Сансет Парк - Пол Остер

У нее нет никаких прав обвинять Майлса за все случившееся, она упустила его ранее, когда была истеричной, непонимающей матерью, и она знает, что материнство — самая большая ее неудача в жизни, два неудачных замужества входят туда же, и каждая ошибка и несправедливость входят туда же; но она не была готова к материнству, когда родился Майлс, пусть двадцать шесть лет, но все равно не готова, слишком много отвлечений, занятая переходом из театра в кино, негодующая на Морриса, который настоял на этом переходе; и, после отчаянных попыток быть образцовой матерью первые шесть месяцев, она почувствовала, что ей стало скучно с младенцем, что она не находила никакого удовольствия в ухаживании за ним, и даже удовольствия от кормления грудью не было достаточно, даже удовольствия разглядывать его глаза и видеть, как он улыбается ей в ответ — ничто не могло компенсировать давящей скуки непрестанных хныканий, мокрого желтого цвета поноса в подгузниках, рвоты молоком, внезапных плачей посередине ночи, нехватки сна, бессмысленных повторений, и тогда появился Невинный Мечтатель, и она стремглав исчезла. Вспоминая свое прошлое поведение сейчас, она находит его непростительным, и, даже когда она полюбила сына позже, после развода, когда он начал вырастать, она все равно не была правильной матерью, она продолжала совершать ошибки, даже не смогла вовремя вспомнить, чтобы попасть к нему на школьный выпуск, Бог ты мой, но то было поворотным пунктом, непрощаемым грехом — не быть там, где она должна была быть — и, начиная с этого, она стала более внимательной, стараясь искупить все грехи, накопившиеся за прошлые года (прекрасные выходные в Провиденс с Саймоном, их трое вместе, как должно быть в семье, она была так счастлива там, так гордилась своим мальчиком), и потом, через шесть месяцев после этого, он стремглав исчез. Ее слезы вчера. Она кричала на него из-за Морриса, но слезы были ее, и слезы были правдивыми. Сейчас Майлсу двадцать восемь лет, старше ее, когда она родила его, но все равно ее сын, и она хочет вернуть его себе, она хочет, чтобы все началось заново.

Бедняжка бегемотик, думает она. Слишком толстая, милая, слишком много веса на старых костях. Почему сейчас должна быть Уинни, а не кто-нибудь пограциознее, поэлегантнее, стройнее? Стройная Саломея, например. Потому что она слишком стара для Саломеи, и Тони Гилберт предложил ей сыграть Уинни. Вот, что я нахожу чудесным. (пауза) Глаза в мои глаза. Она поменяла одежду три раза, как вернулась в квартиру, но все равно недовольна собой. Время встречи приближается стремительно, и уже слишком поздно для четвертого раза. Светло-голубые шелковые брюки, белая шелковая блузка и свободный, слегка-прозрачный пиджак до колен, чтобы скрыть ее полноту. Браслеты на запястьях, но без сережек. Китайские тапочки. Короткие волосы Уинни, тут уж ничего не поделаешь. Слишком много грима или слишком мало? Красной помады немного чересчур, так что уберем ее немного. Духи или не надо? Не надо духов. И руки, все-рассказывающие руки с их слишком пухлыми пальцами, тут тоже ничего не поделаешь. Ожерелье будет слишком, и, кроме того, никто его не увидит под пиджаком. Что еще? Ногти. Ногти Уинни, тут тоже ничего не поделаешь. Волнение, волнение, живот узлом, прежде чем полезут эмметы и почувствуешь муравление. Твои глаза в мои глаза. Она направляется в туалет и в последний раз смотрит на себя в зеркало. Старуха Хаббард или Алиса в стране Материнства? Где-то посередине, похоже. Требуется сообразительный юноша. Она идет на кухню и наливает себе бокал вина. Один глоточек, второй глоточек, и в дверь позвонили.

Слишком много, чтобы все воспринять сразу, слишком много разностей бомбардируют ее, как только она открывает дверь, высокий молодой человек с отцовскими темными волосами и бровями, с материнскими серо-голубыми глазами и ртом, такой цельный, наконец закончивший свой рост, строже, чем раньше, лицо, кажется ей, но мягче, более понимающие глаза, глаза, глядящие в ее глаза, и порывистые его объятия, прежде чем они скажут первое слово, ощущение сильных рук и плеч сквозь кожаную куртку; и, вновь, она совершает очередную нежелаемую глупость, начиная рыдать, как будто у нее нет жизни без него, бормоча сквозь слезы о том, что ей очень жаль за все непонимания и горести, от которых он исчез, но он говорит ей, что это никак не было связано с ней, она совершенно невиновна ни в чем, все случилось из-за него, и он — кто должен о всем сожалеть.

