Крик ворона - Дмитрий Вересов

К ноябрю все было готово. По всему Лондону полыхали фейерверки, и подвыпившие горожане, горланя песни, таскали по улицам соломенные чучела, долженствующие изображать легендарного злодея Гая Фокса, триста с гаком лет назад затеявшего взорвать то ли Тауэр, то ли Парламент, то ли еще что-то — ни Джулиан, ни Таня этого толком не помнили. Именно в этот торжественный день «Балаклава» с поднятым флагом — синяя шапка Мономаха на желтом фоне — пришвартовалась в Цапельной гавани под восторженные клики собравшихся.

Таня с головой ушла в новый бизнес, некоторые аспекты которого были, впрочем, для нее не так уж и новы. Она нередко с благодарностью вспоминала уроки Алевтины — несмотря на огромные культурные, экономические, правовые различия, кое-что очень пригодилось. Постепенно входила в обстановку, ликвидировала пробелы в знаниях, без стеснения засыпая вопросами Бенни, Джулиана, Соню Миллер.

Предприятие набирало обороты. Плавучий бордель пользовался бешеным спросом, и клиентура его строителями отнюдь не ограничивалась. Неплохой приварок давало и заведение на улице Благодати. К весне Джулиан надыбал где-то кредиты, и появилась возможность с концами откупить «Балаклаву», которая после смены хозяев была переименована в «Речную Царицу», и подмять под себя «пансион» мамаши Джонс в Степни. Параллельно множились и проблемы, по сути, а нередко и по форме сходные с проблемами, которыми была заполнена жизнь хозяюшек купринской «Ямы». Подчас бизнес напоминал хождение по натянутому канату над пропастью, и это даже стимулировало, но на душе было муторно от того, какой пакостной мелочевкой приходится заниматься почти ежедневно. Кого-то подмасливать, кому-то пудрить мозги, под кого-то подстилаться… Подстилаться, впрочем, не буквально, разве что девочек подкладывать — лично Таня, несмотря на обилие заманчивых предложений, платных эротических услуг не оказывала и постельных партнеров подбирала, руководствуясь какими-то внутренними критериями, озадачивающими всех, в том числе и самих избранников. За исключением Сони Миллер, сторонницы лесбийских отношений, это были мужчины немолодые и, как правило, небогатые, нрава спокойного и добродушного. Второго свидания она почти никогда не давала, не говоря уже о каких-то надеждах на будущее.

В число разовых счастливцев входил и Эрвин Брикстон, меланхоличного вида усач, бывший оперативник из Скотланд-Ярда, приглашенный по настоянию Тани на должность консультанта. Эрвин оказался истинной находкой. Настоящая ходячая энциклопедия лондонского Ист-Энда, разве только ходить охотник невеликий — предпочитал посиживать да полоскать усы лагерем девонширского разлива. Досконально знал обстановку и раскладку сил в каждом околотке, везде имел свои ходы и выходы на нужных людей, от полицейского и прочего начальства до криминальных «пап», доброе расположение которых было подчас важнее благоволения официальных властей. Во многом именно благодаря Эрвину все три цеха фабрики любви имени Зарины Дарлинг не только не стали местными криминогенными очагами, каковыми, как правило, являются заведения такого рода, а, напротив, очень скоро приобрели репутацию мест респектабельных, культурных, безопасных и не допускающих никакого «обсчета и обвеса» покупателей. Потянулся солидный клиент. Такая репутация дорогого стоила.

Естественно, совсем без пакостей не обходилось, но в целом дела шли на удивление гладко, прибыль росла и, по совету искушенного в этих вопросах Бенин, мелкими партиями вкладывалась в разные сторонние предприятия. Компаньоны имели долю в нескольких ресторанчиках, рекламном агентстве куда на второй по важности пост протащили Стива Дорки, и в новом оптовом супермаркете, где сами и затоваривались с большой скидкой.

Такое положение совершенно устраивало Бенни и, похоже, Джулиана. Но только не Таню. Ушел азарт первых месяцев, дело стало на поток, потеряв прелесть новизны. Не радовал ни округлившийся счет в банке, ни новенький, сверкающий красной эмалью «Эм-Джи», в силуэте которого отчетливо проступало нечто фаллическое, ни утопающий в экзотической зелени особнячок в Саррее, приобретенный в рассрочку на пятнадцать лет. Таня с грустью замечала, что постепенно превращается в банальную, пусть и процветающую, мелкобуржуазную лавочницу, и ни количество «торговых точек», ни специфичность предлагаемого в них товара принципиально ничего не меняет. Вылазки в относительно высокий свет, которые устраивала ей Соня, наблюдения со стороны за светом еще более высоким, первые поездки по Европе — все это лишь оттеняло второсорт-ность, если не сказать убожество, собственных достижений. И неблагоприятные, мягко выражаясь, стартовые условия могли служить оправданием лишь до поры до времени.

