Лопухи и лебеда - Андрей Смирнов

– Шевелитесь…

– Какая еще Картахена? – язвительно спрашивает Середа.

– Город в Южной Америке. А я имел в виду знаменитого пирата Хуана Картахену. Отстань! – отмахивается Пятигорский.

Оставшись один, Петя сползает с лежанки, натягивает штаны. Холмы за окном ясные, в пятнах яркой зелени. Сосны на том берегу еще в тени, сизые, перевитые туманом.

– Сыночек, постереги ребятенка! – Старуха тащит упирающегося малыша. – У меня корова непоеная, а он, черт, орет как укушенный! Я мигом…

Мальчишка рыдал и рвался к дверям. Унять его не удавалось. Бабка не показывалась.

– Баба Зоя, мне уходить надо! – кричал он в окно.

На дворе стояла безмятежная тишина. Взяв малыша, он вышел на крыльцо и сразу увидел у сарая лежащую навзничь старуху, опрокинутое ведро. Он бросился к ней, оставив ребенка. Падая, она уткнулась лицом в траву. Открытый застывший глаз смотрел на Петю. Он пытался ее перевернуть. Разлитое варево уже ушло в землю, парок еще курился. Тут он заметил, что мальчишка добрался до открытой калитки. Он помчался за ним, схватил, тот молотил руками и ногами.

На кухне ему попался булыжник на бочке с капустой. Он засунул малыша в комнату и дверь припер камнем.

Старуха лежала в той же позе. Он думал, что она умерла. Он перевалил ее на спину. У нее шевельнулись губы.

– Баба Зоя! Вы меня слышите? Что сделать, баба Зоя? У вас лекарства есть?

На лице ее выразилось мучительное усилие, но ни голос, ни тело не повиновались. Он поднял ее на руки, отнес в дом, уложил на кровать. Сходил за водой, но пить она не могла, все выливалось на подбородок.

С малышом на руках Петя выскочил на пустынную улицу и затрусил по дороге. Во дворе последнего дома стояли три девушки, они обернулись, и он узнал дочку Таисии.

– Куда ты пропала? Бабке плохо, никого нет, и пацан… Беги туда, я за врачом… Где у вас скорую вызывают?

Она сразу заплакала:

– Ой, я боюсь одна, Люсь, пойдем со мной, а то вдруг она помрет…

Солнце нежарко сияло над сухим асфальтом. Грибные запахи осеннего леса плавали в воздухе. Бежать было легко.

Заслышав сзади мотор, Петя поднял руку, но “москвич”, вильнув, обогнал его и скрылся. Он побежал дальше. Наконец навстречу ему показался из-за поворота самосвал Воронца.

– Ми-ко-ла… – внятно выдавила старуха.

– Никола? Баба Зоя, что ты? – встревожилась Таисия. – Где же его взять, Николу твоего? Он же в Вологде? Забыла.

– Может, телеграмму послать? – предложил Петя.

– Погоди ты помирать, баба Зоя! Может, обойдется еще, а мы сразу – телеграмму. Успеется. Сейчас доктора привезут, укольчик тебе… Еще побежишь.

В глазах старухи была досада. Она упорно смотрела куда-то в угол, потом взгляд ее возвращался к Таисии.

– Угодника, что ли? Николая? – догадалась та. – Вон он на месте, куда ему деться? Чего ты хочешь-то, баба Зоя? За попом, что ли? У нас тут и попа негде взять, сама знаешь. Надо же, в церкву не ходила, а как помирать – попа ей… Дать тебе его, что ли, угодника?

Она сняла со стены небольшую икону в темной рамке, положила на одеяло. Сиплый неясный звук вырвался из горла у старухи, она скашивала глаза вниз, к животу, где лежала икона.

– А, поняла, поняла! – засмеялась Таисия. – Денежки у ей там, ясное дело! А я-то, дура…

Она вытряхнула доску из рамы, оклад не снимался. Петя содрал его, и оттуда выпал сверточек, перетянутый резинкой.

– Мишке двести… – прочла она, разгладив бумажку с каракулями. – Это внуку, в армии он. – Она кивнула на фотокарточку на этажерке. – Послать или когда приедет, баба Зоя? Да ведь, если помрешь, Николай приедет, заберет. Чего тогда делать? Не давать? Ну, гляди. Не дам, спрячу. Не бойся, придет твой Мишка бабку проведать, и все ему достанется до копеечки…

Смеркалось. Она зажгла свет и пересчитала деньги.

– Двести семьдесят три. Точно, баба Зоя? Мишке, значит, а остальное на похороны, это я поняла. Давай считать. Помыть Катерину звать. Я помню, ты говорила. Катерине десяточку…

Петя притих в углу. Бабка следила спокойно, лицо ее разглаживалось.

– Теперь Матвею за работу да могилку вырыть. Считай еще двадцать пять. И на поминки выходит тридцать восемь рублей. Правильно? Вот и разобрались… А корову-то? – спохватилась она. – Корову Колька небось заберет?

На крыльце послышался топот. Воронец привел двоих в белых халатах.

