Бремя страстей - Лайза Джексон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На мгновение, будто она превратилась в какое-то неземное создание, окруженное сияющей аурой, силуэт Лукреции четко обрисовался на фоне камина. В горящем белом платье, она казалась видением, сошедшим с небес, хотя закричала так, словно оказалась в аду.
Рекс метнулся к ней и, повалив на пол, Упал сверху, стараясь сбить пламя и затушить огонь, в ужасе она вцепилась в него, сотрясаясь от рыданий. Рекс действовал решительно, отнес ее в ванную комнату, снял с нее обгоревшее платье и посадил в ванну, наполнив ее холодной водой. Ожоги на ее ногах и у него на руках были незначительны, но когда она, дрожа, сидела голая в ванне, выполненной в форме сердца, и смотрела на неге темными, полными животного страха глазами он понял, что его приближение к раю было коротким и закончилось навеки. Ее взгляд застыл на почерневшем, запятнанном кровью подвенечном платье.
— Я вызову врача,— испуганно сказа Рекс.
— Нет! — Она прикрыла груди ладонями и стыдливо сжалась.
Боже, как она была красива! Само совершенство. Он возжелал ее снова, несмотря на все, что они только что пережили.
— Но ты же обожглась… И вообще, я…
— Никто не должен знать об этом, Рекс. Обещай мне, что, пока я жива, мы будем играть роль самой счастливой пары, когда-либо жившей на земле.
Раздался громкий стук в дверь их номера.
— Эй, у вас все в порядке?— прокричал грубый мужской голос.
Рекс затаил дыхание.
— Я не знаю…
— Обещай мне! — Лукреция схватила его за руку, оставив грудь на секунду обнаженной и ее соски, казалось, поплыли по воде, как бутоны роз.
Он ни в чем не мог отказать ей, чувствуя каким колоссальным грузом вина легла на его плечи. Из-за него она получила такую глубокую душевную травму. Он думал только о себе, и не кто иной, как он сам был виноват в том, что она, возможно, больше никогда не ляжет с ним в одну постель.
— Лукреция, пожалуйста, послушай…
— Обещай мне, Рекс Бьюкенен, что никто никогда не узнает, что ты сделал со мной!
— Эй, у вас все в порядке? — снова закричал человек за дверью. Потом голос его звучал приглушенно, он явно обращался к кому-то: — Возможно, надо взломать дверь или позвать управляющего…
Рекс с трудом сглотнул.
— Все в порядке! — прокричал он ожидаемую от него ложь.— Оставьте нас в покое!
— Вы уверены? — Судя по голосу, человек за дверью не был убежден в этом.— Я слышал крики.
— Все прекрасно, не беспокойтесь, — крикнула Лукреция удивительно ровным голосом, — у нас медовый месяц.
— Боже мой! Извините,— произнес голос ужасом и изумлением.
— Не беспокойтесь,— добавил Рекс.
— О, Господи, простите, что потревожил вас.
В комнате воцарилась тишина.
— Обещай мне,— повторила она с беспощадной твердостью в голосе.
Рекс Бьюкенен не плакал с детства, но слезы внезапно затуманили его взор, и он почти не видел, как она сжалась, словно навек отрешась от него.
— Хорошо, Лукреция. Я обещаю,— произнес он тихо. Слова его казались пустыми и мертвыми.
Деррик был зачат в их первую брачную ночь. Рекс не касался жены во время ее беременности, но позднее он настоял на своих супружеских правах, и она сдалась, лежа под ним холодная, точно камень, не прикасаясь к нему, не целуя, только исполняя свой тяжкий долг, как ей внушила мать. Он чувствовал себя последним дураком, раздвигая ее бедра, тщетно пытаясь разжечь ее страсть и видя, как выражение ее лица из холодно-безразличного становится откровенно брезгливым, когда он целует ее груди, прикасается языком к ее пупку. Однажды, раскрепощенный алкоголем, он пытался заставить ее коснуться рукой своего возбужденного члена, а потом даже взять его в рот.
— Ну же,— настаивал он, погружая пальцы в ароматные волны ее волос и стараясь убедить ее подарить ему наслаждение.— В этом нет ничего дурного.
— Я в жизни не видела ничего более отвратительного…
— Я же твой муж!
— Да, но я не хочу быть твоей девкой. Найди себе кого-нибудь другого.
— Можно подумать, что ты не возражаешь.
— Я не возражаю? — Она на мгновение откинулась на подушки, словно готовая выполнить его просьбу. Но вместо ласки она неожиданно плюнула в его сторону, полностью выразив свое презрение.— Я беременна, ты, извращенец!
Пораженный и смущенный, он все-таки испытал чувство радости, заставившее его забыть гнев. Слезы заблестели у него на глазах.
— Хорошо, Лукреция,— сказал он,— очень хорошо.
— Я хочу сделать аборт!
— Что? Нет, не смей и думать об этом.
— Я именно об этом и думаю, Рекс. Я не хочу второго ребенка. У тебя есть сын. Тебе не нужен второй.
— Но это же непростительный грех…
Только это и остановило ее. У нее в глазах появилось страдальческое выражение, и она вскочила с постели. Лукреция тоже была воспитана в лоне католической церкви, свято верила в ее учение и знала, что погубить жизнь, Даже совсем хрупкую, которая не сможет существовать сама по себе, было смертным грехом.
— Хорошо,— сказала она, схватив лежащий на краю кровати халат и быстро накидывая его на себя,— но это будет последний!
— Крошка, послушай меня…
— Не надо,— отрезала она. Спина ее была прямой и непреклонной, когда она завязывала пояс вокруг своей прекрасной, стройной талии.— Этот ребенок родится, но других больше не будет!
— Я не могу обещать…
Она резко обернулась, глядя на него с яростью.
— Безусловно, можешь. Ты перейдешь в другую комнату и оставишь меня в покое. Навсегда!
Он чувствовал себя так, будто его ударили ногой в пах.
— Это противоестественно. Ты моя жена.
— Для меня вполне естественно!
— Лукреция, прошу тебя…
— Я уже говорила с доктором Уильямсом, поэтому теперь решать тебе. Если ты хочешь этого ребенка, прекрасно, но тогда обещай оставить меня в покое. Если нет, я сделаю то, что намеревалась.
— Как ты можешь! — Теперь уже в нем шевельнулась неприязнь к ней.
— Этот ребенок нужен тебе, Рекс! — Она дернула плечом.
Его вера боролась с желанием, и в конце концов вера победила. Он переселился в другую комнату, в дальнем конце коридора. Лукреция заказала новый замок на дверь спальни и, верная своему слову, родила Энджелу ровно семь месяцев спустя. С того дня как в мир явился этот ребенок, Рекс ни разу не постучал в дверь спальни своей жены.
Он нашел утешение у других женщин, как это бывало до встречи с нею, проклинал собственную слабость и делал большие пожертвования церкви, надеясь, что эти взносы и филантропия снимут с него часть вины. И чем больше фондов он возглавлял, чем больше занимался благотворительностью, тем больше от него требовали.
