Карл Смелый - Вальтер Скотт

Слабый луч света, проникающий сквозь одну из многочисленных бойниц, пробитых в стенах, упадал прямо на высокого смуглого человека, сидящего в самом темном углу этого страшного вертепа. Черты лица его были правильны и даже красивы, но в высшей степени суровы. На этом человеке было красное платье, а вокруг плешивой головы его вились густые, черные кудри, уже начинавшие седеть. Он чистил и точил широкий двоеручный меч совсем особенного рода и гораздо короче тех, которые, как мы уже говорили, употребляли швейцарцы. Он так прилежно занимался своим делом, что вздрогнул от испуга, когда вдруг со скрипом отворилась тяжелая дверь; меч выпал у него из рук и с сильным шумом упал на каменный пол.

— А! Заплечных дел мастер, — сказал Гагенбах, входя в комнату пыток, — ты приготовляешься к исполнению своей обязанности.

— Слуга вашей светлости всегда должен быть к этому готов, — отвечал палач. — Но узник наш, верно, недалеко, я заключаю это по падению меча моего, что всегда означает присутствие того, кому определено почувствовать на себе его острие.

— Правда, пленники близко, Франциск, — возразил комендант, — но предчувствие твое на этот раз обмануло тебя. Это такие ничтожные люди, для которых достаточно доброй веревки, а твой меч жаждет одной только благородной крови.

— Тем хуже для Франциска Штейнернгерца, — сказал человек в красном платье, — а я надеялся, ваша светлость, что по всегдашнему вашему ко мне расположению вы сделаете меня сегодня дворянином.

— Дворянином! — вскричал его начальник. — Не с ума ли ты сошел? Тебя дворянином?

— А почему же не так, господин Арчибальд фон Гагенбах? Мне кажется, что имя Франциск Штейнернгерц фон Блутакер[Франциск Кровавая Пашня.], законным образом заслуженное, столько же прилично дворянину, как и всякое другое. Что вы так удивляетесь? Когда человек моего ремесла исполнит свою суровую обязанность над девятью преступниками благородного происхождения, срубая каждому голову с одного удара, то не имеет ли он права на освобождение от всяких податей и на дворянскую грамоту?

— Так говорит закон, но я думаю, что это скорее сказано в насмешку, нежели серьезно, так как до сих пор никому еще не вздумалось требовать исполнения этого закона.

— Тем больше славы, — сказал исполнитель правосудия, — для того, кто первый потребует почестей, заслуженных острым мечом и искусной рукой. Я, Франциск Штейнернгерц, буду первым дворянином из моего сословия, если отправлю на тот свет еще одного имперского рыцаря.

— Ты ведь всегда был у меня на службе, не правда ли? — спросил Гагенбах.

— При каком же другом повелителе, — отвечал палач, — я бы мог иметь такую постоянную работу? Я исполнял все ваши приговоры над преступниками с тех пор, как выучился сечь плетьми, пытать и владеть этим верным оружием, и никто не может сказать, что я когда-либо давал промах с первого удара и принужден был наносить второй. Тристрам Опиталь и его знаменитые подручные Птит-Андре и Труаз-Эшель[Малыш-Андре и Три-Ступеньки — действующие лица исторического романа Вальтера Скотта «Квентин Дорвард» — исполнители приговоров при Людовике XI.] — новички в сравнении со мной по. искусству владеть благородным мечом, насчет же удавок и кинжалов, употребляемых в походе, я бы постыдился соперничать с ними; эти подвиги недостойны человека, желающего возвыситься до почестей дворянства.

— Ты большой мастер своего дела, и я этого не оспариваю. Но не может быть, чтобы нынче, когда дворянская кровь становится такой редкой в этих странах, где гордые мужики повелевают рыцарями и баронами, я был бы виновником пролития такого количества ее.

— Я перечту всех казненных по именам и титулам, — сказал Франциск, развернув пергаментный свиток и начав читать его со своими замечаниями. — Первый был граф Вилиам Эльверсгое; над ним я сделал мой первый опыт — прекрасный молодой человек! И умер, как истинный христианин.

— Помню, он ухаживал за моей любовницей, — сказал Арчибальд.

— Он умер в день Св. Иуды, в лето 1455 года, — сказал палач.

— Продолжай, только без означения годов, — сказал его начальник.

— Господин фон Штокенборг…

— Он угнал у меня стадо рогатого скота, — заметил Гагенбах.

— Людовиг фон Ризенфельд… — продолжал исполнитель правосудия.

— Этот влюбился в жену мою, — прибавил Арчибальд.