Потные, чумазые, они вылезают из автобуса у столовой, и в дверях возникает толкучка. Петя невольно застывает. Поодаль с независимым видом стоит Аня. Глаза их встречаются. Кивнув хмуро, она отворачивается.

Народу полно, к умывальнику не пробиться.

– Обойдется, – бурчит Середа. – Микроб от грязи дохнет.

Из очереди машет Проскурин. Что-то объявляет девчонка в косынке, старается перекричать гам, но ее не слышно. Пятигорского посылают занять стол.

За окном подъехал самосвал, из кузова спрыгивают парни. Петя видит, как Аня заглядывает в кабину и разочарованно отходит.

– Отъезд в Москву завтра в восемь утра! – кричит девушка в косынке, вскарабкавшись на стул. – Сегодня в Доме культуры прощальный вечер! Кино и танцы!

Ей отвечают улюлюканьем.

Пятигорский увлеченно читает санитарный плакат на стенке. Столик у него под носом занимают.

Неожиданно Петя замечает в проходе Таисию. Лицо у нее красное, взбудораженное. Она пробирается к ним.

– Подсобите, ребятки, прямо чего делать, не знаю… – говорит она торопливо. – Собрались хоронить, а мужиков – никого, одни старухи да я с девками. Зять в район поехал и пропал. Хоть до кладбища донесите…

Середа с сожалением косится на суп, который наливает повариха.

Они выскакивают на улицу. Аня все стоит у дверей.

Таисия семенит сзади, пыхтит.

– Куда вы несетесь-то? Ей теперь торопиться некуда…

– …Это вот самая и есть баба Катерина. У нас, когда похороны, всегда ее зовут. Она все порядки знает, как положено, обмыть, одеть… А на кладбище – там уж заросло давно, обвалилось, а она все помнит, где чьи родичи лежат. Это Дрося, племянница ее, они так и живут вдвоем…

Старухи чинно стояли в палисаднике, ожидая, когда позовут в дом. Середа передавал через забор стулья некрасивой девушке в блестящем платье.

– А это Алка наша, сестренка моя. Вы разве ее не знаете? А вот маленькая, теть Шура… Она знаете что? – Глаза Светки заблестели, она готова прыснуть. – Она в том году замуж вышла! Ей-богу! А ей семьдесят четыре. А мужу – только семьдесят будет, Иван Демьянович, он у нас в школе учителем был… А это просто Галя, у матери на ферме работает.

Появился и дед Серега, мрачный, тихий, с красными колючими глазами. Зять Таисии, молодой парень с длинными патлами до плеч, с большими руками, черными от масла, поздоровался и стал умываться у крыльца.

– Вон – хромая, видите? В сапогах. Это Комариха. Она у нас вроде гадалки. Травки у ней, болячки заговаривает. А потом милиция ее забрала, она и испугалась. У бабы Зои брат был, жена его – сестра Комарихина. Она ей родственница. Я маленькая была, я ее боялась… А вот глядите, глядите!

Через улицу вели высокого, грузного старика. Мальчик лет двенадцати и старуха поддерживали его с двух сторон. Он тяжело переставлял ноги в огромных бурках. Таисия вышла к калитке ему навстречу.

– Это дед Федор, – прошептала Светка, – Черебушкин его фамилия. Ему девяносто два года, я родилась – уж он слепой был. Он у нас самый старый, и в Трудовом никого старше нету. Баба Зоя рассказывала, он молодой был – лошадь подымал, такая сила… И что интересно, ничего не соображает, родных путает, а спросить, что раньше было, до войны или совсем при царе, – все помнит. У кого мельница была и когда школа сгорела…

Деда завели во двор. Все потянулись к крыльцу.

Пришли домой – и замолчали, расселись по углам.

Тихо было в доме. Сверчок трещал за стеной. За окном озеро переливалось на закатном солнце.

– Мне на психику давит… – вскочил Проскурин. – Пошли в клуб.

– Я, пожалуй, пас… – Пятигорский завалился с книжкой на диван.

– Пойдешь, Картошка?

– Чего я там не видал? – пробурчал Петя.

– Кино бесплатное. И сеньориты. Все веселей, чем здесь торчать.

Середа считал медяки.

– Семьдесят шесть копеек на всех, – объявил он. – По пятаку на метро надо?

– Как раз полтинник на сеньорит, – заметил Воронец.

– И ты, Ворона? А как же прощальная гастроль?

Воронец ухмыльнулся и полез на лежанку.

Середа с Проскуриным ушли. В углах стало темнеть. Пятигорский зажег лампочку.

– Чего ты читаешь?

– У Таисии на кухне валялась. – Толстяк показал растерзанную книжку. – Ни начала, ни конца, сразу с девяностой страницы. “Вечером его привезли на очную ставку”… – прочел он и поднял голову, прислушиваясь. – Жутковато, да? Сверчок стрекочет, а бабки нету…

В тишине отчетливо донесся стук в дверь. Они переглянулись.

– Кто там?

Воронец сел. Опять постучали. И Петя пошел открывать.