Потерянные мемуары Джейн Остин - Сири Джеймс

В глубине первого этажа располагалась кухня, а за домом, через двор, конюшня, амбар для зерна и хлебопекарня.

— Марта будет на седьмом небе, когда увидит это! — воскликнула матушка. — Она поможет кухарке опробовать самые новые рецепты. Однако не представляю, зачем нам конюшня, ведь мы не можем позволить себе экипаж.

— Возможно, если станем придерживаться самой строгой экономии, то однажды сумеем завести ослика и тележку, — предположила я.

— Меня в тележке с осликом увидят только после дождичка в четверг, — фыркнула матушка.

Тем не менее сад ее порадовал: густо посаженные кусты, благоуханный жасмин, бесчисленные клумбы, на которых вперемешку цвели турецкие гвоздики и водосбор, много высокой травы и фруктовых деревьев. Вокруг сада бежали симпатичная гравиевая дорожка и высокая грабовая изгородь, которая укрывала его от шумной дороги и помогала сохранить уединение и тишину.

— Лучшего сада я никогда не желала, — довольно произнесла матушка. — Газон потребует постоянной стрижки, но мы наймем рабочего присматривать за ним. А клумбам не хватает любовной заботы и доброй прополки, но я справлюсь. Места так много, что я смогу посадить прекрасный огород с разными овощами и картофелем. Да что там, с настоящего момента я оставлю домашнее хозяйство на вас, девочки, и посвящу остаток дней работе в саду.

Через три дня после переезда мы отпраздновали рождение второго ребенка Фрэнка и Мэри, мальчика по имени Фрэнсис. Вторые роды Мэри оказались куда более простыми и быстрыми, чем первые, и радость по этому случаю побудила меня написать брату стихотворение.

Чотон, 26 июля 1809 г

Любезный Фрэнк, предайся наслажденьюНаследника безоблачным рожденьем,Которое не причинило столько боли,Сколь первое явленье Мэри в данной роли.Пусть он растет тебе благословеньем,Любовь родителей заслуживает с рвеньем.Пусть щедро наделят его Искусство и ПриродаДарами, что ему положены от рода.Пусть в нем увидят добрые сердцаДотошнейшую копию отца!

В подобном же роде я продолжала еще несколько строф, перечисляя различные качества, при помощи которых, я надеялась, ребенок станет, если ему улыбнется удача, точно таким же, как его великолепный отец. В конце стихотворения я добавила:

А сами мы отлично поживаем,О чем тебе и в прозе сообщаем.Перо Кассандра быту посвятитИ дома в Чотоне удобство восхвалит.Мы в нем уже премного отыскалиТого, что прежде пламенно желали.Когда ж порядок в нем хозяйка наведет,Он все дома на свете превзойдет,Будь их достоинства малы иль безграничны,А залы велики иль лаконичны.

Стихотворение замечательно выражало все мои бьющие через край чувства. Наш дом был немного эксцентричным, одни комнаты излишне малы, другие изуродованы переделками, но он был нашим и поэтому — лучшим домом на свете. Радостные хлопоты обустройства поглотили нас на многие недели.

— Куда мне поставить этот канделябр, мама? — спросила Кассандра как-то утром, развернув означенный предмет.

— На каминную полку. Нет-нет, на буфет, — ответила матушка с неожиданным волнением, — подле серебряного блюда. Поставь посередине, чтобы чайные ложки оказались с одной стороны, а черпак для чая, столовые и десертные ложки — с другой. Да, именно так, клянусь, великолепное зрелище!

— Едет утренняя карета из Уинчестера! — крикнула Марта, и наш покой нарушил внезапный грохот экипажа, пронесшегося прямо под окнами.

— По ней часы можно сверять, — довольно кивнула матушка, поскольку начала разделять мое мнение, что постоянный поток карет и телег — желанное напоминание о большем мире, что пульсирует неподалеку от нашей двери.

Видеть семью в таком приподнятом настроении было лучшим лекарством от любого уныния. Я улыбнулась и вновь обратилась к ящику, который разбирала, когда услышала стук в дверь. Я открыла — то оказался почтальон.

— Добро пожаловать в наши края, мисс, — сказал он, протягивая мне несколько писем.

Я поблагодарила. Он коснулся шляпы и шагнул было к двери, но, увидев адрес на первом конверте, я быстро подозвала его обратно.

— Пожалуйста, верните отправителю, — тихо попросила я, протягивая ему письмо, подписанное рукой мистера Эшфорда.

— Но ведь имя и адрес верны, мисс? Разве вы не мисс Джейн Остин?

