Вкус убийства - Анна и Петр Владимирские

– Ну допустим. А Голембо ты на какую кнопку нажала?

– На запах. Любимые духи Ксении – «Анаис», я надушила ими платок. И его сразу понесло по дороге воспоминаний: и как он предложил увезти Ксению в Швейцарию, едва ей поставили диагноз. Потому что там лучшая в мире клиника, условия, оборудование, препараты. И как Павел, муж, уперся как осел – и ни в какую. А потом было уже поздно.

– Ну и что?

– Как «что»? Без «нажатия кнопочки» он был бы гораздо сдержаннее. А так – он с такой ненавистью рассказывал, ты бы слышал. Дескать, понимал ли он, каким сокровищем обладал, этот идиот Павел Бессонов?! Втемяшил себе в голову, что наша онкология – самая передовая в мире. А лекарства Голембо доставал любые, какие только существовали тогда. Он мог заказывать партнерам нужные препараты. Вот Бессонов и решил: зачем ехать в Швейцарию, когда можно все делать дома. Вывод: мог ли Голембо сделать смертельный укол? Ему как химику, знающему фармакологию, это труда не составляло. Он даже теперь, спустя столько лет, помнит название лекарства – морфин. И как он ненавидел мужа, который не повез жену лечиться в швейцарскую клинику! От такой ненависти даже сегодня становится не по себе. Значит, мотив подставить Павла Бессонова у него вполне реальный. Ничего сложного – представить все так, чтобы Павел сел в тюрьму, думая, что спасает кого-то из своих близких.

– Да-а-а… А остальным ты тоже нажимала на кнопки?

– А как же, нажимала. Как еще окунуть их в прошлое, заставить вспомнить?.. Владе Бессоновой вернула расписные броши, подарок покойного сына. И она, при всей нелюбви к невестке, многое вспомнила. А тетушке Ивге, Евгении Бурау – бусы из бирюзы. И кнопочка сработала безошибочно.

– Так что, кто же из них сделал тот самый укол?

– Не могу пока сказать определенно. Но смутные подозрения уже есть… Пойдем, милый, нам пора.

Ресторан с многообещающим названием «Свинг» разместился недалеко от легендарного Андреевского спуска. Дословно «свинг» означает «раскачиваться». Для любителей джаза свинг – это «качающая музыка», олицетворение свободы и раскрепощенности. И вот теперь Вера с Андреем, свободные и раскрепощенные, смогли окунуться в свинг в полной мере.

Ресторан качал и удивлял прямо от входа. Двери – не просто какие-нибудь, а корабельные, в центре их верхней части – окованный медью круглый глаз иллюминатора. По мере погружения в «Свинг» посетителя окружали темное дерево, медь и кирпичная кладка. На темной стене – большая фотография Луи Армстронга и два сверкающих саксофона. Символы джаза создавали настроение свободы и раскрепощали. Свернув направо от входа, можно попасть в ресторан с несколькими залами. А можно пойти налево – в бар благородного зеленого цвета, настоящий английский паб. Он манит и втягивает в себя пришедшего, именно здесь он узнает все последние новости, посмотрит спортивные матчи и выпьет чашку отличного кофе. Или соберется шумная компания, будет орать, аплодировать, пить пиво.

Двинятин отправился пить кофе в дальний угол ресторана. А Лученко зашла в паб ровно в пять минут восьмого. Из нескольких мужчин, сидевших на высоких табуретах у стойки бара, она безошибочно выбрала одного.

В тот день, когда природе было угодно вылепить Виктора Бессонова, у нее явно закончились качественные стройматериалы, лаки и краски. И она его слепила, как говорится, из того, что было. Белесые волосики облепляли голову, по форме напоминавшую продолговатый мяч для регби. Тонкая кадыкастая шейка торчала из сутулых плечиков. Но хуже всего были руки, явно никогда не знавшие никакого труда. Они выглядывали из манжет, как бесцветные водоросли.

Что касается одежды, то, как справедливо заметил один художник, «женская мода – это живопись, а мужская – скульптура». Виктор был одет в актуальном стиле, так называемом «кэжуэл-шик». Светлая рубашка с высоким воротником, джинсы, вельветовый пиджак лилового цвета. На вид ему было намного больше сорока. Лицо порядком поношено, тело тоже. Хотя сорок лет для мужчины – совсем даже не много. Но в этом возрасте фундамент жизни, как правило, уже заложен. А у него, судя по всему, все было лишь в фантазиях. Вик обитал в несуществующих декорациях своей жизни. Что ж, можно, в конце концов, жить и в декорациях.

– Здравствуйте, Вик! Я – Вера.

Мужчина с бокалом пива в руке обернулся, нарочито демонстративно принялся рассматривать молодую женщину. Затем указал ей на сиденье рядом с собой. Но та отрицательно мотнула головой и, сделав приглашающий жест, повела его в отдельный зал с уютными столиками и венскими стульями. Она уже понимала, с кем придется иметь дело. Виктор был, что называется, «аликом и нариком». То есть временами пил, впадая в неконтролируемые запои. Таких в народе называют «алконавтами». А иногда подсаживался на наркотики. «Нариком» он был со стажем и опытом.

