Бриллиантовый крест медвежатника - Евгений Сухов

Когда агенты отнесли прочь свободного художника и вернулись, Херувимов уже нормальным голосом произнес:

— Следуйте за мной.

Савелий с Лизаветой переглянулись, мысленно подбодрив друг друга, и двинулись вслед за ним. По бокам их и сзади шли агенты господина надворного советника.

С их приходом в кабинете начальника станции сразу стало тесно.

— У этого ничего нет, — доложил Херувимову один из плотных мужчин, что брали Мамая. — Будем отпускать?

— Ни в коем случае, — бросил на него недовольный взгляд надворный советник. — Покуда мы будем производить досмотр вещей господина Родионова, он останется здесь. Господин Шакиров был с ними в Казани и, надо полагать, принимал участие в ограблении банка, совершенном господином Родионовым.

— О каком ограблении вы говорите? — сделал удивленные глаза Савелий. — Нельзя же так огульно и бездоказательно обвинять честных людей в не совершенных ими поступках. Это оскорбительно, в конце концов…

— А вот это мы сейчас проверим, — перебил его Херувимов и кивнул своим людям. — Приступайте.

Первыми были досмотрены дорожные чемоданы. Кроме белья и галантерейных вещиц Лизаветы, в них, конечно, ничего не оказалось. Нимало не расстроенный Херувимов попросил подать ему кожаный саквояж Савелия. Он увидел, нет, скорее почувствовал, как напряглась хорошенькая супруга Родионова. Надворный советник театрально улыбнулся и, не сводя глаз с Савелия, медленно раскрыл саквояж. Потом Херувимов перевел взгляд на содержимое саквояжа, и улыбка исчезла с его лица.

Саквояж был пуст. Ну, если не считать бутылочки одеколона, маникюрных ножниц и пилки для ногтей, аккуратно покоящихся в кожаных кармашках.

Херувимов с силой захлопнул саквояж и впился испепеляющим взором в Родионова:

— А где?..

— Что — где ? — насмешливо спросил Савелий. — А, вы, верно, спрашиваете про мои галстуки? — он дружелюбно и широко улыбнулся. — Знаете, я не очень люблю их носить… Как-то некомфортно в них себя чувствую.

Удача… Херувимов ждал ее, надеялся на нее. И вот — все полетело в тартарары. Не будет триумфального доклада обер-полицмейстеру, после которого старик произнес бы долгожданные фразы: «А не засиделись ли вы, голубчик, в исправляющих обязанности? Пора, пора становиться вам полноценным полицмейстером. Сегодня же буду ходатайствовать перед генерал-губернатором об утверждении вас в сей должности. Вы ее более чем заслужили…»

Не будет и хвалебной статьи в «Губернских ведомостях», где ушлые газетчики картинно распишут его спасителем национальной реликвии. Не будет завистливых поздравлений сослуживцев-приставов, на которые он будет снисходительно отвечать заранее приготовленной фразой:

— Ну что вы, господа, мне просто повезло несколько больше, чем вам…

Херувимов сник, плечи его опустились. Он, словно обгоревшая свеча, оплыл и потерял первоначальные формы.

— Не смею вас больше задерживать, — глядя мимо Родионова, с трудом выдавил он.

— И это все? — изобразил на своем лице крайнее удивление Савелий Николаевич.

— А что вы еще хотите? — убито спросил Херувимов.

— Ну, хотя бы извиниться за причиненные нам неудобства, — вежливо заметил Родионов.

— Прошу прощения за причиненные вам с супругой неудобства, — деревянно сказал надворный советник.

— Ну что вы, не стоит извинений, — благосклонно улыбнулся Родионов, не скрывая явной насмешки в голосе. — Мы понимаем, что у вас просто такая служба. Верно, дорогая?

— Конечно, — доброжелательно кивнула Лизавета, — мы и не думали на вас сердиться.

— Благодарю вас, — из последних сил постарался быть вежливым Херувимов. — Вы можете быть свободны. И, пожалуйста, отпустите, — он обернулся к своим помощникам и кивнул в сторону Мамая, — этого… господина.

Их квартира на Большой Дмитровке показалась обоим долгожданным раем.

— А где твои инструменты? — первым делом спросила Лизавета. — И главное, где эта замечательная, прелестная корона, что находилась в шкатулке в твоем саквояже?

— А откуда ты это знаешь? — подозрительно прищурился Савелий. — Ты что, залезала в мой саквояж?

— Ага, — просто ответила Лизавета. — Ты же, как сел на диван в нашем купе, сразу заснул. И я не удержалась и посмотрела. Эта корона — чудо.

— Тебе она понравилась?

— Не то слово. Я еще никогда не видела такую прелесть, — с восторгом сказала Лизавета.

Савелий на минуту задумался, не сводя глаз с Лизы.

