Сансет Парк - Пол Остер

Бинг ожидал этой бумаги с первого дня их вселения в августе. Он знал, что она появится, и он знал, что он будет делать, когда она появится, чем он как раз и решает заняться. Не утруждая себя взглядом на текст решения суда освободить здание, он рвет лист однажды, дважды и затем трижды, а потом он выбрасывает восемь кусочков на пол.

Не волнуйтесь, говорит он. Это ничего не значит. Они нашли нас здесь, но вытащить нас отсюда займет больше, чем эта дурацкая бумажонка. Я знаю, как это все работает. Они дают нам уведомление, а теперь забывают о нас на время. Через месяц или около того они придут назад с другой бумажкой, которую мы опять разорвем и выбросим на пол. И еще раз, и еще раз после этого, и, может быть, еще раз после всего. Городские маршалы ничего нам не сделают. Им не нужны проблемы. Их работа — доставить бумажку, и все. Нам не надо беспокоиться до тех пор, пока они не придут с полицейскими. Тогда станет серьезнее, но мы не увидим никаких копов здесь еще долгое время, может, и никогда. Мы слишком малы, а у копов есть дела получше, чем думать о четырех тихих человеках, живущих в тихом маленьком домике в тихом маленьком никаком районе. Не паникуйте. Мы, может, когда-нибудь съедем, но этот день — не сегодня; и, пока не покажутся копы, я не уступлю ни дюйма. И даже когда они появятся, они должны будут поколотить меня и вытащить отсюда в наручниках. Это наш дом. Он принадлежит нам сейчас, и я скорее пойду в тюрьму, чем уступлю им мое право жить здесь.

Вот это дух, говорит Майлс.

Ну, что, вы со мной? спрашивает Бинг.

Конечно, с тобой, говорит Майлс, поднимая правую руку в воздух, словно принимая клятву. Вождь Майлс не покидать типи.

А ты, Эллен? Хочешь уйти или остаться?

Остаюсь, говорит Эллен.

А ты, Алис?

Остаюсь.

МЭРИ-ЛИИ СУАНН

Саймон уехал прошлой ночью назад в Лос Анджелес на уроки истории киноискусства, и так начинается терка приездов и отъездов, бедняга ездит взад-вперед через всю страну каждую неделю последние три месяца, красные глаза черта, перелетная усталость, несвежая одежда и разбухшие ступни, неприятный воздух в салоне, накачиваемый насосами, искусственный воздух, три дня в Лос Анджелесе, четыре дня в Нью Йорке, и все за жалкие гроши, которые они платят ему, но он говорит, что он наслаждается учительством, и, конечно, лучше для него быть занятым, делать хоть что-нибудь, чем ничего; только все это сейчас некстати — как она нуждается в нем сейчас, как она ненавидит спать в одиночестве, а эта роль, Уинни, такая изнурительная и трудная, и она боится, что не справится с ней, тоскует и боится, что упадет лицом в грязь и станет посмешищем, о это волнение, те же узлы в животе перед поднятием занавеса; и откуда ей было знать, что эммет — это муравей, старинное слово, обозначающее муравья, она должна была даже заглянуть в словарь, и почему Уинни говорит эммет вместо муравей, смешнее сказать эммет вместо муравья, да, несомненно смешнее, или, по крайней мере, неожиданнее и потому страннее, эммет!, после чего Уилли произносит одно слово, Муравление, весьма забавно, вы подумаете, что он неправильно выразился вместо совокупление, а она должна была заглянуть в словарь из-за этого тоже, прежде чем поняла шутку, ощущение тела, похожее на то, когда по коже карабкается муравей, а Фред говорит свои реплики блестяще, он — прекрасный Уилли, близкая душа для работы, и как замечательно он читает газету в начале первого акта, Возможность работы для молодых умников, Требуется сообразительный юноша, она рассмеялась на первой читке, как только он произнес фразу; Фред Дерри, такое же имя, как и у персонажа в кинофильме, который она смотрела с Саймоном той ночью, и который он будет показывать своему классу сегодня, Лучшие Годы Нашей Жизни, прекрасное старое кино — чувства переполнили ее в самом конце фильма, и она зарыдала; а когда на следующий день она пошла на репетицию и спросила Фреда, может, его назвали в честь этого персонажа в кино, ее сценический муж скривился улыбкой и сказал, Увы, милая, нет, я — старый пердун, который прокрался в этот мир за пять лет до того, как его сняли.

Увы, милая. Она сомневается, что когда-нибудь в своей жизни она была милой. Много всего другого на длинном пути от начала и до сегодня, но не милая, нет, никогда не была. Временами добрая, временами очаровательная, временами влюбленная, временами бескорыстная, но не так часто, чтобы попасть в разряд милой.

