Достоевский над бездной безумия - Владимир Лебедев

Болезненное начало, как мы старались показать, часто имеет и социально-положительное значение. Использовать положительное и максимально нейтрализовать отрицательное, предотвратить возможность развития настоящей психической болезни – задача и самого человека, и общества в целом. Психиатрия и психология в какой-то степени сблизили свои, во многом различные, понимания акцентуированной личности. И «патос», и «несостоявшаяся», «латентная» шизофрения, и легчайшие проявления циклотимного характера, и истеричность могут быть вкраплены в характер каждого из нас, не мешая, а иногда и чем-то индивидуализируя поведение.

Психиатр А. Е. Личко рассматривает акцентуации как крайние варианты нормы, при которых отдельные черты характера чрезмерно усилены, отчего обнаруживается «избирательная уязвимость в отношении определенного рода психогенных воздействий при хорошей и даже повышенной устойчивости к другим».[92] Основоположник учения об акцентуациях Леонгард отмечал, что у Достоевского с исключительной силой показаны различия в поведении разных людей. Акцентуированные личности, представляющие научный интерес для профессионалов, «благодаря Достоевскому делаются близкими нам, мы воспринимаем их более непосредственно, прямо».[93]

Жизненность, целостность этого сплава патологического и здорового в характерах, сконструированных Достоевским для своих персонажей, заключена в том, что в жизни такие сплавы достаточно широко представлены в качестве предмета научного анализа современной психиатрии (ремиссии длительно протекающих психических заболеваний, донозологические, препатологические состояния, пограничные психические расстройства и др.). Так, для вариантов, рассматриваемых как нормальные проявления акцентуаций личности (по Леонгарду), характерны эпизоды психических расстройств, декомпенсации, требующих даже госпитализации в стационар. Следовательно, акцентуации – это варианты психики, в которых здоровье находится в сплаве с патологией.

Шизофреническое достаточно неоднозначно отражает типичные для современного человека психические отклонения широкого круга. Это было точно подмечено и отражено Достоевским на стадии самых начальных и даже препатологических отклонений. Но не опасно ли на литературных примерах знакомить неискушенного в медицине читателя с ее симптоматикой?

Один из наших оппонентов – член Союза писателей – в неофициальной рецензии попытался предостеречь от такого рода литературно-психиатрических параллелей, прибегнув к своеобразному абстрактному эксперименту: «Предположим, что Ставрогин существует и живет в Твери. Его поведение не нравится местным властям. Кто-то (хроникер) пишет в Ленинград психиатрам о поведении Ставрогина. Неизвестно – правду пишет или ложь. Психиатры на основании письменных, непроверенных показаний неспециалиста признают у Ставрогина „наличие тяжелой психической патологии“. В довольно опасную игру играют в рукописи наши психиатры. Игра может нечаянно стать методом, метод – набрать силу. И тогда любого из нас можно будет упечь в „психушку“ просто на основании доноса?»

Мы оставили стиль изложения, образность, аргументацию автора без какой-либо редакции. Однако такой эксперимент обладает той особенностью, что он может быть продолжен. Мы его и продолжим, «обратившись» за консультацией к Достоевскому.

Несовершенны и до настоящего времени методы, организация, деонтология оказания помощи людям с «больными мыслями». В этом мы можем согласиться с нашим оппонентом. Но отказывать этим людям в помощи и по христианской, и по общечеловеческой морали безнравственно. Ставрогин не был помещен в «психушку», но он в тяжелом психическом состоянии раздвоенности эмоций, воли и мыслей покончил жизнь самоубийством. Не знаем, какая из альтернатив, по мнению рецензента, более оптимальна. Но главное не в этом. Ставрогин искал психотерапевтической помощи, исцеления. По совету Шатова он со своей исповедью пошел к советодателю-исповеднику Тихону, который, не сочтя себя достаточно компетентным, способным исцелить, рекомендует ему старца «...отшельника и схимника, и такой христианской премудрости, что нам с вами и не понять того» (11; 29).

А популяризации психопатологии при анализе творчества Достоевского мы не стыдимся и не боимся. Недаром первый психопатолог, обратившийся к его наследию, В. Чиж правильно указывал: «Лечение душевных болезней до тех пор будет давать плачевные результаты, пока образованная публика не будет иметь элементарных сведений по психиатрии... Попытку популяризировать психиатрию представляет мое сочинение „Достоевский как психопатолог“».[94] Взглядам, мыслям, задумкам Достоевского о том, как психологически-нравственно помочь людям с «больными мыслями», посвящена последняя глава.