— Что смотришь? — улыбнулась она. — Не хочешь отвечать? Секрет фирмы?

— На что отвечать? — продолжал незримо блуждать в своих мыслях Савелий.

— Куда ты дел корону и инструменты?

— А, это, — он стряхнул с себя задумчивость. — Передал другому человеку. — Савелий загадочно улыбнулся и добавил: — И он благополучно миновал этот досмотр на вокзале.

— Когда ты это успел? — удивленно спросила Лиза.

— Когда ты спала. Тихонько встал, отдал все моему человеку и вернулся.

— Хи-итрый.

Она вдруг с тревогой посмотрела на мужа.

— А этот твой человек не захочет уехать в неизвестном направлении? Вместе с короной?

— Нет, — твердо ответил Савелий.

— Ты знаешь, — она поднялась с кресла и села ему на колени, — я так испугалась, когда нас на вокзале окружили эти полицейские. А еще больше, когда этот противный полицмейстер стал открывать твой саквояж.

— Я тоже, — погладил ее волосы Савелий.

— Ты испугался? — она отстранилась от него и смешливо посмотрела ему в глаза. — Шутишь?

— Нет, — ответил Савелий.

— Но ты же знал, что в саквояже ничего нет?

— Конечно, — охотно согласился Савелий. — Но я вдруг представил себе, что бы было, если б инструменты и корона по-прежнему лежали там. И испугался.

Он ласково и нежно посмотрел на Лизавету и добавил:

— В первую очередь за тебя.

— Милый, — она обхватила его голову ладонями и поцеловала в губы. — Я так люблю тебя.

— И я люблю тебя, — сказал Савелий, отвечая на поцелуй. Его рука легла на ее колено и поползла вверх. Другой он стал судорожно расстегивать мелкие пуговички ее шелковой блузки. А потом случилось то, что всегда случалось у них, словно в первый раз.

Глава 27 ЗАГАДОЧНОЕ ПОХИЩЕНИЕ

Митрофан заявился, по своему обыкновению, нежданно-негаданно. В руках у него был свежий номер «Московских губернских ведомостей», сложенный в трубочку. Савелий провел его в кабинет, усадил в кресло, сам сел напротив. На диванном столике у него лежал тот же номер «Ведомостей», раскрытый на странице с подчеркнутым красным карандашом заголовком:

ЗАГАДОЧНОЕ ПОХИЩЕНИЕ В КАЗАНИ

— С жиром вас, Савелий Николаевич, — кивнув на газету, усмехнулся вор.

— Благодарю, Митрофан, — сказал Родионов. — Ты прав: повезло. А ведь едва не замели.

— Вы всегда были везучим, — улыбнулся Митрофан.

— Да, пожалуй. Грех жаловаться, — согласился Савелий, выжидающе глядя на Митрофана.

— Я чего пришел-то, — начал Митрофан. — Американец с вами словиться хочет. Как узнал, что дело с короной выгорело, прям кипишной какой-то сделался.

Он заерзал в кресле, поглядывая на Родионова.

— Что, срастется у вас? — спросил он осторожно.

— Ну, раз он так хочет, — неопределенно пожал плечами Родионов.

— Он будет ждать вас сегодня в семь вечера на Пресненском пруду, — сказал Митрофан.

— А ты что, в помогальниках у этого американца? — как бы между прочим спросил Савелий.

— Да нет, — ответил Митрофан, стараясь не встретиться глазами с Родионовым. — Просто…

— Хорошо, заметано, — перебил Митрофана Савелий. — В семь пополудни я буду на Пресненском пруду.

— И еще… это, — слегка замялся Митрофан. — Он просил принести корону. А он принесет деньги.

— Я понял, понял, — бросил на Митрофана быстрый взор Савелий. — А сейчас извини, у меня дела…

Некогда Пресненские пруды были местом тенистым, болотным и весьма мрачным. Когда-то именно здесь, на берегу Пресни, встречал возвращавшегося из литовского плена великого страдальца за Русь митрополита Филарета, своего отца, первый из царей Романовых Михаил Федорович. Много позже московский дворянин Петр Степанович Валуев собственными средствами и личным усердием превратил болота — в пруды, овраги и буераки — в местность живописнейшую и для взгляда крайне благодатную; выстроил мосты, разбил аллеи и цветники, и стало сие место излюбленным для гуляния публики московской, а для кисти живописцев и романтических писателей так и вовсе незаменимым.

А какой вид открывался с Пресненского моста! Как поражали взор дальние виды Девичьего монастыря, какое поэтическое настроение навевали вершины Воробьевых гор, что величаво возносились позади золоченых монастырских куполов! Однако, похоже, всей этой прелести не замечали ни полный господин в белом летнем костюме и солнцезащитных очках, ни двое других мужчин, облокотившихся поодаль о перила кованой ограды моста, как бы беседующие между собою.