Она скучает по Саймону, жилище кажется невыносимо пустым без него, но, возможно, это так и есть, потому что его нет сегодня ночью, только этой ночью, ночью со вторника на среду ранним январем, шестая ночь года; но от того, что через час Майлс позвонит снизу в дверь, через час он войдет в квартиру на третьем этаже на Франклин Стрит, и через семь с половиной лет никакой связи с ее сыном (семь с половиной лет), все же лучше, что она одна встретится с ним. Она совершенно не представляет, как это произойдет, все в тумане — что ожидать от этого вечера, и поэтому она боится и совершенно не готовится к этим неопределенностям, она лишь старается не пропустить никаких деталей, связанных с ужином, с едой, что заказать и чего не заказывать; и от того, что репетиция шла сегодня подольше обычного времени, она не готовила сама еды, а позвонила в два разных ресторана, чтобы те привезли еду сюда ровно в восемь-тридцать — два ресторана потому, что после заказа ужина со стейком, стейк нравился всем, особенно, мужчинам с хорошим аппетитом, она начала сомневаться в правильности выбора ужина, может, ее сын стал вегетарианцем или у него отвращение к стейкам, и она очень не хотела начинать с неловкостей, поставив Майлса в неприятное положение, когда он был бы вынужден есть что-то для него нежелательное, или, хуже того, предложить ему еду, которую он просто не смог бы есть, а потому она, спокойствия ради, позвонила во второй ресторан и заказала еще пару блюд для ужина — лазанью без мяса, салаты и поджаренные на открытом огне овощи. Сложности с едой, сложности с питьем. Она помнит, что ему раньше нравились скотч и красное вино, но его привязанности могли поменяться с прошлого раза, как она виделась с ним, и, следовательно, она покупает одну коробку красного вина, одну коробку белого вина и заполняет свой бар всевозможными напитками: скотч, бурбон, водка, джин, текила и три разных вида коньяка.

Она предполагает, что Майлс уже виделся с отцом, что он позвонил ему в офис первым делом вчера утром, как Бинг сказал, что он сделает, и они вдвоем, наверняка, поужинали вместе. Она ожидала звонка Морриса сегодня и рассказа обо всем, но ни слова, ни сообщения ни на телефоне ни на мобильном телефоне, хотя Майлс, разумеется, должен был сказать ему о встрече с ней сегодня ночью, поскольку она и Майлс разговаривали перед ужином вчера, другими словами, перед встречей Майлса с его отцом, и чрезвычайно трудно представить, что они никоим образом не затронули этой темы в их разговоре. Кто знает, почему нет никаких сообщений от Морриса? Возможно, что все прошло совсем не так вчера ночью, и он до их пор расстроен, чтобы говорить об этом. Или он был просто занят сегодня, на второй день его возвращения на работу из путешествия в Англию, и, может быть, у него появились проблемы на работе — его издательство проживает сейчас трудные времена, и, вполне возможно, что он до сих пор торчит в своем офисе, ест китайскую еду на ужин и готовится к долгой ночной работе. Затем, также, это может быть Майлс, кто не совладал с собой и потому не позвонил. Не очень похоже на него, поскольку он не побоялся позвонить ей, а если в эту неделю все зарывают свои томагавки в землю, логично для него было бы начать с отца, к кому он пошел бы первым, поскольку Моррис занимался его воспитанием до хрена больше, чем она, но все же, все возможно; и пока она не может рассказать Майлсу, чем занимается для них Бинг Нэйтан все это время, она может задать ему вопрос и узнать, если он пытался связаться с отцом или нет.

Потому она так накричала на Майлса вчера по телефону — из-за солидарности с Моррисом. Он и Уилла тащили на себе кровоточащий груз их долгой, запутанной связи, и, когда она увидела его за ужином в субботу вечером, он выглядел значительно старше — его волосы поседели, щеки впали, глаза стали пустыми от переполнявшей его горечи, и она поняла, насколько прошлое повлияло на его; и сейчас, когда она стала старше и, должно быть, умнее (хотя это и не совсем так, считает она), ее растрогал тот неожиданный выплеск ее эмоций к нему в ресторане той ночью — постаревшая тень мужчины, с которым она была в браке столько лет тому назад, отец ее единственного ребенка; и она закричала на Майлса лишь из-за Морриса, представившись, что разделяет гнев Морриса за то, что тот сделал, пытаясь играть роль настоящего родителя, обиженной, ругающейся матери, но большинство слов было игрой, почти каждое слово — притворством, оскорблениями, обзываниями, потому что она не была обижена Майлсом настолько, насколько был обижен Моррис, и у нее не было никаких горьких чувств все эти года — разочарованная, да, растерянная, да, но никаких горьких чувств.