Мои пациенты - Яков Цивьян

Когда я узнал причину отказа, я попытался убедить своего пациента в том, что он заблуждается. Пытался всякими разумными доводами доказать ему необходимость операции. Я рисовал ему мрачные картины последствий неустраненного сдавления спинного мозга. Все мои усилия были тщетны. Никакие разумные доводы не действовали.

На меня смотрели чуть упрямые, чуть иронические глаза лежащего в постели совершенно беспомощного молодого человека, ужасного в своей беспомощности, ужасного в своем нежелании прислушаться к совету, который давал ему возможность как-то улучшить свое состояние, получить какую-то перспективу на будущее.

Мои уговоры ни к чему не приводили. В ответ на них я слышал пространные рассуждения человека — специалиста в области физики и математики, положения которых он переносил в сложнейшую жизнедеятельность пострадавшего позвоночника и спинного мозга. Он пытался математическими расчетами доказать мне нецелесообразность моих предложений. Он требовал от меня абсолютно достоверных доказательств. Он требовал от меня надежных гарантий, подтверждающих мои предложения и рекомендации. Этих гарантий дать ему я не мог.

Говорили мы на совершенно разных языках. Я чувствовал, что все мои доводы бесполезны. Я понимал, что должен еще и еще раз, несмотря ни на что, попытаться убедить Женю в необходимости и разумности моих предложений. От этого во многом будет зависеть дальнейшая судьба этого молодого человека, талантливого и способного научного работника. Еще и еще раз пытался я объяснить ему случившееся. Я рисовал ему схемы. Насколько возможно, я пытался говорить с ним языком цифр, говорил даже о процентах благоприятных и неблагоприятных исходов, о реальных опасностях и осложнениях имевшегося у него повреждения. Я пытался убедить его в рациональности и необходимости операции. Я понимал, что его интеллект, его ум, привыкшие к стройным системам неопровержимых цифровых выражений, требуют такой же убедительности и стройности моих доводов. Мне, врачу, человеку, близкому к понятиям биологическим, все мои доводы казались убедительными и вескими. Но так казалось только мне.

Я проиграл сражение за будущее благополучие моего пациента. Проиграл ему же. Он не поверил мне. Он отказался от операции, которая была тем единственным спасительным шансом, который реально мог принести ему ощутимую пользу, от операции, которая могла вернуть ему утраченные движения, утраченную чувствительность, которая могла помочь ему обрести физическую независимость и свободу. Он не поверил мне. Он поверил тому первому врачу, с которым столкнулся после случившейся беды. Врачу, который своим неразумным, неосторожным врачебным словом лишил меня возможности реально помочь пострадавшему или, во всяком случае, попытаться помочь вызволить его из беды…

С чувством обиды и неудовлетворенности возвращался я домой. Обиды на себя, на свое неумение убедить Женю, на свою беспомощность, на то, что упускается единственная возможность попытаться восстановить утраченную почти полностью столь нужную человеку деятельность спинного мозга. Обиды на того первого врача, с которым Женя столкнулся в Гомеле…

Слово врача — как много оно значит для человека, нуждающегося во врачебной помощи. Не зря же великий русский врач Боткин сказал, что если больному после беседы с врачом не стало легче, то это плохой врач…

Врач и пациент…

Ведь их встреча всегда начинается с беседы, со слова…

Как же важно слово для больного человека. С каким вниманием, я бы сказал — жадно и нетерпеливо, ждет больной человек этого слова. Ждет в надежде, что сейчас рассеются все его беды, все его несчастья, все его горести. Исчезнут вдруг возникшие осложнения, жизнь войдет в привычный круг, станет опять приятной и спокойной. Слово врача вновь позволит ему заниматься любимым делом, снимет с него бремя забот, позволит не считать себя виноватым перед близкими и вновь вернет в его дом покой и радость жизни, позволит ему стать обычным человеком.

С какой надеждой всегда ждет больной человек этого слова от врача! Ведь иногда в такой ситуации слово — это приговор больному человеку!

