Мерфи - Сэмюел Беккет

Ниери и в самом деле излечился от Кунихэн, причем настолько полно и окончательно, что более полного освобождения от нее нельзя было бы себе и представить. Это духовное избавление было более совершенным, нежели то, которого он бы достиг, даже если бы она уступила его желаниям, как это произошло с девицей Двайер. Однако способ излечения кардинальнейшим образом отличался от того, который был так успешно применен к Вайли. Хотя, надо заметить, в случае с Вайли речь следовало бы вести не столько о выздоровлении, сколько о лечении, ибо Кунихэн уступала в некоторой степени желаниям Вайли или, если выразить это несколько иначе, поддавалась его прихотям. Вайли получал такие дозы, которые делали дальнейшую гомеопатию излишней.

Читателю, возможно, будет любопытно знать, что слова Вайли, обращенные к кому бы то ни было, надолго оставались в памяти услышавших их. Скорее всего этому способствовал особый тон голоса. Скажем, Купер, чья память, вообще-то говоря, плохо удерживала слова, сумел однажды восстановить без потерь одну Вайлиеву фразу, которую сам Вайли посчитал бы наипустяковейшей из самых пустяковых: «Синдром, известный под названием жизнь, слишком диффузен, и для его лечения средства лишь для снятия боли непригодны, ибо если при применении такого средства и наступает некоторое облегчение одного из симптомов, то тут же усугубляется какой-нибудь другой. Жизнь – закрытая система. И, к примеру, лошадиная пиявка – закрытая система, и степень ее прожорливости постоянно остается неизменной». Фраза была пересказана Купером Ниери, и теперь он, не вылазивший из постели, постоянно повторял ее.

Ниери раздумывал над своими недавними задом-напередными поворотами, одновременно такими приятными и такими болезненными. К приятным переменам можно было отнести уход боли от потери Кунихэн; к неприятным следовало бы отнести приход боли, вызванной отсутствием общения с Мерфи и сообщениями о том, что Мерфи все больше «сдавал»; зады же наилучшим образом приспособлены природой не только для получения ударов, но и для глумления над наносителями ударов; этот парадокс был удивительно доходчивым образом проиллюстрирован Сократом,[186] который, задрав свой плащ, обратил обнажившуюся часть к деревьям.

Уменьшалась ли потребность Ниери в Мерфи от того, что Мерфи превратился из ключа, который должен был открыть доступ к Кунихэн, в одну-единственную земную надежду обрести друга и вместе с ним все то, что такая дружба могла бы дать (представление Ниери о дружбе было весьма забавным: он наивно полагал, что дружба может длиться чуть ли не вечно. Упоминая кого-либо из своих врагов, он никогда не говорил: «А ведь он когда-то был моим другом»; он всегда говорил, с нарочитой тщательностыо выговаривая слова: «А ведь я когда-то думал, что он мне друг»). Так стала ли его потребность в Мерфи меньше? Ниери казалось, что она сделалась еще больше, чем была раньше, но с другой стороны, совсем не исключено, думал Ниери, что она была не больше и не меньше, а оставалась прежней. «Преимущество такого взгляда на вещи заключается в том, что не ожидая существенного улучшения положения вещей, можно не бояться и того, что это положение ухудшится. Все будет пребывать в том же состоянии, что и пребывало всегда».

Ниери столь сильно жаждал общения с Мерфи, что, даже лежа в кровати, не находил ни минуты покоя. Никогда, никогда раньше ему не хотелось чего-нибудь столь же сильно! Он ворочался с боку на бок, извивался, как огромный червяк, вдавливал лицо в подушку так сильно, что она двумя крыльями вздыбливалась по обеим сторонам его головы. Перевернувшись со спины на живот, он решил, что очень приятно поменять положение тела и чувствовать, как вес собственной задницы и всего прочего теперь живым грузом давит на кишки, не так, как это было раньше, когда кишки и все прочее тяжким грузом ложились на задницу и спину. Зарывая голову в подушку и прикрывая затылок торчащими вверх углами этой подушки, Ниери, постанывая, бормотал: «Le рои est mort. Vive le pou!».[187] Смолкал, a потом снова стонал в подушку: «А бывает ли так, что вошь успевают раздавить еще до того, как она успевает оставить потомство? А бывают ли ключевые вши: одну такую раздавишь – и сгинет их подлый род?»

