Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

Проводник, явно сочувствуя подвыпившему мужчине, поднялся в вагон. Что он думал по поводу семейной сцены, свидетелем которой невольно явился, можно было прочесть по его лицу: все бабы одинаковы, будь то крестьянских, мещанских или дворянских кровей, и мужики от всех них страдают одинаково. Им, бабам то есть, лишь бы пить человечью кровь. Ведь ежели без них можно было бы обойтись совершенно, то ни он, проводник Аггей Терентьев, ни его свояк Прошка Гвоздь, ни вот этот барин, зашпынянный своей супругой-коброй, да еще, верно, огромадное число мужиков ни за какие коврижки не согласились бы иметь какие бы то ни было дела с этим ядовитым племенем.

Следом за проводником поднялся Савелий, пропущенный Лизаветой вперед. И уже последней вошла в вагон она. Когда за проводником закрылась дверь купе, раздался пронзительный свисток паровоза, вагон дернулся, и Савелий, не удержавшись на ногах, плюхнулся на велюровый диван. Вокзал за окном медленно поплыл, а вместе с ним плавно потянулись куда-то назад тусклые фонари и белеющие в их неясном свете лица провожающих.

Савелий вздохнул и посмотрел в тревожные глаза Лизаветы.

— Ну, как? — тихо спросила она.

— Есть! — едва шевельнул губами Родионов.

На большее сил у него уже не было.

— Он ушел подземным ходом, ваше высокородие.

Збановский был растерян, грязен и сер лицом. Он теперь совершенно не походил на того бодрого, уверенного в себе пристава, еще час назад так рвущегося в дело и не сомневающегося в его благоприятном исходе.

— Что? — привстал с кресла Васильев.

— Преступник ушел подземным ходом, — не совсем твердо повторил пристав. — Этот подвал под замком оказался со старинным подземным ходом со множеством разветвлений в разные стороны. Этому ходу не менее пятисот лет…

— Не отвлекайтесь, господин пристав, — холодно перебил его Васильев. — Где он вышел?

— Он вышел в кремле, в овраге, недалеко от присутственных мест, ваше высокородие.

— Немедленно послать наряд в нумера «Франция»! — резко бросил Васильев.

— В отель «Франция», — поправил его Савинский.

— А мне до балды, в нумера «Франция» или в отель «Франция»! — взорвался полицмейстер. — А только будьте добры доставить мне этого Родионова немедля сюда! — продолжал исходить слюной и паром Васильев. — Или эту его жену, ежели не будет его самого. Она станет служить нам приманкой… Что еще у вас есть ко мне? — резко обернулся к приставу Алексей Иванович, когда двое городовых были посланы исполнять приказание.

Собственно, он зря злился на Збановского. Тот как раз сделал все от него зависящее. Злиться следовало в первую очередь на себя самого, и Васильев это, конечно, хорошо понимал. Но иногда, когда его постигала крупная неудача, к примеру как этой ночью, его заносило, и поделать с собой он ничего не мог.

— Мне думается… — нерешительно начал Збановский, — мне кажется, что преступник знал, куда идти.

– Думается, кажется , — проворчал Васильев, глядя мимо пристава. — Вы не на пикнике и не на светском рауте. Выражайтесь, пожалуйста, яснее.

— Вероятно, преступник вполне ориентировался в этих подземельях, господин полицмейстер, — демонстративно вытянувшись в струнку, четко доложил пристав Збановский.

— Вот как?

— Так точно. Он шел уверенно, не сворачивал в тупики и держал путь строго на север.

— Я вас понял. Еще?

— Больше ничего, господин полицмейстер.

— Свободны… Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил полицмейстер Савинского.

— Думаю, что он оставил нас в дураках, — вздохнув, ответил сыскарь. — И еще могу сказать вполне определенно, — добавил Савинский, — он приходил именно за короной. Похоже, это был заказ, и Родионов успешно его выполнил.

Васильев раздумчиво крутнулся на кресле, стоявшем рядом с раскрытым тайником. Взгляд его упал на пол, и он заметил возле ножки стола фотографическую открытку. Нагнувшись, он поднял ее и положил на стол. На открытке была изображена голая женщина, лежащая на кровати. Ноги ее были широко раздвинуты, руки призывно протянуты, а порочный взгляд умолял откликнуться на ее призыв.

— Вот, Николай Иванович, полюбуйся, — протянул Васильев Савинскому фотографическую открытку. — Такие картинки продаются теперь в наших аптеках.

— Где? — удивился Савинский.

— В аптеках. Конечно, нелегально. Кто-то централизованно поставляет их в наш город, а наши благополучно сбывают эту мерзость студентам и гимназистам.