Изучая английскую жизнь, Таня очень быстро поняла, что поразительная незыблемость, присущая здешнему жизненному укладу, несмотря на всю внешнюю динамику, проистекает еще и из того, что каждый здесь рождается с интуитивным, генетическим осознанием принадлежности к определенной социальной ячейке, пониманием сложнейших неписаных законов пребывания в этой ячейке и еще более сложных правил перемещения в другую ячейку. Пресловутое «upward mobility» — агрессивное стремление наверх, столь ценимое заокеанскими «кузенами», — было здесь понятием едва ли не бранным, и большинство попыток такого рода блокировалось достаточно жестко.

С другой стороны, совершались же и успешные рывки. Вырвавшись из-под пресса социалистических заморочек лейбористов, оживало частное предпринимательство, зашевелились капиталы, привлеченные налоговыми льготами и крупномасштабной приватизацией — главным экономическим козырем тори. И в безупречное социальное происхождение этих капиталов как-то не особенно верилось.

К большой приватизации Таня безнадежно опоздала, да и не с ее жалкими финансами было соваться в эти игры. Зато приватизация малая, на уровне отдельных городков и городских районов, велась с британской основательностью и неторопливостью, и в муниципальной собственности оставалось еще немало лакомых кусочков, время от времени выставляющихся на аукционы и конкурсы. Вот где пригодились бы тысячи, причитающиеся ей по векселям «Икаруса»!

Но с ними как раз приключился крутой облом. Учитывая неординарную сумму предъявленных к оплате векселей, с миссис Дарлинг встретился лично младший партнер юридической фирмы «Гримсби и Кук», куда после двухмесячных проволочек ее направил представитель банка, указанного на векселях. Разговор происходил в монументальном кабинете мистера Кука, выходящего окнами на пряничный фасад вокзала Чаринг-Кросс.

— К несчастью, миссис Дарлинг, ликвидационная комиссия прекратила рассмотрение претензий по факту злостного банкротства инвестиционного общества «Икарус» пятнадцатого апреля сего года, — пролаял толстый бакенбардист, словно сошедший со страниц Диккенса. — Все вкладчики, даже чертовы иностранцы, были об этом своевременно и неоднократно информированы, в том числе и через прессу.

— Эта чертова иностранка, — Таня показала на себя, — не была информирована ни о чем.

Бакенбардист недоверчиво хмыкнул и уставился в разложенные на столе бумаги.

— Странно… в высшей степени странно. Впрочем, это почти не имеет значения. На момент вручения постановления об аресте имущества на счетах «Икаруса» оставалось тридцать два миллиона шестьсот двенадцать тысяч четыреста тридцать два фунта стерлингов, тогда как сумма выданных долговых обязательств превышает двести миллионов. Таким образом, вчинив иск, вы могли бы в лучшем случае рассчитывать на взыскание в судебном порядке суммы, не превышающей двух тысяч фунтов стерлингов. Однако процессуальные издержки…

— Спасибо, мне все понятно. — Таня поднялась. — Позвольте мои бумаги.

Мистер Кук отдал ей векселя и вдруг ухмыльнулся, сделавшись почти похожим на живого человека.

— Повесьте их в будуаре. И поверьте старому присяжному поверенному, игры с ценными бумагами — не для такой очаровательной головки.

— Мерси за совет, — холодно отозвалась Таня и вышла.

Но она недолго любовалась малопривлекательными тылами госпожи Удачи. Дела «Зарины» неуклонно шли в гору, а настоящий прорыв случился осенью, после неординарного Таниного дебюта на телевидении. На четвертом канале Би-Би-Си. Соня давно уже подбивала ее на участие в какой-нибудь телевизионной программе. Таня все отнекивалась, а потом сама попросила пристроить ее в передачу. Танин выбор потряс видавшую виды Соню до глубины души — она решительно отказалась от развлекательных и эротических шоу, от «Колеса фортуны» и прочих всенародно любимых телевизионных игр с призами и назвала конкретную программу — еженедельное ток-шоу Фрэнка Суиннертона.

В аскетически обставленной полутемной студии почтенный кембриджский профессор беседовал один на один с людьми самых разных профессий, объединенными общенациональной известностью и тем обстоятельством, что для какой-то части населения Британии каждый из гостей служил своего рода интеллектуальным маяком. Говорили об искусстве, литературе, жизни, о состоянии общества и мировых проблемах. Громкой популярностью программа профессора Суиннертона не пользовалась, в рейтингах не упоминалась, но была по-своему едва ли не самой влиятельной из всех телепередач, а наиболее удачные беседы продавались за рубеж и демонстрировались в Европе, в Америке, в Австралии. Поначалу профессор чуть дар речи не потерял от такой наглости. Подумать только, до чего упали моральные критерии общества, что какая-то там бандерша, парвеню, воплощение одной из страшнейших язв, поразивших страну, не считает для себя зазорным ломиться в его элитарно-интеллектуальный клуб! Но потом то ли любопытство взяло верх над возмущением, то ли слишком хорошо запомнилась цифра на чеке, обещанном профессору в том случае, если передача состоится, — одним словом, Фрэнк Суиннертон согласился встретиться с миссис Дарлинг — в приватном, разумеется, порядке, — но убедительно просил бы не считать оное согласие гарантией, так сказать…