Когда-то давно Мерфи, побуждаемый такого же рода соображениями и ведомый не гневом, а любовью, отправился, едва выйдя из поры детства, на поиски самого себя. Гениальный ход, который Ниери, ньютонианец по натуре, не смог сделать сам и не допустил бы, чтобы такой ход сделали против него… Да, похоже, для Ниери надежды нет; он, по всей видимости, обречен на пребывание в состоянии вечной надежды. В нем есть нечто от Гюго. Во взоре его постоянно сверкают молнии, он неустанно брызжет метафорической слюной возмущения; его беспрерывно мучит какой-нибудь зуд – едва угомонится один, как начинается другой; он будет чесаться до тех пор, пока не счешет с себя свою смертную оболочку – если, конечно, ему позволят это сделать.

Получается так, что в Мерфи нуждается пять человек, если не считать его самого. В нем нуждается Силия, хотя бы просто потому, что она любит его. В нем испытывает потребность Ниери, потому что он наконец видит в Мерфи друга. В нем нуждается Кунихэн, которой требуется врачеватель, способный излечить ее от душевных страданий. Он нужен Куперу, хотя бы потому, что Куперу платят, чтобы искать его. В нем нуждается Вайли, потому что он смирился с мыслью о том, что ему в не очень отдаленном будущем придется оказать Кунихэн честь стать ее мужем. Ведь в Дублине и в Корке Кунихэн не только выделялась своими исключительно явственно выраженными антропоидными чертами, но еще и обладала некоторыми – и весьма немалыми – приватными денежными средствами.

Обратите внимание на то, что среди всех перечисленных причин, по которым Силия и все прочие нуждались в Мерфи, лишь любовь гордо светит, как яркая свеча, и не коптит чадом. И не просто потому, что то была Любовь с большой буквы, а потому, что средств для достижения желаемого конечного результата ей не хватало. Когда Любовь добивалась того, чтобы Мерфи преобразился и кардинальным образом изменился, оказался бы затянутым в рутину оплачиваемой работы, эта Любовь успешно изыскивала достаточное количество средств в своем распоряжении. А вот тогда, когда целью Любви сделался сам Мерфи, любой ценой, в любом, так сказать, виде (с единственным условием – Мерфи должен был оставаться мужчиной, достойным любви, иначе говоря, всегда бы «имелся в наличии»), средств для его удержания стало не хватать, о чем, собственно, Мерфи и предупреждал Силию. Женщины и в самом деле существа крайне необычные и забавные – они хотят, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Они никогда до смерти не забивают то, что они называют любовью,[188] если не считать тех случаев, когда у них отсутствуют инстинкт оказания помощи и умение делать искусственное дыхание.

Поскольку Куперу случилось оказаться ближе к тому месту, где комнату снимала Кунихэн, чем к улице, на которой стоял дом, в котором снимал комнату Вайли, то именно к Кунихэн он поспешил с сообщением о том, что ему удалось наконец вычислить ту женщину, ну женщину этого самого Мерфи; Купер прибавил к этому сообщению свое глубокомысленное рассуждение насчет того, что «там де женщина, там и это вот, мужшчына сыщется, дайте токо врэмя».

– А отчего ты так уверен, что это его женщина? – прошипела Кунихэн. – А ну-ка, опиши эту сучку.

Купер, следуя своему верному инстинкту избегать конкретностей и излишних деталей, стал ссылаться на то, что он видел ее уже в сумерках, а соответственно рассмотреть хорошо не смог, и что к тому же видел он ее только сзади (последняя отговорка оказалась, надо признать, весьма неудачной), и что… ну и все такое прочее. Среди всех тех критических оценок, которые могли бы быть высказаны в адрес «женщины Мерфи» (колеблющихся от прямого отвращения до скрытого восхищения типа: «А зад у нее во какой!» с разведением рук широко в стороны), не нашлось ни единой, которая не причинила бы Кунихэн боли. Ибо так или иначе получалось, что либо ей, Кунихэн, предпочли мерзкую уличную девку, либо что – и то было бы еще хуже – существовала на свете красавица, превосходившая ее, Кунихэн, своею красою. И то, и другое предположение было слишком болезненным, и услышать то, что могло послужить основанием для таких предположений из уст мужчины, даже такого, как Купер, было болезненным вдвойне.

– Никому ни слова, – потребовала Кунихэн. – Какой, ты сказал, номер дома, в котором она живет?… Ага, ясненько… Скажешь им, и Ниери, и Вайли, что снова день прошел впустую и ты никого не нашел. Вот тебе за труды. Надеюсь, этого будет достаточно.

Говоря все это и, вручая Куперу деньги, Кунихэн рассеянно расстегивала пуговицы своей верхней одежды и вынимала шпильки из волос. Похоже было на то, что ей хотелось поскорее раздеться. При этом, надо отдать ей должное, она совсем не задумывалась над тем, что Купер, несмотря на все свои недостатки и странности, был все же мужчиной и соответственно обладал страстями и желаниями, свойственными мужчине, причем именно такими, которые она ценила в мужчинах прежде всего.