Васильев брезгливо поморщился, достал платок и вытер им свои руки.

— Давно тебя хотел попросить, — продолжил после сей процедуры полицмейстер. — Поручи ты кому-нибудь из своих замечательных сыскарей, пусть найдут этого поставщика. Уж очень хочется мне ему руки за это обломать.

— Понял, Алексей Иванович, — кивнул Савинский.

В дверь кабинета постучали.

— Войдите, — громко произнес Васильев.

— Так что это, господин полицмейстер, нету из Родионовых никого, — встал в дверях городовой. — Мужчина из тово нумера, как прикащик сказывал, еще засветло ушли и боле не появлялись, а дамочка ихняя, женка то есть, убыли из нумеров ночью, и были оне с двумя чемоданами…

— Немедля… — побагровел Васильев, вскочив с кресла, — немедля послать людей на вокзал и пристани! Перекрыть все тракты и дороги! Дать описание Родионова каждому постовому, каждому караульному. Задерживать всех подозрительных и слать их ко мне в Управление. Выполнять!

Он бессильно плюхнулся в кресло.

— Тебе не кажется, что чета Родионовых уже давно покинула наш город и теперь едет или плывет, весело усмехаясь, как ловко она одурачила глупых легавых в славном городе Казани? — тихо спросил Савинский.

— Кажется, — так же тихо буркнул в ответ Васильев. — Поэтому сейчас я поеду в Управление и пошлю во все губернские города телеграммы, чтобы в случае появления у них этой преступной четы был произведен немедленный их досмотр на предмет драгоценной похищенной короны. А главное — я пошлю телеграмму в Москву. Медвежатник Родионов их человек, вот пусть они им и занимаются, — остро посмотрел на Николая Ивановича полицмейстер. — Ежели наш замечательный и неуловимый вор выехал в Первопрестольную, то корону наверняка найдут в его вещах, а это значит, что пять лет каторги как минимум ему обеспечены.

Васильев поднялся с кресла и посмотрел на Савинского.

— Ну, что, пошли, что ли? Здесь нам делать более нечего…

Глава 26 ХУДОЖНИКА ОБИДЕТЬ ВСЯКИЙ МОЖЕТ!

На перроне Казанского вокзала вовсю наяривал военный духовой оркестр. Оказалось, в Нижнем Новгороде к поезду прицепили вагон с какой-то августейшей особой, кажется, одним из многочисленных дядей императора, а стало быть, великих князей. Его и встречали с музыкой и помпой.

Первым взяли Мамая.

— Господин Шакиров? — спросил один из двух весьма плотных мужчин, крепко взявших Мамая, как только он вышел из вагона, под белы рученьки.

— Неты, — почти честно ответил Мамай, уже подзабывший свою настоящую фамилию.

— А нам кажется, что ты все-таки господин Шакиров, — выдохнул в лицо Мамая первый плотный мужчина, и они потащили его к зданию вокзала.

Савелия с Лизаветой поджидал сам исправляющий обязанности полицмейстера надворный советник Херувимов.

— С приездом вас, — любезно поздоровался он. — Позвольте ваш багажик?

Он кивнул бывшим с ним людям, и они в мгновение ока подхватили оба чемодана.

— И саквояжик ваш, будьте так любезны, — лучился доброжелательностью Херувимов.

— А санкция на досмотр наших вещей у вас имеется? — очень вежливо спросил Родионов.

— Имеется, — сахарно улыбнулся Херувимов и достал из кармана листок бумаги. — Извольте посмотреть, господин Родионов: вот разрешение, подписанное господином прокурором. Ой, — Херувимов изобразил на лице некоторый испуг, — что это? Ах, да это же печать из прокурорской канцелярии! Вы удостоверились? Вопросы еще имеются? Ну, тогда, Савелий Николаевич, и вы, — он почтительно обернулся к Лизавете, — следуйте за нами.

В это время вспыхнула магнитная вспышка. Херувимов зажмурился и прошипел:

— Уберите этого.

Два человека в штатском тотчас бросились к длинному худому еврею с фотографическим аппаратом и треногой, собирающемуся сделать еще один снимок.

— Ви что делаете? Я — свободный художник! Вы грубейшим образом попираете мои гражданские права! Значит, вот ви как обрасчаетесь с приезжими гостями?! — донеслось до Родионова. — Художника обидеть всякий может…

Фотограф, которого агенты Херувимова буквально уносили с перрона на руках, брызгал слюной, неистово брыкался и размахивал непомерно длинными руками, пытаясь отобрать у одного из агентов деревянную треногу.