Потерянные мемуары Джейн Остин - Сири Джеймс

Я трепетала при одной мысли об этом. Я посвятила книге все свое сердце, душу и разум, отдав два или три года жизни ее рождению. Что, если она не станет продаваться? Что, если все мои усилия окажутся тщетными?

— Я не уверена, что она готова, — запротестовала я. — Отдельные моменты нуждаются в отшлифовке.

— Джейн, — твердо сказала Кассандра, — ты не можешь вечно работать над одной и той же книгой. Ты должна сделать копию и отвезти ее в Лондон.

Я вздохнула.

— Тогда тебе придется отправиться со мной.

Глава 22

Приятно было навестить Генри и его жену Элизу в их доме на Слоун-стрит, длинной нарядной аллее в предместьях Лондона. Помимо их собственного блестящего общества и всех соблазнов находящегося поблизости города, в их пользу говорили также две французские горничные и превосходный французский повар.

Моя дражайшая кузина Элиза (дочь сестры отца) выросла во Франции, и жизнь ее казалась мне красивой и волнующей, хоть и с трагическим оттенком. Ее первого мужа, графа Жана Капо де Фейида, гильотинировали в 1794 году, а единственный сын умер в детстве. Генри, хоть и был десятью годами моложе Элизы, влюбился в нее в шестнадцатилетнем возрасте и через десять лет наконец уговорил даму сердца принять его предложение. Я всегда восхищалась Элизой. Она была утонченной, музыкальной и очень хорошенькой, с живыми манерами, большими яркими глазами и лукавым личиком в обрамлении легкомысленных кудряшек. Ее способность совершать расточительные покупки представлялась общеизвестной, а платье неизменно оказывалось самым роскошным в комнате.

Финансовое положение брата часто бывало шатким даже задолго до женитьбы на столь экстравагантной особе, но в те времена банк Генри процветал: он держал в городе несколько удачно расположенных отделений и вел светский образ жизни.[45]

— Уверен, это твоя лучшая работа, Джейн, — с энтузиазмом объявил Генри, когда мы вкушали творения восхитительной cordon bleu[46] одним поздним июльским вечером.

Мне понадобилось несколько месяцев, чтобы сделать копию «Чувства и чувствительности». Всю дорогу до Лондона я держала ее в сумке на коленях, опасаясь выпустить драгоценную рукопись из виду больше чем на мгновение. Генри с пылким интересом прочел все три тома в первую же неделю после нашего приезда, и сейчас их изучала Элиза.

— Роман мне нравится, — призналась Элиза. — Я так поглощена чтением, что мне не терпится к нему вернуться.

— Вы слишком добры, — ответила я. — У книги множество изъянов, я совершенно недовольна ею.

— Боюсь, она никогда не будет довольна, — вздохнула Кассандра, — хоть и начала писать ее в двадцать два и едва ли не весь последний год провела, совершенствуя каждую главу.

— Возможно, это не самая подходящая книга для предложения издателю, — тревожно сказала я. — Я не вынесу, если ее купят и забудут, как «Сьюзен». Возможно, мне стоит вернуться и переделать «Первые впечатления».

— Я тебя не понимаю, — покачал головой Генри. — Эта книга великолепна и к тому же закончена. Ты ведь давно мечтаешь стать полновесным автором? После всех своих усилий ты, несомненно, желаешь увидеть работу опубликованной?

— Конечно желаю, — согласилась я, — но…

— Никаких «но», — отрезал Генри. — Мы должны действовать быстро, Джейн. Следует отдать ее на суд, пока полемика сердца и рассудка еще представляет интерес для общества. Когда-нибудь, боюсь, сей предмет, лежащий в основе твоей истории, совершенно перестанет волновать мир.

Итак, Генри начал поиски издателя, а мы с Кассандрой занялись прогулками по городу и нанесением визитов старым знакомым, Смитам и Кукам, мисс Бекфорд и мисс Мидлтон, у которых находили приятное скромное общество, наслаждались доброй беседой с умными людьми и выпивали огромное количество чая. Погода стояла неизменно хорошая и жаркая. Элиза присоединилась к нам в нескольких вылазках по магазинам, во время которых мы дивились ее выносливости, расточительности и поразительному чувству цвета и стиля (как-то раз она купила больше шляпок, чем я когда-либо видела). Мы с Кассандрой обходились более практичными приобретениями: штопальным хлопком, шелковыми чулками и перчатками, хотя в одной лавке я обнаружила десять ярдов клетчатого муслина прелестной расцветки, за которые пришлось заплатить по семь шиллингов за ярд.

Одним особенно примечательным вечером Генри взял нас на спектакль в «Лицеум». Элиза, простудившись накануне, предпочла остаться дома. Я не вспомню, что за пьесу мы тогда смотрели и какие известные актеры в ней играли. Память об этом жива во мне из-за людей, с которыми довелось повстречаться в антракте.

