Тридцать три несчастья - Марина Константинова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тверская земля рада приветствовать фестиваль. И я, как главный спонсор, тоже рад приветствовать. И пускай все знают, что глубинка — это мать-земля.
Далее следовали народные танцы, хлеб-соль на ступенях кинотеатра, еще какая-то дребедень в том же духе, и на промотке Быстрицкий наконец добрался до церемонии награждения. Бегло проглядев всех прочих соискателей, Сережа сосредоточился на номинации «Главная женская роль».
На приз за главную женскую роль выдвигались две претендентки — Татьяна Садретдинова за фильм «Смерть кобры-2» и Елизавета Чикина за картину «Белый караван».
Ведущая долго тянула резину, откровенно кокетничала в камеру, кое-как разорвала конверт и томным, утробным голосом назвала победительницу.
Приз достался Чикиной, и зал взорвался аплодисментами.
Камера пошла гулять по первым рядам, и Быстрицкий прилип к экрану. Он отмотал пленку назад и нажал кнопку «стоп». На крупном плане сидел господин Галушко с перекошенным от злобы лицом, а рядом с ним — красавец Кирилл Воронов, муж Любови Николаевны Ревенко.
Потом на сцену вышла Лиза. Ей вручили статуэтку и букет, она подошла к микрофону, радостно рассмеялась, поправила соскользнувшую с худенького плеча бретельку и смущенно сказала:
— Я вас всех люблю. Я люблю жизнь, я люблю кино. Любите меня! Спасибо.
Быстрицкий нажал на паузу и вышел покурить.
Он никогда не видел Лизу в кино, он видел ее только в морге. И вот теперь она предстала перед ним, такая живая и красивая, совсем непохожая на ту синюшную, безымянную девушку под номером двадцать семь, которую продемонстрировал ему патологоанатом.
— Закончили уже? — появилась Анна Васильевна. — Идемте ужинать.
— Да нет, еще минут десять осталось. Я, с вашего позволения, досмотрю один, можно?
— Ну, конечно. Я на втором этаже буду, в буфете. Как закончите, поднимитесь.
Быстрицкий не удержался и еще раз просмотрел выход Лизы на сцену. Глядя на эту сказочную принцессу, он дал себе клятву размотать это дело.
Далее следовали тверские пейзажи, потом полноводная река и роскошный теплоход. Палуба была расцвечена яркими огнями, неслась разухабистая музыка, камера схватывала лица популярных актеров. Все были явно навеселе, дурачились, громко смеялись. Вдруг откуда-то из-за кадра раздался визгливый голос:
— Кто ее пустил?! А ну, выкиньте эту Ревенку отсюда! Можно прямо за борт!
Камера поймала побледневшее лицо Ревенко. Та встала из-за стола, опрокинув графин с вином, и пошла прямо на оператора.
В минуту гнева она была необыкновенно хороша. Но, видимо, это оценил только Быстрицкий, ибо вся тусовка мгновенно расползлась по углам, и Любовь Николаевна осталась в центре кадра одна. Музыка тотчас оборвалась.
Изогнув дугой правую бровь, Ревенко сложила руки на груди и поставленным голосом произнесла:
— Я, Жора, за борт не боюсь. Я выплыву. А вот ты, со своей пушниной и этой цыганщиной, скоро на дне окажешься.
Камера отъехала и взяла общий план. Стало видно, что Любовь Николаевна стоит у столика Галушко. Тот, размахивая палкой, что-то ей ответил, но, видимо, оператор был уже далеко от них, и микрофон перестал брать звук.
Ревенко тоже что-то говорила, очевидно, нечто нелицеприятное, потому что Галушко вдруг бросил палку на пол и, жестикулируя короткими руками, заорал. Сквозь посторонние шумы донеслось несколько бранных слов.
Ревенко резко развернулась и пошла к выходу. Тогда Галушко оторвался от стула и громко прокричал что-то ей вслед.
Быстрицкий несколько раз просмотрел этот кусок и записал в блокнот то, что удалось разобрать: «Кровавыми слезами умоешься! Еще сама на карачках приползешь, сука!»
Сережа аккуратно вынул кассету, вставил ее в коробку и убрал в свой кейс. Затем позвонил Александру Владимировичу и отправился на второй этаж в буфет.
Анна Васильевна пила кофе. Быстрицкий подошел к ней и без особых хлопот договорился о временном изъятии кассеты.
Он вышел на улицу, сел в машину и поехал в «Атлантиду».
Глава 33
Кознов вальяжно развалился в мягком кресле и попивал хозяйский коньяк.
— Не возражаете? — спросил он у Клюквина.
— Да пожалуйста. У нас ведь не допрос, а задушевная беседа.
— Неужели? Тогда присоединяйтесь.
— Нет, спасибо. Жарко, знаете, боюсь, давление подскочит.
