями, и ничего удивительного нет в этом, что младшие начальники подражают таким, как Чистов, а порой ведут себя и хуже. Плохой пример заразителен.

Не совсем удавшийся рекорд нам самим показал возможности снаряда, позже его работа пошла значительно интенсивнее, мы с каждым днем все ближе и ближе придвигались к Красному Озеру, готовились к его спуску. Это была красивая картина, длившаяся несколько часов. В озере было полно рыб. Как только полностью оголилось дно, перед нами предстала изумительная картина: озеро превратилось в живое блестящее серебро. Охрана разрешила выделить из команды трех хлопцев, которых снабдили корзинами и ведрами, и вместе с одним из стрелков отправили на «ловлю» рыбы. Ее хватило всем: и заключенным, и вольнонаемным.

В то время еще существовали зачеты, которых у меня накопилось уже почти полтора года, и мне разрешили свидание с женой. Потекли невыносимые дни ожидания. Время словно замерло, остановилось. Придет Фея? Не придет? Сколько придется ждать…

Жена

И вот однажды я только вернулся с работы, как меня вызывают на вахту. Прихожу, а дежурный говорит: «Вам дается два часа на свидание с женой. Пройдите», — и провел меня в паршивенькую крошечную комнатушку. На деревянной скамейке в напряженной позе сидела моя Фея. Сначала она даже не узнала меня и посмотрела в мою сторону с удивлением и, пожалуй, с каким-то недоверием. На лице ее не было радости. Я здорово загорел, находясь все время на воздухе, на солнце; кроме того, у меня было острижена голова. Таким за 17 лет нашей совместной учебы и жизни она никогда меня не видела. Как ни странно, но почему-то и во мне не было порыва броситься к ней, схватить ее в свои объятия, крепко-крепко прижать к себе, расцеловать, нежно гладить ее волосы цвета осенних листьев. Казалось, что передо мной была не она, а кто-то другой из далекого-далекого прошлого. Мы поцеловались, просто поцеловались и сели на неприглядную деревянную скамейку, которая того и гляди развалится, и не смогли сразу найти темы для разговора, а смотрели друг на друга, как бы изучая. Она заговорила первая: «Толя! Толя! Тебя не узнать, настолько ты изменился». Я смотрел на нее и думал: «А ты все такая же, с нежным цветом лица, также привлекательна и интересна».