В тот теплый летний вечер в театре было жарче, чем хотелось бы. Опустился занавес после первого акта, и, пока Генри беседовал с другом, мы с Кассандрой перебрались в фойе, где, несмотря на изобилие людей, царила относительная прохлада. Мы и полминуты не провели там, когда услышали знакомый пронзительный голос: «Вот так вот! Мисс Остин! Мисс Джейн Остин!» — и увидели, как миссис Дженкинс, чудовищно выглядевшая в своем атласе и жемчугах, пробивается сквозь толпу с племянницей Изабеллой на буксире.

Мое сердце подскочило от удивления и тревоги, в особенности при виде Изабеллы, столь юной и прелестной в платье из бледно-розового шелка, с такой же лентой в темных волосах, украшенных букетиком цветов.

— Леди! Леди! — крикнула миссис Дженкинс, и обе женщины, шелестя юбками, подошли к нам. — Вот радость-то! Мы сто лет не виделись, право, сто лет! Изабелла, ты помнишь Джейн и Кассандру Остин? Моих дорогих подруг из Саутгемптона, которые, к несчастью, переехали?

— Рада нашей новой встрече, — сказала Изабелла, протягивая руку и прохладно улыбаясь.

Я вспомнила, как миссис Дженкинс пообещала продолжить свои набеги на Лондон с племянницей, даже когда та выйдет замуж.

«Совершилось ли уже бракосочетание?» — гадала я.

Длинные белые перчатки Изабеллы не позволяли понять, носит ли она кольцо.

— Как чудесно встретить вас, — сказала я вежливо, хотя сердце мое колотилось так громко, что я едва соображала, что к чему. — Вы обе прелестно выглядите.

— О! Благодарю вас, — ответила пожилая женщина. — Не жалуюсь, не жалуюсь. Пока я могу каждое утро вставать с улыбкой и целый день проводить с племянницей, все прочее мне безразлично.

Она осведомилась о здоровье матушки и поинтересовалась, пришелся ли нам по вкусу новый дом.

— Что привело вас в Лондон? — спросила она, насытившись нашими рассказами.

— Мы навещаем брата Генри, — уклончиво ответила я.

Давно ли вы в городе, леди? — осведомилась Кассандра.

— С самого начала сезона, — сказала миссис Дженкинс.

— Все было просто божественно, — заявила Изабелла. — Сперва ежегодная выставка в Королевской академии, затем водоворот восхитительных балов и вечеров, Дерби и, разумеется, Аскот. Ах, у меня голова идет кругом при одной только мысли об этом! Но сейчас, — добавила она, недовольно хмурясь, — сезон почти закончился. Все леди думают лишь о том, в какие загородные дома отправятся и кого там встретят, а мужчины говорят об одних только тетеревах, тетеревах, тетеревах.[47]

— Несомненно, вы с нетерпением предвкушаете возвращение в деревню после столь долгой отлучки, мисс Черчилль, — сказала я, и желудок мой завязался узлом крепче любого морского. — Или мне следует говорить… вы уже миссис Эшфорд?

Изабелла нахмурилась.

— У вас нет оснований полагать, что я уже замужем, мисс Джейн, ведь в таком случае мне никогда бы не позволили оставаться здесь так долго и весело проводить время с тетушкой.

— Но она выйдет замуж, и скоро, — радостно сказала миссис Дженкинс. — Свадьба назначена на последнюю неделю декабря. Она будет рождественской невестой.

— Как мило, — выдавила я и быстро добавила: — Как ваши труды, мисс Черчилль?

Изабелла недоуменно уставилась на меня.

— Мои что?

— Труды. — Повернувшись к миссис Дженкинс, я пояснила: — Мы с мисс Черчилль имели удовольствие встретиться в прошлом году в Дербишире, где мне представилась возможность прочесть историю ее собственного сочинения.

Взор юной леди прояснился, и она хохотнула.

— Ах, вот вы о чем! Но это было так невероятно давно, я обо всем позабыла! Я собиралась послать вам записку, мисс Джейн, с благодарностью за добрые слова, но мне так и не удалось завершить тот рассказ. Писать — ужасно утомительное занятие и требует слишком много времени. У меня сразу начинает болеть голова.

— Видели бы вы подушечку для иголок, которую она вышивает, — вставила миссис Дженкинс. — По собственному эскизу чертополоха.

— Уверена, подушечка весьма изящна, — ответила я.

В надежде окончить разговор я собиралась произнести какое-нибудь извинение и вернуться в свое кресло, когда внезапно рядом с Изабеллой появился красивый молодой джентльмен в темно-синем вечернем костюме.