– Свинговый переулок – это там, где играет тромбон, свинговый переулок – это там, где каждый влюблен, свинговый переулок – он везде, за каждой стеной. Свинговый переулок – иди за мной! – отчаянно фальшивя, промахиваясь мимо нот, пропел Виктор. При этом он еще барабанил ладонями по столу.

– Вы знаете, зачем я вас пригласила?

– Аск! Знаю ли я? Бесспорно, я знаю. Алиска мне звонила! Она – дура. Кому это нужно, ворошить прошлое?

– И все-таки меня очень интересует ваше мнение, Виктор. – Вера обронила брелок для ключа. Братец Вик нагнулся и поднял его с пола. Задержал в своей руке.

– Это ваш? – спросил он удивленно.

– Нет, это ваш брелок. Алиса его нашла среди старых вещей, попросила передать вам. А что это за камешек на брелке?

– Камешек?! – фыркнул Виктор. – Это авантюрин! Мой гороскопный камень. Мой талисман! – Он рассматривал коричневый гладкий кусочек минерала, внутри которого вспыхивали и пропадали золотые искры. – Мне его мама подарила! Давно, еще до своей болезни… Я так с этим брелком носился… – На какую-то секунду появился истинный Витя Бессонов, без понтов и кривляния. Но это длилось лишь мгновение.

Таких болтунов опытный психотерапевт Лученко за всю свою многолетнюю практику встречала, может, два-три раза. Стоило Виктору Бессонову открыть рот, как вранье или невероятные фантазии сыпались из него, подобно крупе из дырявого мешка. Он был мастером небылиц. Тема вымысла не имела значения, его увлекал сам процесс. Наверное, подумала Вера, постоянная «подсидка» на всякой дури стирала из мозга Виктора реальную картину мира, не случайно его речь и движения слегка замедлены. Но это с одной стороны, а с другой – она же открывала шлюзы подсознательного.

– Если вас действительно интересует мое мнение, то вот вам оно: не было никакой эвтаназии. Мать умерла от рака. А отца посадили просто потому, что он проворовался в своей строительной конторе. Но ведь у моего папеньки были крепкие связи и в ментуре, и в прокуратуре, вот его адвокат и сочинил сказочку про эвтаназию.

– Погодите, но было же письмо вашего отца?

– Какое письмо? О чем вы шепчете, милое созданье? Не было никакого письма!

– Виктор, а вам известно такое слово – факты? Муж Алисы, Джон, прятал от жены письмо отца, которое тот ей послал из тюремного лазарета. Но она его нашла и вернулась, чтобы…

– Правильно. Она вернулась. Но вовсе не для того, о чем рассказала вам, наивная вы Верочка! Я слишком хорошо знаю свою сестричку, поверьте мне! На самом деле она намерена нас с бабой Владой выписать из родительской квартиры. Вышвырнуть нас на улицу! А сама мечтает заграбастать шикарную двухэтажную квартирку себе! Вот так!

– Зачем ей квартира здесь? У нее же дом в Лондоне. Да и потом, она очень состоятельная женщина, может купить себе любую квартиру, если захочет. Ваша сестра…

– Повторяю, вы не знаете мою сестру. Она только с виду смесь трепетной лани и лесного колокольчика! На самом же деле – алчная и хитрющая особа!.. Давайте закажем что-нибудь спиртно-э. Эй, гарсон, «Хеннесси» у вас есть? И вообще у меня аллергия на сестру. Клянусь! Как только о ней заходит речь, у меня появляются красные пятна по всему телу!

– На саму сестру или на разговоры о ней? – уточнила Вера.

– И на то, и на другое. Лучше поговорим обо мне!..

Лученко смотрела на своего собеседника и раздумывала: стоит ли продолжать разговор с патологическим вруном? А потом еще и оплачивать заказанное им спиртное… Одним бокалом коньяка «Хеннесси» он явно не ограничится. Про себя она назвала его «пробником». Он словно и не жил по-настоящему, а все только пробовал. Так парфюмированную воду наливают в маленькие пробирочки, чтобы дать покупателю представление об аромате. Но они так же далеки от подлинных духов, как манекен от живого человека. Вот и Бессонов. Ничего в своей жизни не создал, ничем не занимался. А только пробовал все, что подстегивает унылое существование. Пил все, что горит, нюхал, кололся, дышал клеем. Разыгрывал роль незаурядной личности. Интересно, думала Лученко, что происходит, когда зрители расходятся, когда его никто не видит и не слушает? Продолжает представление для самого себя? Или в эти минуты он становится самим собой – тем, кто он есть на самом деле… А кто он есть? Наркоман, подсевший на все, что на его языке «вставляет», то есть возбуждает, делая жизнь одной из фантазий. Кому он нужен, кроме бабушки Влады? И что с ним будет, когда старушка умрет?