— Она самая, — признала я, гадая, как мистеру Эшфорду удалось разыскать меня.

Бросив взгляд на матушку и сестру, я обнаружила, что они, слава богу, по-прежнему заняты в столовой.

— И все равно отказываетесь от письма? — озадаченно уточнил почтальон.

— Отказываюсь, — решительно подтвердила я, — и буду более чем благодарна, сэр, если впредь вы станете возвращать всю корреспонденцию данного лица, адресованную мне, буде таковая придет.

Он поднял брови в безмолвном понимании.

— Хорошо, мисс, Я прослежу за этим. Доброго дня, мисс.

— Кто это был? — крикнула матушка из соседней комнаты, после того как я закрыла дверь за почтальоном. — Пришла почта, Джейн?

— Да, мама, — ответила я. — Но радоваться нечему. Одни счета.

Глава 21

В отличие от лет, проведенных в Стивентоне, наша жизнь в Чотоне была скромна. Никаких балов, редкие приглашения на ужин. Мы быстро отыскали необходимых помощников, вскоре прибыло мое фортепиано и несколько других нужных вещей, и жизнь наша стала налаживаться.

Матушка всецело посвятила себя саду, где проводила почти все время, сажая картофель, пропалывая цветочные клумбы и овощные грядки, и откуда каждый день выходила в приподнятом настроении, облаченная в зеленую робу, как простая поденщица, в запачканной грязью одежде и обуви.

Кассандра и Марта сами распоряжались, что приготовить, и при необходимости помогали на кухне. Наша новая кухарка оказалась приятной и способной женщиной, стоившей каждого пенни из своих восьми фунтов в год, но, поскольку она занималась еще и стиркой каждые две недели, ей не всегда удавалось справиться с работой. К тому же Кассандра вновь взялась за акварельные наброски. Как-то раз она фактически загнала меня в угол и заставила позировать для неформального портрета, сходство которого с оригиналом, к досаде сестры, все домашние нашли весьма приблизительным. С тех пор никто не пытался написать мой портрет.[42]

Единственными назначенными мне обязанностями были хранение ключа от буфета с вином и приготовление завтрака — дела необременительные, поскольку домочадцы считали, что я должна посвятить все время написанию моей книги.

Мне очень хотелось вернуться к работе. Каждую тихую минутку прошедших месяцев, будь то прогулка по достопримечательностям с друзьями, долгая поездка в экипаже или ночное бдение в попытках уснуть, мои мысли обращались к «Чувству и чувствительности» и «Первым впечатлениям», книгам, которые я так и не закончила. Новые идеи время от времени приходили мне в голову, но возможность хотя бы записать их выдавалась редко.

«Наконец, — подумала я, — настало время».

Недавняя поездка в Дербишир — образ Пембрук-холла по-прежнему ярко горел в моем воображении — заставила меня нетерпеливо ожидать возвращения к «Первым впечатлениям», которые нуждались в переделке, обрезке и прополке. Но в то же время в моих мыслях царили Элинор и Марианна, Эдвард и Уиллоби. Творческий поток, который высвободился еще в Саутгемптоне, не переставал бурлить глубоко внутри меня. Переработка только началась, и я знала, что она долгое время будет требовать исключительного моего внимания, если я намерена когда-нибудь ее завершить. С какой радостью я предвкушала, что вновь возьмусь за перо и смогу вернуть своих персонажей к жизни!

Тишина сельской местности, невзирая на непрекращающийся парад карет за окном, уединение и размеренность дневного распорядка создавали идеальную обстановку для писательской деятельности. С энергией и удовольствием я погрузилась в творчество.

Я рано вставала, надевала белый чепец и спускалась из спальни раньше всех остальных. Холодными утрами служанка разжигала огонь в камине, и я иногда сразу садилась за рукопись, пока на рассвете в голову еще приходили свежие мысли. Бывало, что сперва я играла на фортепиано. Поскольку оно стояло в дальнем углу гостиной, мои упражнения не нарушали сон домочадцев. В девять утра я заваривала чай и поджаривала тосты для всей семьи и после доброй беседы возвращалась к камину или в спальню, где остаток утра писала в счастливом уединении.

Работа не всегда шла бойко. Я решила, что, верно, была одержима во время того творческого шквала в Саутгемптоне. Случалось, что я по три часа трудилась над единственным абзацем, вымарывая едва ли не каждую строчку и придумывая ее заново в тщетной попытке достичь совершенства. В другие дни я могла в едином порыве сочинить полглавы, но лишь для того, чтобы позже, поразмыслив, счесть ее бессмыслицей и бросить с досады в огонь.