Страшный дар - Екатерина Коути

– Я? – обомлел священник.

– А кто ж еще? Будто я не вижу, что тебе так и зудит с ней поиграть. Чего дуешься? Такова уж твоя природа.

– Ты ведь помнишь, чем дело закончилось в последний раз, когда я полагался на свою природу, – проговорил мистер Линден, но старая нянька его не слушала.

– Вот и славно, – радовалась она. – Уж теперь-то никто из вас не сунется ко мне на кухню! Будете друг дружку гонять, как в той балладе:

Но зайцем вмиг обернулась она,Прыг – и помину нет,А он обратился гончим псомИ быстро взял след.

Пастор разом помрачнел.

– Тогда она превратилась в пледИ юркнула на кровать,А он покрывалом зеленым сталИ взял, что задумал взять [4], —

подытожил он, пристально глядя на няньку.

Миссис Крэгмор невозмутимо закивала.

– А что, было бы недурно.

– Она моя племянница.

– Двоюродная, – парировала старуха. – Так за чем дело стало? Закон не воспрещает вам жениться. А ежели по совести, так она тебе и вовсе не родня.

– А вот об этом лучше мне не напоминать.

Заметив, как задели Джеймса ее слова, она швырнула курицу на стол, подняв вихрь белых перьев, и, вытирая руки о фартук, подошла к молочному сыну. Сочувственно погладила его по плечу.

– Полно тебе убиваться, Джейми, все прошло и быльем поросло. А мисс Агнесс славная девчушка, уж сумеет тебя утешить. Ты и думать позабудешь о той другой.

– Разве можно о ней забыть?

Нянька не отвечала, только смотрела на него, подперев кулаком дряблую щеку. Но Джеймс и не ждал ответа. Быстрым шагом он направился прочь, потому что ему предстояло совершить самый непедагогичный поступок в своей жизни. Основания для него не было никаких. По всем человеческим правилам зарвавшаяся племянница заслужила по меньшей мере отсидку в чулане на хлебе и воде. А вот по тем, иным правилам…

А по ним она заслужила кое-что похуже. Даже в сказках от девиц требуется работать, не огрызаться и бодрым голосом отвечать: «Со мной все отлично», даже если они умирают от усталости. А нахальные ленивицы рискуют вернуться из волшебного мира в виде костей, постукивающих в коробке.

В сущности, те же правила, что и у людей.

Но Джеймс знал, что есть и другие сказки, где женщины тоже не всегда выигрывают, но всегда состязаются, отвечая на вызов дерзким смехом. Знал, потому что в одну из таких сказок ушла его мать. И хотя бы поэтому Агнесс заслужила, чтобы побежденный сложил к ее ногам драгоценные дары.

Правда, в мире людей за ними придется срочно скакать в Харроугейт.

6

После победы в словесном поединке Агнесс пряталась в саду, опасаясь, что дома ее поджидает дядя в окружении длиннобородых пророков и с библейскими цитатами наготове. Второй раунд им с Иезекиилем не выдержать.

Перед ланчем она юркнула в спальню, чтобы подготовить к вечеру свое единственное платье на выход, прогладить его и, возможно, даже расставить, потому что оно немилосердно давило под мышками.

Но в комнате ее ожидало чудо. Чудо цвета июньских листьев, когда сквозь них просвечивает жаркое солнце. Чудо, сшитое из лучшего китайского шелка по лучшим парижским лекалам. Зеленое платье с узенькой талией, мыском спускающейся на пышную юбку, со множеством узких оборочек, украшающих лиф и рукава, – сколько же труда нужно, чтобы нашить все эти оборочки, и сколько труда, чтобы вышить платье белым по зеленому тонким узором! Платье сияло, как летняя мечта, и Агнесс не могла поверить в его реальность, даже когда прижалась щекой к шелку, наслаждаясь его прохладной гладкостью. Даже когда примерила платье и убедилась, что оно сидит – будто по мерке сшито, и что в нем она выглядит стройнее (еще бы, ведь оборочки на лифе придают бюсту несуществующий объем!), и свежее, и ярче! К платью прилагалась изящная шляпка: снаружи – зеленая, изнутри – белая, украшенная магнолией и белыми лентами. И пара новых перчаток. И алая наперстянка, выскользнувшая из складок зеленого шелка…

Наперстянка.

Тут везде растет наперстянка…

Но почему-то дядюшка принес ее с собой и приложил к своему подарку.

К своему чудесному, изумительному, щедрому подарку.

Он проиграл – и признал свой проигрыш.

Прежде чем выйти из комнаты, Агнесс приколола алую наперстянку себе на грудь. Вместо брошки. И пожалуй, цветок смотрелся красивее, чем любое ювелирное украшение. Хотя бы потому, что Агнесс знала: к нему прикасался Джеймс…

Преодолев смущение, она постучалась к нему в кабинет, но дядюшка крикнул, что у него сегодня неприемный день, но, если ей нужно заказать требу, пусть просунет под дверь записку и два шиллинга. На этом и расстались.

Ужинали у миссис доктор Билберри по старинке, еще до заката солнца, чтобы гостям потом не пришлось возвращаться домой в потемках («и чтобы сэкономить свечи», читалось в раздраженном взгляде Милли). О дороге в пасторат Агнесс на беспокоилась. Расщедрившись, мистер Линден распорядился достать из сарая экипаж и привести его в порядок – смазать колеса, стряхнуть паутину с сидений, обновить потрескавшийся лак. Экипаж дядюшки был, конечно, попроще, чем роскошное ландо Лавинии, но племянница все равно обрадовалась и попросила Диггори сделать несколько лишних кругов вокруг их городка. Радовало ее и то, что дядюшка больше не заикался о квакерском капоре.

Но, как выяснилось тем же вечером, в обстановку дома миссис Билберри эта несуразная конструкция вписалась бы куда лучше, чем новая шляпка и платье Агнесс. Снаружи двухэтажный дом был отделан штукатуркой под кирпич, но внутри он был фахверковым, с толстыми глинобитными стенами и выпирающими ребрами балок. Нескладная служанка проводила Агнесс в столовую, где ее поджидали миссис и мисс Билберри. Обмениваясь с ними любезностями – натянутыми и довольно нервными, причем с обеих сторон, – гостья успела оглядеться. Обоев на стенах не было, лишь густой слой терракотовой краски, модной лет двадцать назад. Мебель тоже была старой, с продавленными сиденьями. В зеркале над камином отражались цветы из бумаги, упрятанные под стеклянные колпаки, сам же камин был прикрыт аляповатым панно. Только ковер на полу был подозрительно новым – его явно стелют только перед приходом гостей. По сравнению с этими апартаментами даже пасторат казался олицетворением домашнего уюта.