Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, «что-то» случилось и без ее копания в себе. Наверное, просто потому, что оно должно было случиться – рано или поздно.
* * *
На часах почти десять, уже темнеет, они припозднились. Впрочем, Ник теперь не зависит от общественного транспорта – вольная птица на зелёном Kawasaki Ninja. На плечах Любы – согретая теплом его тела кожаная куртка, Ник же стоит напротив в тонкой футболке и утверждает, что ему не холодно.
– Ладно, давай прощаться, поздно уже, тебе пора домой.
– Хорошо. Про завтра помнишь?
– Помню, – кивает Люба. – Вечером созвонимся.
– Договорились.
Она протягивает ему шлем, который до этого вертела в руках. Выходит неловко, и шлем падает на асфальт.
– Ой!
– Да ничего страшного, – Ник нагибается, поднимает зелёный пластиковый почти шар.
– Цел?
– Цел. Но примета плохая.
– Что именно?
– Уронить шлем – плохая примета.
– Извини. – Это глупо – верить в приметы, но она почему-то расстроена, что так неудачно подала ему шлем.
– Да ерунда. Байкеры просто народ суеверный. Уронить шлем – плохо. Уронить ключ зажигания – вообще засада. Ронял сто раз – и ключи, и шлем. И всё живой.
– Мне очень жаль, правда.
– Не бери в голову, – отмахивается Ник. – Знаешь, Дэн на все плохие приметы как говорит?
– Как?
– Зато в любви повезёт. – Он усмехается. – Ладно, завтра услышимся. – Целует в щеку, снимает с ее плеч свою куртку. Спустя минуту уезжает.
Парадоксально, но иногда она даже завидует его мотоциклу – тому, как Ник приникает к нему, ложась почти всем корпусом на своё зелёное чудовище. И сейчас это чудовище с рокотом увозит Ника в очередной раз в темноту.
* * *
Вечером после работы они с мамой пьют на кухне чай. Родители не задают вопросов о ее отношениях с Ником, хотя, наверное, о чём-то догадываются. Но мама не спрашивает, и Люба ей за это благодарна. Вместо этого они разговаривают о последнем «Букере». Всё-таки это клёво, когда с родителями можно побеседовать в том числе и на профессиональные темы. По крайней мере, с мамой – точно. В фотографии Люба понимает только на уровне «нравится – не нравится». И то, что делает собственный отец, ей очень нравится.
Их разговор прерывает телефонный звонок. Мама откладывает на блюдце только что надкушенное лимонное печенье, вытирает пальцы о салфетку, смотрит на экран телефона и удивлённо вскидывает бровь.
– Юля звонит. Она же в командировке… – А затем уже в телефон: – Юлечка Юрьевна, чего тебе не сидится спокойно в городе белых ночей?
А потом Вера Владимировна молчит, хмурится, слушая далёкую собеседницу.
– Так, ты, мать, главное, успокойся! Глеб же сказал… Да, я понимаю, но ты успокойся! Хорошо. Ладно. Да, прямо сейчас. Обещаю! Как только – сразу перезвоню. Всё, давай, выпей чего-нибудь. Не знаю чего! От нервов! До связи.
– Мама, что случилось?
Мать какое-то время смотрит на нее, словно раздумывая, стоит ли отвечать. А потом, осторожно подбирая слова:
– Коля… на мотоцикле… в аварию попал.
– Что с ним?..
– Юля звонила – она сейчас в командировке, форум у них какой-то банковский в Санкт-Петербурге. Она… совсем не в себе, паникует и бьётся в истерике. Сказала, что Глеб утверждает, что ничего страшного. Он как раз дежурит сегодня, Коля у него. Но ты же знаешь Глеба Николаевича: для него не в коме – уже в порядке. А Юля там просто с ума сходит, мужу уже не верит. Просила меня съездить и удостовериться самолично…
– Я с тобой!
– Конечно. Поехали.
* * *
Они добирались до больницы на машине около часа. За это время Люба себя даже не накрутила. Она была, наверное, примерно в том же состоянии, как другая женщина, где-то там, в северной столице. Люба сидела, неосознанно сцепив добела руки на коленях и глядя пустым взглядом на машины за окном. Как? Что случилось? И, самое главное, что сейчас с ним? Не думать! Не представлять! Она попыталась переключиться на хоть на что-нибудь другое, и вдруг ее обжигает воспоминание: зелёный шлем, падающий из рук на асфальт с сухим звуком. Плохая примета? Да, чертовски плохая, ужасная примета, приносящая несчастье! Это Люба во всем виновата!
Вот и больница.
Она пронеслась по коридорам смерчем, ураганом, тайфуном. Мать еще на улице парковала машину, а Люба уже пролетела мимо охраны. «Мне разрешили пройти! Меня ждут! Где травмотделение?!» Смелость города берет. Смелость, помноженная на отчаяние, на удивление быстро довела ее до двери с табличкой «Самойлов Глеб Николаевич. Заведующий отделением». Она толкнула ее без стука и вошла. И замерла В кабинете на стук распахнувшейся двери к ней повернулись два человека. Отец и сын.
Глеб Николаевич в синем хирургическом костюме. Широкие штаны, короткие рукава. Огромные ручищи. Он указательным пальцем сдвигает узкие очки в тонкой оправе на кончик носа.
– Любочка, ты, что ли?
Но она неотрывно смотрит на Ника.
Колька сидит на диване. Отец стоит перед ним. Люба сначала выдыхает – Ник жив! Сидит тут, а не лежит где-то в реанимации, непонятно в каком состоянии! А потом лишь замечает детали. У него гипс – ниже колена левая штанина джинсов обрезана, и нога вся в белом. Левый локоть тоже забинтован, но уже без гипса. На скуле и подбородке кровоподтёки. Выглядит в целом потрёпанным. Живым, но потрёпанным.
Зафиксировав все эти детали, ее мозг уходит на перезагрузку. Люба сползает по стенке в первом в жизни обмороке.
* * *
Низкий мужской голос звучит бодро и сопровождается лёгкими шлепками по щекам:
– Ну что за глупости, девочка.
Люба открывает глаза. Что случилось? Где она?
– Вот, умничка, пришла в себя. На-ка, выпей.
К губам подносят пластиковый стаканчик, из него пахнет резко, крепким спиртным, Люба морщится.
– Ты мне тут нос не морщи, а пей лучше. – Голос Глеба Николаевича звучит чуть строже. – Я плохого не посоветую. Опять же, семилетний «Наири» – вещь. Пей, кому говорю! Давай помогу.
Могучие ручищи легко, как пушинку, поднимают ее под спину и придают Любе сидячее положение.
– Держи. – Любе в руку суют всё тот же стаканчик. – Держишь? А теперь пей. Вот, теперь молодец, теперь хвалю. Что это ты удумала: у меня в кабинете в обморок хлопаться? Вот что я скажу тебе, Верочка, – Глеб Николаевич оборачивается к Любиной маме, которая встревоженно стоит рядом с ним. – Это все соловьёвские гены.