А выслушивать приговор себе, своему здоровью, своим надеждам, своему будущему всегда трудно, для этого требуется стойкость и мужество. И разные люди при этом ведут себя по-разному. Одни с достоинством и внешним спокойствием — если кто-то попытается убедить меня, что это истинное, а не внешнее спокойствие, я не поверю. Не поверю, что существует человек, который в ожидании своего приговора может быть действительно спокойным. Психически здоровый человек не может быть таким. Сильный, волевой человек может скрыть свое волнение под маской внешнего спокойствия. Такое возможно. Такие сильные натуры встречаются нередко. И все же они волнуются. Очень волнуются. И это волнение всегда видно опытному глазу. Выражается оно по-разному. Иногда интонацией голоса, поворотом головы, взглядом, улыбкой. Иногда чуть заметным общим напряжением или чуть заалевшими щеками. Иногда — вдруг появившейся бледностью. А иногда и более откровенно: поступками, которые можно назвать бравадой…

Слабые натуры в тех же ситуациях никнут. Теряют всякую надежду. Отметают всякую возможность благоприятного исхода своей болезни… Слезы. Истерика.

Бывают и такие.

Некоторые впадают в безразличие. Их ничто не интересует. Они индифферентны к случившемуся. Им безразлично дальнейшее. Но этот ступор вскоре проходит. А затем следуют слезы, вздохи, сетования…

Разные люди. Разные реакции на приговор судьбы. Именно судьбы. Ведь от того, как сложится дальнейшее самочувствие человека, его здоровье, зависит и его дальнейшая судьба!

Пока человек здоров, ему все нужно. И дом. И работа. И общение с людьми. Его все интересует: погода, одежда, моды, люди и их отношения, и многое, многое другое.

Пришла болезнь — пришла беда. Все отходит на задний план. Только болезнь, только стремление избавиться от нее. И это вполне естественно. Человеку свойственно быть здоровым, полноценным. Это его норма. Ведь болезнь — это ненормальное состояние человека. Человек не может и не должен мириться с ней.

И вот у разных людей различная реакция на это ненормальное состояние, на слово врача, порой определяющее дальнейшую судьбу больного человека.

Каким же продуманным и ответственным должно быть его слово! Каким осторожным и бережным! Каким осмотрительным!

Об этом я думал, возвращаясь домой. Я думал, что тот врач, который на первых этапах Жениной трагедии лечил его, своим неразумным советом нанес ему тяжелейший вред. Ведь именно последовав его совету, Женя отказывается от столь нужной ему операции. Не потому, что боится ее, а только потому, что тот врач, с которым столкнула его судьба в минуту трагедии, настойчиво рекомендовал ему не соглашаться на операцию, которую ему будут предлагать.

Значит, и он думал о возможной необходимости операции?! Тем более это усугубляло его вину перед пациентом.

Я часто вспоминал Женю. И всегда испытывал при этом досаду за упущенную возможность попытаться помочь ему, вмешаться в его незавидную судьбу.

Шло время. Мелькали новые лица с новыми судьбами. Постепенно время стирало остроту обиды.

Прошло около полутора лет с нашей встречи. Однажды мне позвонили и попросили посмотреть молодого научного работника, математика, имевшего в прошлом перелом шеи. Я сразу вспомнил Женю…

Действительно, это был он. Бледный. Худой. С потухшими глазами. Медлительный. С тяжелым неуверенным голосом. С трудом передвигавшийся на двух костылях с помощью жены. Уставший от собственной физической немощи. Таким я увидел его.

За истекшие полтора года он многократно лечился. Наступили кое-какие сдвиги. Он встал. Правда, с помощью костылей. Но все же научился передвигаться. Нет, не ходить, а передвигаться. Ходить и передвигаться — это существенное отличие! Он стал заниматься своей любимой наукой. Дома. С ограничениями, но все же заниматься своим любимым делом!

Все эти долгие для него месяцы он помнил о нашей встрече. Вначале он вспоминал о моем настоятельном предложении оперироваться, как о досадном недоразумении.

Чем больше проходило времени, чем менее эффективным было проводимое лечение, тем чаще он вспоминал меня.

И вот, отчаявшись, он решил встретиться со мной еще раз.

Он ни о чем не просил. Не философствовал. Не рассуждал. Он просто сказал, что ему плохо, что, может быть, все же можно что-то сделать. Может быть, еще не поздно?!

И опять во мне с новой силой вспыхнуло чувство обиды за зря потерянное время, за упущенные возможности, за утраченные шансы. Ведь целых полтора года, целых восемнадцать месяцев изо дня в день, из часа в час, каждую минуту, ежесекундно на пострадавший спинной мозг Жени постоянно давил сместившийся и своевременно не удаленный костный отломок шейного позвонка! И каждую секунду, каждый день, каждый месяц в волокнах пострадавшего спинного мозга усугублялись необратимые изменения, исключавшие впоследствии нормальную его работу.