Путешественница. Книга 1. Лабиринты судьбы - Диана Гэблдон

Вокруг Грея стояло множество людей – и солдаты, и узники, – однако глаза всех собравшихся были прикованы к столбу для порки и человеку, привязанному к нему. Никто даже не кашлял.

При этом все чувства, словно липкая глина, перекрывало отвращение к себе, следовавшее из печального обстоятельства: все смотрели на наказание вовсе не из чувства долга. На самом же деле никто не мог оторваться от вида струи крови и воды, стекавшей по сведенным болью мышцам.

Кузнец делал между ударами очень небольшие промежутки. Он спешил: ему, как и остальным, хотелось поскорее покончить с неприятным делом и попасть в теплое помещение. Гриссом громко вел счет и каждый удар записывал в протокол. Время от времени сержант счищал пальцами с плети куски плоти и кровь узника, затем встряхивал свое орудие, крутил им над головой и вновь опускал на спину жертвы.

– Тридцать! – крикнул сержант…

Майора Грея стошнило прямо на ровно сложенные документы, лежавшие в нижнем ящике стола.

Он изо всех сил впился ногтями в ладони, но озноб не проходил. Он шел изнутри костей, как мороз.

– Прикройте его одеялом, скоро я подойду.

Голос врача, англичанина, звучал откуда-то с небес, и он не заметил никакой связи между ним и руками, уверенно взявшими его за плечи.

Его переместили, и он не смог сдержать крика от боли в открывшихся от движения ранах на спине. От того, что по бокам вновь потекла кровь, усилился озноб, не проходивший и под грубым одеялом, которое накинули ему на плечи.

В попытке справиться со страшной дрожью он прижался щекой к деревянной лавке и вцепился в нее руками. Неподалеку от него слышались какие-то шорохи и шаги, однако он пытался перетерпеть боль и не мог отвлекаться.

Стукнула дверь, и наступила тишина. Неужели его оставили одного? Но вновь послышались чьи-то шаги, и рука стянула с его истерзанной спины одеяло.

– Мда. Досталось тебе, малый.

Он промолчал, но никто и не ждал от него ответа. Врач ненадолго повернулся, а затем Джейми ощутил его руку, которая подхватила его голову под щеку, подняла ее над лавкой и положила на грубую деревянную лавку полотенце.

– Я очищу раны, – ровно сказал врач.

Руки доктора дотронулись до спины, он резко выпустил воздух сквозь стиснутые зубы, услышал непонятное поскуливание и, к собственному стыду, понял, что этот звук издал он сам.

– Сколько тебе лет, малый?

– Девятнадцать, – сказал он и прикусил губу, чтобы сдержать стон.

Некоторое время доктор мягко касался его спины тут и там, потом куда-то делся, и он услышал звук опускающегося засова.

– Вот теперь никто не зайдет, – добродушно сказал вернувшийся к нему врач. – Можешь кричать.

– Эй! – повторял снова и снова кто-то невидимый. – Очнись, дружище!

Он с трудом пришел в себя, почувствовал щекой грубую доску и не сразу понял, куда попал. До щеки дотронулась чья-то выплывшая из темноты рука.

– Дружище, ты скрежетал во сне зубами, – прошептал этот кто-то. – Так сильно болит?

– Ничего, терпеть можно, – пробормотал он.

Однако когда он попытался встать, его настигла такая жгучая боль в спине, уже не во сне, а наяву, что он непроизвольно хрипло застонал и вновь упал на лавку.

Он оказался счастливчиком, и при выборе палача жребий выпал Доусу, крепкому, здоровому солдафону средних лет, который не отличался жестокостью, не любил телесные наказания и исполнял свои обязанности лишь по необходимости. Но шестьдесят ударов плетью, пусть и без рвения, не могли пройти просто так.

– Ты что, с ума сошел? Нагреть надо, но не так же. Или ты хочешь его ошпарить? – с укором выговорил кому-то Моррисон.

О да, Моррисон, как же иначе. «Интересно, – в полузабытьи подумал он. – Если встречается несколько человек, каждый непременно находит дело, подходящее для себя, даже если до того никогда с этим делом не встречался».

Когда-то Моррисон, как и большинство узников-шотландцев, работал на ферме. Скорее всего, хорошо ладил с животными, но мало об этом думал. В тюрьме же он превратился в знахаря и целителя, к которому обращались за советом хоть с болью в животе, хоть с вывихнутым пальцем. Возможно, он на самом деле мог помочь лишь совсем немного лучше прочих, но больные шли к Моррисону за помощью так же, как к Макдью за утешением, советами и справедливостью.

