Бремя страстей - Лайза Джексон

На мгновение, будто она превратилась в какое-то неземное создание, окруженное сия­ющей аурой, силуэт Лукреции четко обрисо­вался на фоне камина. В горящем белом пла­тье, она казалась видением, сошедшим с небес, хотя закричала так, словно оказалась в аду.

Рекс метнулся к ней и, повалив на пол, Упал сверху, стараясь сбить пламя и затушить огонь, в ужасе она вцепилась в него, сотря­саясь от рыданий. Рекс действовал решительно, отнес ее в ванную комнату, снял с нее обгоревшее платье и посадил в ванну, наполнив ее холодной водой. Ожоги на ее ногах и у него на руках были незначительны, но когда она, дрожа, сидела голая в ванне, выпол­ненной в форме сердца, и смотрела на неге темными, полными животного страха глазами он понял, что его приближение к раю было коротким и закончилось навеки. Ее взгляд застыл на почерневшем, запятнанном кровью подвенечном платье.

— Я вызову врача,— испуганно сказа Рекс.

— Нет! — Она прикрыла груди ладонями и стыдливо сжалась.

Боже, как она была красива! Само совершенство. Он возжелал ее снова, несмотря на все, что они только что пережили.

— Но ты же обожглась… И вообще, я…

— Никто не должен знать об этом, Рекс. Обещай мне, что, пока я жива, мы будем играть роль самой счастливой пары, когда-либо жившей на земле.

Раздался громкий стук в дверь их номера.

— Эй, у вас все в порядке?— прокричал грубый мужской голос.

Рекс затаил дыхание.

— Я не знаю…

— Обещай мне! — Лукреция схватила его за руку, оставив грудь на секунду обнаженной и ее соски, казалось, поплыли по воде, как бутоны роз.

Он ни в чем не мог отказать ей, чувствуя каким колоссальным грузом вина легла на его плечи. Из-за него она получила такую глубо­кую душевную травму. Он думал только о се­бе, и не кто иной, как он сам был виноват в том, что она, возможно, больше никогда не ляжет с ним в одну постель.

— Лукреция, пожалуйста, послушай…

— Обещай мне, Рекс Бьюкенен, что никто никогда не узнает, что ты сделал со мной!

— Эй, у вас все в порядке? — снова закри­чал человек за дверью. Потом голос его звучал приглушенно, он явно обращался к кому-то: — Возможно, надо взломать дверь или позвать управляющего…

Рекс с трудом сглотнул.

— Все в порядке! — прокричал он ожида­емую от него ложь.— Оставьте нас в покое!

— Вы уверены? — Судя по голосу, человек за дверью не был убежден в этом.— Я слышал крики.

— Все прекрасно, не беспокойтесь, — крик­нула Лукреция удивительно ровным голо­сом, — у нас медовый месяц.

— Боже мой! Извините,— произнес голос ужасом и изумлением.

— Не беспокойтесь,— добавил Рекс.

— О, Господи, простите, что потревожил вас.

В комнате воцарилась тишина.

— Обещай мне,— повторила она с беспо­щадной твердостью в голосе.

Рекс Бьюкенен не плакал с детства, но слезы внезапно затуманили его взор, и он почти не видел, как она сжалась, словно навек отрешась от него.

— Хорошо, Лукреция. Я обещаю,— про­изнес он тихо. Слова его казались пустыми и мертвыми.

Деррик был зачат в их первую брачную ночь. Рекс не касался жены во время ее бере­менности, но позднее он настоял на своих супружеских правах, и она сдалась, лежа под ним холодная, точно камень, не прикасаясь к нему, не целуя, только исполняя свой тяж­кий долг, как ей внушила мать. Он чувство­вал себя последним дураком, раздвигая ее бедра, тщетно пытаясь разжечь ее страсть и видя, как выражение ее лица из холодно-безразличного становится откровенно брезг­ливым, когда он целует ее груди, прикасается языком к ее пупку. Однажды, раскрепощенный алкоголем, он пытался заставить ее кос­нуться рукой своего возбужденного члена, а потом даже взять его в рот.

— Ну же,— настаивал он, погружая паль­цы в ароматные волны ее волос и стараясь убедить ее подарить ему наслаждение.— В этом нет ничего дурного.

— Я в жизни не видела ничего более от­вратительного…

— Я же твой муж!

— Да, но я не хочу быть твоей девкой. Найди себе кого-нибудь другого.

— Можно подумать, что ты не возража­ешь.

— Я не возражаю? — Она на мгновение откинулась на подушки, словно готовая вы­полнить его просьбу. Но вместо ласки она неожиданно плюнула в его сторону, полнос­тью выразив свое презрение.— Я беременна, ты, извращенец!

Пораженный и смущенный, он все-таки ис­пытал чувство радости, заставившее его за­быть гнев. Слезы заблестели у него на глазах.

— Хорошо, Лукреция,— сказал он,— очень хорошо.

— Я хочу сделать аборт!

— Что? Нет, не смей и думать об этом.

— Я именно об этом и думаю, Рекс. Я не хочу второго ребенка. У тебя есть сын. Тебе не нужен второй.

— Но это же непростительный грех…

Только это и остановило ее. У нее в глазах появилось страдальческое выражение, и она вскочила с постели. Лукреция тоже была вос­питана в лоне католической церкви, свято ве­рила в ее учение и знала, что погубить жизнь, Даже совсем хрупкую, которая не сможет су­ществовать сама по себе, было смертным грехом.

— Хорошо,— сказала она, схватив лежащий на краю кровати халат и быстро накиды­вая его на себя,— но это будет последний!

— Крошка, послушай меня…

— Не надо,— отрезала она. Спина ее была прямой и непреклонной, когда она завязывала пояс вокруг своей прекрасной, стройной та­лии.— Этот ребенок родится, но других боль­ше не будет!

— Я не могу обещать…

Она резко обернулась, глядя на него с ярос­тью.

— Безусловно, можешь. Ты перейдешь в другую комнату и оставишь меня в покое. Навсегда!

Он чувствовал себя так, будто его ударили ногой в пах.

— Это противоестественно. Ты моя жена.

— Для меня вполне естественно!

— Лукреция, прошу тебя…

— Я уже говорила с доктором Уильямсом, поэтому теперь решать тебе. Если ты хочешь этого ребенка, прекрасно, но тогда обещай ос­тавить меня в покое. Если нет, я сделаю то, что намеревалась.

— Как ты можешь! — Теперь уже в нем шевельнулась неприязнь к ней.

— Этот ребенок нужен тебе, Рекс! — Она дернула плечом.

Его вера боролась с желанием, и в конце концов вера победила. Он переселился в дру­гую комнату, в дальнем конце коридора. Лук­реция заказала новый замок на дверь спальни и, верная своему слову, родила Энджелу ровно семь месяцев спустя. С того дня как в мир явился этот ребенок, Рекс ни разу не постучал в дверь спальни своей жены.

Он нашел утешение у других женщин, как это бывало до встречи с нею, проклинал соб­ственную слабость и делал большие пожерт­вования церкви, надеясь, что эти взносы и фи­лантропия снимут с него часть вины. И чем больше фондов он возглавлял, чем больше занимался благотворительностью, тем больше от него требовали.