Он больше не пьет. Это первый новый факт, неизвестный ей, который она узнает после того, как вытирает свои глаза и ведет его в гостиную. Он не пьет, но не очень разборчив в еде, он будет рад съесть стейк или лазанью, что захочет она. Почему она так нервничает с ним, так извиняется? Она уже попросила прощения, он уже попросил прощения, пора переходить к более важным вещам, пора начать говорить; но тут она совершает то, что клялась не делать — она рассказывает о спектакле, она говорит, вот, почему она такая стала, он смотрит на Уинни, не на Мэри-Лии, на иллюзию, на выдуманный персонаж, и мальчик, который уже не мальчик, улыбается ей и говорит, она выглядит великой, великой она повторяет про себя, что за интересное слово, такое вышедшее из употребление, никто не говорит великой, если, конечно, он не намекает на ее размеры, конечно, на ее новоприобретенные округлости, но нет, он, похоже, старался угодить ей с комплиментом, и да, добавляет он, он прочел о постановке и обязательно пойти на нее. Она замечает у себя, что она перебирает браслеты, ее дыхание затруднилось, она не может просто сидеть. Я налью себе вина, говорит она, а что бы для тебя, Майлс? Вода, сок, имбирный эль? Пока она пересекает огромное пространство гостевой комнаты, Майлс встает и следует за ней, говорит ей, что решился, он выпьет все-таки вина, он хочет отпраздновать, и кто знает, так ли это, или он просто хочет выпить, потому что так же нервничает, как она?

Их бокалы звенят, и пока они пьют, она напоминает себе, чтобы была осторожной, помня о Бинге Нэйтане, что Майлс не должен узнать, как близко они наблюдали за ним, за его различными работами в разных местах все эти годы. Чикаго, Нью Хэмпшир, Аризона, Калифорния, Флорида, рестораны, отели, склады, питчинг в бейсбольной команде, женщины, которые были и ушли, кубинская девушка, которая была с ним здесь, в Нью Йорке, все вещи, которые они знают о нем должны быть забыты, и она должна представлять из себя полное незнание, чего бы он ни открыл ей, и она сможет, это ее работа — быть такой, она сможет, даже если опьянеет, и, глядя на то, какой глоток сухого вина сделал Майлс из своего бокала, было похоже на то, что много вина будет выпито сегодня ночью.

А что с твоим отцом? спрашивает она. Ты с ним виделся?

Я позвонил дважды, говорит он. Он был в Англии сначала. Они сказали мне, что вернется пятого, но когда я позвонил ему вчера, они сказали, что он отправился опять в Англию. Что-то срочное.

Странно, говорит она. Я обедала с Моррисом в субботу, и он не сказал ничего о своем возвращении туда. Он, должно быть, уехал в воскресенье. Очень странно.

Надеюсь, ничего не случилось с Уиллой.

Уилла. Почему ты думаешь, что она в Англии?

Я знаю, что она в Англии. Мне сказали, у меня есть мои источники.

Я думала, ты забыл о нас. Ни писка за все время, а сейчас ты мне говоришь, что знаешь, чем мы занимаемся?

Более-менее.

Если ты о нас помнил, почему вообще убежал?

Большой вопрос, да? (Пауза. Глоток вина.) Потому что я думал, вам будет лучше без меня — вам всем.

Или тебе лучше без нас.

Может и так.

А почему тогда вернулся?

Потому что обстоятельства вернули меня в Нью Йорк, а как только я очутился здесь, стало понятно, что все игры закончились. С меня хватит.

А почему так долго? Когда ты только что исчез, я подумала — на несколько недель, несколько месяцев. Все понятно: молодой человек, запутавшийся в себе, борется со своими демонами в дикой природе и потом возвращается еще сильнее, гораздо лучшим человеком. Но семь лет, Майлс, четверть твоей жизни. Ты же видишь, что это неправильно?

Я на самом деле хотел стать лучше. Только поэтому. Стать лучше, стать сильнее — стоило, я полагаю, хоть это все так расплывчато. Как ты узнаешь, что стала лучше? Это же не так, что идешь в колледж учиться четыре года, и тебе дают диплом, как доказательство того, что ты прошел все свое обучение. Как ты измеришь свои изменения? Так я и жил, не зная, лучше я стал или нет, не зная, сильнее я стал или нет, и потом я вообще перестал думать о цели и переключился на способы ее достижения. (Пауза. Еще глоток вина.) Есть ли тут для тебя какой-то смысл? Мне начало нравиться просто бороться с чем-то. Я потерялся в себе. Я все продолжал и продолжал, но я больше не понимал, зачем я продолжаю это делать.

Твой отец думает — ты убежал, потому что услышал разговор.