На его спине оказалась очень горячая ткань, и раны стало жечь так, что он издал непроизвольный стон и изо всех сил сжал зубы, сдерживая крик. Моррисон тут же положил рядом свою небольшую ладонь.

– Терпи, дружище, скоро будет не так больно.

Наконец морок рассеялся, он заморгал и закрутил головой в попытке понять, кто и что ему говорит. Вскоре он понял, что находится в темном углу большой камеры, возле очага. Над огнем поднимался пар, видимо, в котелке нагрели воду.

Уолтер Маклауд на его глазах опустил в кипяток ворох тряпок. В свете очага темные борода и брови товарища отдавали красным. После того как горячие тряпицы на его спине остыли и стали приятно-теплыми, он прикрыл глаза и задремал под тихие беседы сидевших рядом.

Это состояние сонной отстраненности было ему хорошо известно. Он переживал его с момента, как поверх плеча молодого Энгюса вытянул руку и взял в руку лоскут тартана. Словно с той минуты, когда он решился поступить так, его накрыла невидимая пелена и отделила от остальных людей, и он оказался в одиночестве, каком-то тихом месте, далеко-далеко от всех.

Он, словно во сне, пошел за охранником, разделся по пояс, как ему приказали, поднялся к столбу, выслушал приговор, не вдумываясь в смысл сказанного, не обратил внимания ни на веревки, которыми были связаны его руки, ни на ливень, бивший по обнаженной спине. Словно все это уже когда-то было и ничего нельзя было переменить: все было предначертано свыше.

Что до порки, то он перенес ее без дум и сожалений. Для этого просто не осталось сил: он потратил силы на то, чтобы противостоять боли.

– Тихо, тихо…

Моррисон задержал руку на его шее, чтобы, когда холодные мокрые тряпки заменили свежими горячими, он не мог пошевелиться.

Новая припарка обострила все чувства. Впрочем, в его состоянии все чувства казались одной силы. При желании он мог почувствовать каждый рубец на собственной спине, увидеть в мыслях воображаемую яркую полосу на темном фоне. Но боль от кровавых ран, покрывших его спину и бока, не могла перебороть необычайную легкость в ногах, тянущее неудобство в запястьях и даже щекотание, вызванное волосами, касавшимися щеки.

В ушах медленно и ровно стучало, а грудь поднималась и опускалась отдельно от дыхания. Он не чувствовал свое тело целиком, а воспринимал его как набор отдельных неважных кусочков, каждый из которых давал о себе знать.

– Давай, Макдью, – услышал он голос Моррисона возле уха. – Приподними голову и выпей.

В нос сильно ударил запах виски; он попытался отвернуться.

– Мне не надо.

– Надо, – с непоколебимой уверенностью проговорил Моррисон: как и все знахари, целители и прочие доктора, он твердо знал, что гораздо лучше понимает, что нужно пациентам, а что нет.

Для спора не было ни сил, ни желания, потому он поднял дрожащую от слабости голову, открыл рот и отпил маленький глоток виски.

К разнообразным ощущениям в организме добавилось и влияние виски. Стало жечь в горле, печь в желудке, щипать где-то в носу и кружиться в голове, что свидетельствовало о том, что он выпил слишком много и слишком быстро.

– Ну еще чуть-чуть, давай? – принялся хлопотать над ним Моррисон. – Отлично, молодец. Получше теперь, правда?

Моррисон без конца бормотал что-то утешительно и постоянно старался стоять так, чтобы загораживать Фрэзеру своим полным телом обзор большей части камеры. Из большого окна дуло, но воздух вокруг волновался явно не только из-за сквозняка.

– Как твоя спина? Уже к завтрашнему дню раны затянутся, только тебе придется шевелиться поменьше и ходить осторожнее, но это же ненадолго, да и мне кажется, что не так уж все плохо, как могло быть. Но, конечно, тебе не повредит еще выпивка.

И крепко прижал к его рту чашу из рога.

Моррисон никогда не был болтуном, но сейчас он не закрывал рта и говорил много, громко и ни о чем, что наводило на размышления. Фрэзер попытался приподняться, чтобы понять, что случилось, но Моррисон с силой опустил его на лежанку.

– Тихо, Макдью, лежи, – шепнул он. – Ты все равно не сможешь это прекратить.

Из дальнего угла камеры неслись какие-то странные звуки (то, от чего пытался оградить его Моррисон): стуки, перетаскивание чего-то большого, ровные глухие удары, тяжелое дыхание и тихие стоны.

Били юного Энгюса Маккензи. Фрэзер с усилием попытался подняться, но тело вспыхнуло от боли, голова закружилась, и он упал обратно, при этом Моррисон вновь схватил его на плечи, заставляя оставаться на месте.

– Лежи, Макдью, – властно и в то же время примирительно сказал он.