— А… — сочувствующе кивнул Кознов и отпил из хрустальной рюмки. — Как я понимаю, вы хотите поговорить о Лизе и о Николаевой. Вы уж извините, я вчера был не готов к беседе, слишком велико потрясение.
— А что же сегодня? Отпустило?
— Ну, зачем вы так? Я же помочь хочу и не намерен от вас ничего скрывать. Но при одном условии.
— Догадываюсь. Можете не беспокоиться. Все останется исключительно между нами, ничья репутация не пострадает.
— Хорошо, что вы поняли. Моя работа, кстати, заключается и в том, чтобы избегать огласки. Публика любопытна, но некоторых вещей ей знать не полагается, сами понимаете. Я бы не хотел, чтобы что-то просочилось в прессу.
— Я ведь уже сказал.
— Тогда не будем терять времени, начнем. Итак, Оленька Николаева. Вполне предсказуемая личность. — Кознов замолчал на секунду, подбирая нужные слова. — Обеспеченная семья, отличный аттестат, в Щукинское училище поступила с первого раза. Дисциплинированная, пунктуальная, никаких отклонений. Мечта режиссера, если можно так выразиться.
— А подробнее?
— Понимаете, с ней было легко работать. Режиссеры всегда точно знали, что она сможет сделать, а чего — нет. В основном эксплуатировали ее внешность, ведь актриса-то она довольно слабенькая. Знаете, как сказал великий Пушкин: «В чертах у Ольги жизни нет». Так вот это про нее, прямо в точку. Красивая механическая кукла. Никаких эксцессов, скандалов, сплетен. Вела себя безукоризненно. У меня с ней вообще никогда не было хлопот. Да вот, кстати, почитайте, — Кознов потянулся к журнальному столику и вытащил из пухлой пачки выпуск «ТВ-парка», раскрыл журнал на развороте и протянул Клюквину.
Александр Владимирович бегло просмотрел интервью с Николаевой. Кроме роскошных глянцевых фотографий, глазу было не за что зацепиться. В интервью — стандартный набор пошлых фраз о секрете красоты, о последних съемках и творческих планах. И ничего о личной жизни.
— Да, действительно… Общие слова.
— Вот именно.
— А почему же такая послушная девочка ушла от родителей?
— Кто вам это сказал? Да ничего подобного. Просто в последнее время она жила с престарелой бабкой, присматривала за ней. Та, кажется, квартиру ей завещала. А может, комнату в коммуналке, если честно, я не в курсе.
— Это понятно… Только я ведь не о бабушке вас спрашиваю, Дмитрий Васильевич. Что это за квартира в Беляеве, которую она снимала?
— Ах, вот вы о чем. Здесь я не в курсе, что и как. Сам узнал только в тот день, когда Ольга пропала. До сих пор адреса не знаю.
— Может быть, у нее появился мужчина?
— А хрен ее знает! Николаева темная лошадка была. Ходили какие-то слухи про ее роман с каким-то буржуем, то ли уголовником, то ли «новым русским». Кто их теперь разберет. Короче, с неким «тверским купчиной»…
— Как вы сказали? «Тверской купчина»?
— Да она сама его так обозвала. Но только она бросила его. Давно уже, около полугода назад. Вряд ли это он ей квартиру снимал… — Кознов задумался. — Он вообще жмот был. Такими деньжищами ворочал, а Ольга на стареньком «Гольфе» ездила. На Таньку-то он прилично тратил, потому Николаева костьми легла, чтобы отбить его.
Разговор становился все интереснее. Клюквин уже не был так уверен, что Ревенко обманула его. У нее очень даже могли возникнуть важные дела в этой проклятой Твери.
— А что же Садретдинова? Так и сдалась без боя? А законная месть?
— А, так вы уже в курсе?.. Катька разболтала?
Клюквин промолчал.
— Да черт их разберет, этих баб! Но явных стычек у нее с Танькой не было. Ольга всегда все свои дела улаживала по-тихому. Вот Лиза — та другая. У нее душа нараспашку, жила наотмашь. Что думает, то и брякнет.
— У нее были враги?
— У кого? У Ольги или у Лизы?
— У обеих.
— У Ольги — вполне вероятно, но я не знаю. А у Лизы… — Кознов задумался. — Да вроде нет. Лизу все любили.
— А этот тверской деятель или Садретдинова могли устроить ей неприятности? Ведь она у них приз увела.
— Да Лизка тут ни при чем. У нее была классная работа в «Белом караване». Она была явной претенденткой. И в интриге не участвовала. Это мама Люба все развела по своим местам. А с Лизки-то какой спрос?
— Значит, неприятности были у Ревенко?
— Вот этого я не знаю. Скандал был, конечно, а о последствиях мне неизвестно.
— Но получается, что у Садретдиновой был повод разобраться со всеми тремя? Одна увела мужика, другие — приз…
— Мысль, безусловно, интересная, но я не берусь судить.