— Три молодых помещика Ламмербургские — вы в один день лишили их отца всех его детей.

— А он лишил меня всех поместьев, следовательно, мы с ним сочлись. Ты не имеешь нужды продолжать, — прибавил он, — я верю твоему счету, хотя он несколько и пахнет кровью. Но я считал казнь этих трех молодых людей за одну.

— Вы напрасно так изволили полагать, — сказал палач, — они стоили трех добрых ударов этому верному мечу.

— Пусть будет так, и упокой Господи души их, — сказал Гагенбах. — Но твое честолюбие должно еще повременить: гости, прибывшие к нам сегодня, годятся только в тюрьму и в петлю, а уж самое большое — для пытки, поэтому с ними ты не заслужишь никаких почестей.

— Плохое же мое счастье. А я видел во сне, что вы сделали меня дворянином… и притом же падение моего меча…

— Выпей бутылку вина и забудь свои предвещания.

— С вашего позволения, я этого не сделаю. Пить до полудня значило бы подвергать опасности верность руки.

— Так молчи же и исполняй свою обязанность.

Франциск поднял свой упавший меч, почтительно обтер с него пыль и, отойдя в угол комнаты, встал, опершись обеими руками на эфес своего рокового оружия.

Почти в ту же минуту Килиан вошел с пятью или с шестью солдатами; они вели обоих Филипсонов, у которых руки были связаны веревками.

— Подайте мне стул, — сказал комендант крепости и с важностью уселся перед столом, на котором лежало все нужное для письма. — Кто эти люди, Килиан, и зачем они связаны?

— Если это будет угодно вашей светлости, — отвечал Килиан с глубочайшим подобострастием, совершенно непохожим на ту фамильярность, с которой он говорил со своим господином наедине, — то мы сочли нужным, чтобы эти чужестранцы не были представлены вам вооруженные, и когда мы потребовали от них, чтобы они оставили свое оружие при входе в ворота, по заведенному у нас порядку, то этот молодец вздумал противиться. Я, однако, сознаюсь, что он тотчас отдал свое оружие, когда отец приказал ему это.

— Это ложь! — вскричал Артур, но, повинуясь сделанному отцом знаку, он тотчас замолчал.

— Милостивый государь, — сказал Филипсон, — нам, как чужестранцам, неизвестны уставы этой крепости, мы англичане и не привыкли переносить личные оскорбления, почему надеемся, что вы извините нас, узнав, что мы были, без всякого объяснения, грубым образом вдруг схвачены, неизвестно кем. Сын мой, по молодости своей, сгоряча схватился было за оружие, но тотчас, по моему приказанию, остановился и не только не нанес удара, но даже не успел еще обнажить меч. Что касается меня, то я купец, привыкший повиноваться законам и обычаям земель, в которых я торгую; находясь во владениях герцога Бургундского, я уверен, что законы его справедливы и рассудительны. Он могущественный и верный союзник Англии, и находясь под покровительством его законов, я ничего не опасаюсь.

— Гм! Гм! — произнес Гагенбах, приведенный в некоторое смущение хладнокровием англичанина и, может быть, вспоминая, что Карл Бургундский, когда только не овладевали им страсти (как в делах со швейцарцами, которых он ненавидел), желал слыть справедливым, хотя и строгим государем. — Эти слова красноречивы, но они не могут оправдать дурных поступков. Вы буйно обнажили меч против солдат герцога, стоявших в карауле.

— Вы слишком сурово изволите принимать, милостивый государь, самый простой поступок. Но если вы уж расположены с такой строгостью судить нас, то обнажение меча, или, вернее сказать, намерение обнажить его в укрепленном городе, может быть наказано денежной пеней, и мы готовы заплатить ее, если это вам угодно.

— Вот еще какой глупый баран, — сказал Килиан палачу, подле которого он остановился, несколько отдаляясь от прочих, — он сам подставляет свою шерсть для стрижки.

— Однако этим он вряд ли выкупит свою шею, — отвечал палач, — потому что мне в прошедшую ночь снилось, что повелитель наш сделал меня дворянином, а по падению моего меча я узнал, что это тот самый человек, благодаря которому я получу дворянское достоинство. Он должен сегодня доставить работу моему мечу.

— Какой ты честолюбивый дурак! — сказал Килиан, — ведь этот человек не дворянин, а купец — островитянин — ничего более, как английский торгаш.

— Ты ошибаешься, потому что ты никогда не видал людей, близких к смерти!

— Не видал? — сказал Килиан. — А разве я не был в пяти больших сражениях, не считая множества мелких драк и стычек?