«Если», 2016 № 01 - Журнал «Если»
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно. Тогда — всё!
Она снимает с лацкана свой значок, активирует его, быстро сжимая ребра (код «четыре — четыре — один»), и слегка подбрасывает с ладони. Значок как пушинка взлетает и взрывается в воздухе, рассыпая веер почти невидимых искр. То есть начинается инфильтрация. Вирус неощутимой волной движется внутрь операционной системы. А Зенна неожиданно притягивает к себе Квотера, обхватывает его, прижимается так, что кажется — ближе уже нельзя, трется щекой о щеку, носом о нос и целует, целует, как не целовала даже в тот странный вечер, когда явилась к нему и сказала, что они должны победить. Собственно, в тот вечер они вообще ни разу по-настоящему не поцеловались.
Правда, в первый момент он чуть было не отталкивает ее. На ней — синяя чужая одежда, и воюет Зенна, как выяснилось, за жестокий и коварный «Лиган». Она предала их всех. Она предала Тапая и Мику. Она предала Аннет. Она предала господина Пака и госпожу Зорану. Она предала Квотера. Она предала самое себя. Она совершила то, чему прощения нет. И все же он не отталкивает ее. Жар, который он всегда чувствовал в ней, разгорается и неудержимо перетекает в него. Он теперь тоже — будто из живого огня. Плавится ненависть. Распадается жесткий внутренний механизм. У Квотера ощущение, что они с Зенной стали чем-то единым, чем-то большим, нежели каждый из них был по отдельности. Он никогда такого не испытывал. И, становясь этим большим, стремительно растворяясь в нем, он теперь готов был рассказать ей все: и про инструкции господина Кломека, и про то, как его благословил лично господин Пак, и о том, как он, Квотер, подменил ей значок, и о том, что активировала она вовсе не «куклу», а настоящий боевой вирус класса «Армагеддон». Слова распирают его, он уже начинает рассказывать, он захлебывается, от избытка эмоций ему трудно дышать, но тут Зенна прикрывает ему рот ладонью: «Потом, потом…», а затем как ребенка гладит горячими пальцами по щеке: «Эх ты, Буратино… Обтесали тебя…»
И вдруг, взяв его под руку, холодно и безжалостно улыбается:
— Идем, идем…
— Куда?
— Увидишь. Так ты идешь или нет?
— Иду, — говорит Квотер.
Ему уже безразлично — куда.
Только бы — с Зенной. Только бы — вместе с ней.
Они делают шаг.
И в это мгновение чудовищный, будто из пасти дракона, невыносимый для слуха рев сигнальных сирен обрушивается на них.
* * *
Я отчетливо помню день, когда Зенна появилась у нас. Этот день был особенный: вместо утренних тренировок мы в Зале Славы прощались с Аннет. Заиграл приглушенный до скорби, могучий гимн «Джер». Опустилось на треть стены золотое с багровыми пятиконечными звездами наше великолепное знамя. Господин Пак погасил, коснувшись ладонью, фотографию Пиццероса, а затем, сделав три шага влево, включил фото Аннет, ставшее теперь первым в ряду.
Такая у нас традиция. В Зале Славы могут одновременно висеть фотографии лишь пяти павших бойцов. И если кто-то из нашей команды гибнет, то один портрет — самый старый по времени — выключают и на смену ему приходит другой. Наверное, это правильно. Нельзя скорбеть вечно: скорбь требует слишком большого количества сил. Мы знаем, что такова наша судьба. Мы все уйдем в неизвестность, имя которой — смерть. Но останется от нас не окаменевшая память, не пустая символика, рождающая у живых лишь уныние и тоску, от нас останется «Джер», прекрасный, непобедимый, сияющий, вечный «Джер», ради которого мы, собственно, и живем. Аннет это хорошо понимала. Мы работали вместе почти три года, срок для боевой двойки неимоверно большой. Никто не знал ее лучше меня. Погибла она нелепо: во время еженедельной проверки периметра лопнул рабочий шлюз; жуки-древоточцы, которые непрерывно настороже, тут же хлынули внутрь. Аннет, разумеется, могла отступить, никто не упрекнул бы ее, отойди она перед превосходящими силами, но тогда древоточцы успели бы сожрать целый коммуникативный сегмент: мы потеряли бы сбыт в районе, где наши дела и так обстояли неважно. В общем, она держалась сколько могла. Сначала жгла жуков молниями, обрушивая плети огня на многоногие хитиновые тела, а потом, когда магия выдохлась, рубила и прокалывала их мечом. Я опоздал буквально на пять минут. Когда я примчался, истратив почти весь свой резерв на фантастические прыжки, все было кончено. Периметр в виде бетонной стены еще держался, но древоточцы уже начали прогрызать его изнутри. Аннет к тому времени умерла. Однако погибла она не напрасно. Как возгласил тоненьким от волнения голосом господин Пак, «зато теперь мы знаем, что рабочие шлюзы надо обновлять каждый квартал». В этом и заключается высокий смысл нашей борьбы: погибнуть так, чтобы смерть кирпичиком улеглась в величественное здание «Джера». Чтобы он стал крепче, чем прежде. Чтобы он непрерывно расширялся и рос. Я видел слезы в глазах у Мики, у меня самого запечатал горло судорожный комок. И вместе с тем я как будто взлетел: нас не сломить, мы все равно победим! И если мне в свою очередь придется погибнуть, я хотел бы принять свою смерть с такой же самоотверженностью, как Аннет.
Так вот, когда мы с церемонии вернулись в комнату для занятий, Зенна уже находилась там, сидела у стены на скамейке — прямая спина, равнодушное, как в обмороке, лицо, руки на коленях, безжизненные, точно она забыла о них. Она не поднялась нам навстречу, не поздоровалась, даже когда мы сгрудились возле нее. Мы для нее как будто не существовали. А когда Тапай нетерпеливо поинтересовался, откуда она взялась и как ее звать, она еще секунд пять молчала, точно не слыша, и лишь потом нехотя произнесла:
— Зенна. — А еще секунд через пять добавила: — Королева воинов…
— Что-что? — изумленно переспросил Тапай.
И опять-таки лишь секунд через пять получил холодный ответ:
— Ничего. Это я— так…
При этом сама Зенна так и не встала, не подняла лица, которое прикрывали пряди светлых волос. Вообще — не дрогнула, не шевельнулась. Словно пребывала где-то не здесь. И нам всем, особенно мне, ее предполагаемому напарнику, стало понятным, что с ней будет очень непросто.
* * *
Впечатление это подтвердилось уже в ближайшие дни. Причем на тренингах и занятиях Зенна ничем особенным не выделялась. Разве что делала все с какой-то равнодушной ленцой, и губы ее при этом чуть заметно кривились: дескать, могла бы, конечно, и лучше, только зачем? Из-за этого у нее вспыхнул конфликт