Глава IV

Спасите наши души!

Дух Ваш прекрасен... Это анализ умной души, а не головы.

В зятое эпиграфом к этой главе признание самобытного писателя Н. С. Лескова многого стоит. Написанное в порыве восторга, оно выражает настроение всех тех, кто смог постичь откровения прекрасной и умной души великого писателя. Особенно ощутимо нравственно-оздоравливающее влияние его духовности стало в период его болезни, приведшей к скоропостижной смерти. Многочисленная корреспонденция была наводнена трогательными письмами простых людей: «...Прочтите горячие, здоровые, теплые мои приветствия, пусть они Вас оживят, исцелят, непременно исцелят...»; «Но добрые дела твои никогда не умрут: они на гробе твоем зеленеют и цветут». «Значит, большой и хороший был учитель», – говорили простолюдины, увидев идущих за гробом Достоевского многочисленных гимназистов и студентов. «Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним; и вдруг, когда он умер, я понял, что он самый близкий, дорогой, нужный мне человек... Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал, и теперь плачу»,[95] – так поразила смерть Достоевского Л. Н. Толстого.

Ушел из жизни нужный людям человек, который слышал стоны страдающих, его сердце откликалось на невидимые миру слезы, а умная душа подсказывала выход из, казалось бы, неразрешимых ситуаций. «Спасите наши души!» – этот призыв униженных и оскорбленных, больных мыслями людей он слышал всю жизнь. Нет с нами Достоевского, но осталось его наследие, его размышления, воспоминания о нем, которые помогают нам в тяжкие минуты сомнений и будут помогать нашим внукам, правнукам. Мы полностью согласны с драматургом Виктором Розовым, который не понимает, как можно говорить о том, что Достоевский мрачен. Наоборот, он – весь из света, любви к жизни, добра. Эти сияющие со страниц его произведений свет и доброта делают жизнь каждого из нас, прикоснувшегося к его гению, полноценной и насыщенной. Строки Блока, приведенные В. Розовым как ответ тем, кто считает Достоевского мрачным и надрывным («Простим угрюмство – разве это скрытый двигатель его? Он весь дитя добра и света, он весь свободы торжество!»), выявляют главное в духовно-оздоравливающем наследии писателя – не только вскрывать язвы и болезни души человеческой, но и показывать реальные пути для их преодоления.

Идеям Достоевского, касающимся психического оздоровления больного общества, и посвящена настоящая глава.

1. К кому идти с «больными мыслями»?

Романы Достоевского представляют собой самое страшное обвинение, брошенное в лицо буржуазному обществу: истинный убийца, губитель человеческих душ – это ты!

«Идеи-страсти (чувства)», приобретающие сверхценность и навязчивость, борьба их внутри раздвоенного сознания героев Достоевского часто переживаются ими как болезнь. Если бедность Макара Девушкина мешает ему даже подумать об обращении к врачу по поводу «больных мыслей», то герой «Двойника», скопив денег, прибегает к медицинской помощи. Голядкин, испытывающий психический дискомфорт (сплин), требует от доктора медицины и хирургии Рутеншпица не лечения, а платного совета.

С экономической точки зрения медицинская помощь, или консультативная, или практическая, принадлежит к категории услуг, не имеющих стоимости. Эти услуги обладают лишь поверхностной экономической характеристикой – ценой; это относится к духовной продукции вообще и соответственно ко всякому знанию, если оно становится товаром. «Отсутствие стоимости (т. е. объективного экономического регулятора цен), – пишет философ Э. Ю. Соловьев, – делает конкуренцию в сфере услуг особенно жесткой и напряженной: она вращается здесь не вокруг средней, а вокруг монопольной цены».[96] Борьбе за лучшего врача противостоит борьба за наиболее щедрого пациента. Гонорар медика в отличие от цены, уплачиваемой за обычные товары, строго не ограничен. Причем консультация как вид медицинских услуг особенно выделяется неопределенностью оценки результата деятельности и произвольностью цены по сравнению с практическим лечением.