Непобежденные - Владислав Бахревский

И вдруг пожаловал на службу взвод полицаев. Их привел инспектор Ступин.

Первым делом подошел к стене, где когда-то повесил портрет царевича Алексея. А портрет – на месте! Выходит, священник сохранил его, спрятал от глаз комиссаров, когда Людиново больше недели было у красных.

Еще пожаловали гости. Переводчик из русских привел командира немецкого батальона, с ним трое солдат с автоматами.

Офицера привлекла церковная лавка, где дочь отца Викторина продавала свечи.

– У вас всегда так много народа? – спросил офицер, обращаясь и к Нине, и к переводчику.

Нина ответила по-немецки:

– Господин офицер! Служба праздничная. Праздник большой – Сретение.

– Праздник в честь чего? – спросил офицер.

– Во славу Младенца Христа. На сороковой день по Рождестве Пресвятая Дева Мария принесла Сына в храм Божий, – Нина улыбнулась. – Вам нужны подробности?

– Пожалуйста! – командир батальона тоже улыбнулся.

– В храме Богородицу и Младенца Христа встретил старец Симеон. Ему было триста лет. Святой Дух предсказал старцу: он не увидит смерти, покуда не узрит Богомладенца. Симеон Христу возрадовался и сказал: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко», – Нина попробовала перевести эту фразу, а потом повторила ее по-церковнославянски. – Сретение, таким образом, есть встреча. Христа и Симеона.

– Вы немка? – спросил офицер, довольный рассказом.

– Я – русская, но люблю немецкий язык. Я люблю Гёте, Шиллера.

Офицер пожелал купить свечи, но Нина денег не брала.

– Это подарок!

– О нет! – возразил командир батальона. – Я хочу быть, как все. Свечи – это ведь жертва?

– Скорее всего, да! – согласилась Нина.

Она была очень хороша. Женская красота поднимает дух, а офицер прибыл со своим батальоном с фронта. Не для отдыха, правда. Для войны с партизанами. Лес – место опасное, но все-таки не передовая.

Офицер прошел в храм ставить свечи, а к Нине обратился инспектор Ступин:

– У тебя немецкий – высший класс!

– Я брала уроки у мадам Фивейской.

– Фивейская – старая дура, а тебе, голубушка, надо в управе работать… Поговорю с батюшкой.

Отец Викторин уже заканчивал службу. Пора говорить проповедь «Слово на Сретение», а тут и полицаи, и немецкий майор.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – начал по обычаю проповедь молитвой. – До Сретения мы дожили. Где Христос, там чудо! Старец Симеон принял Христа Спасителя на свои руки, но на самом-то деле – это Христос, Сын Божий, держал старца, как держит каждого из нас. Ведь от Христа зависит и время нашей жизни, и время преставления. – Заметил: переводчик что-то говорит на ухо офицеру. – Две святые тайны заключены в бытии каждого человека, – продолжал батюшка проповедь, – рождение и смерть. Рождение от нас не зависит, а вот какою будет наша смерть, отчасти в нашей воле.

Апостол Павел, имея желание быть со Христом, говорил ученикам: «…Оставаться во плоти нужнее для вас». И не просил Господа ускорить своего переселения на Небеса. А теперь вспомним батюшку Серафима Саровского. Батюшка был прост в слове: «Там – лучше». Однако правда в том, что мы и на земле нужны Господу. На нашей Русской земле. Мы должны жить и благодарить Иисуса Христа за жизнь.

Идет война. Поэтому нередки случаи, когда люди жертвуют жизнью ради Родины. Грех ли это?

Из истории Церкви мы знаем: одна мученица кинулась вниз головой с крыши, чтобы насильники не осквернили ее девство. И этот поступок не осужден святыми отцами. Аминь.

…Агенты Бенкендорфа, должно быть, ушки держали востро, слушая отца Викторина. О войне он сказал, сказал о тех, кто жертвует жизнью ради Родины. Но эти слова можно и к немцам отнести.

Инспектор Ступин был согласен с проповедью: цесаревич Алексей на месте! Священник чтит Царя!

Смерть агента

В Людиново прибыл батальон, снятый с фронта.

Засылку агентов в партизанские отряды Бенкендорф возложил на Дмитрия Иванова. Митька Иванов остановил выбор на учительнице из деревни Березовки. Милая, умные глаза. Личико светлое, ясный лобик. Все советское ненавидит. Ненависть оправданная – отца и мать раскулачили бессовестно. Живности «лишней» – жеребенок у лошади да телка у коровы. Телку оставили, чтоб деньжонок на учебу Лизоньке собрать… Старший брат погиб на лесоповале в Мордовских лесах, отец вернулся из Караганды больным. А сердечного друга Елизаветы, взявшего в руки обрез постоять за крестьян, – застрелили чекисты.

Судьба.

В эти самые дни Нину Зарецкую взяли на работу переводчицей в комендатуру. Отец Викторин о предложении Ступина сообщил через Олимпиаду и Азарову Золотухину; тот был рад иметь своего человека в самом гнезде врагов.

Но Нину посылали и на допросы в полицию, если приходили офицеры из конторы Айзенгута. Отец Викторин сильно переживал за нее.

А Нина тряслась, попадая в это страшное место, но чуть ли не в первый день службы сообщила отцу очень важное и очень нужное.

Машинистка полиции Анастасия Петровна встретила в коридоре новую переводчицу, белую как полотно.

– Что с тобой?

Нина ресницами хлоп-хлоп, слез нет, а на лице – ужас.

– Бьют, что ли, кого?

Головкой кивнула.

– Кого?

– Девушку. Резиновым шлангом. Ее на снег выбросили, во двор.

Анастасия Петровна дала воды попить.

– Партизанка… У нас бьют жестоко. Привыкай к человеческой грязи. Вот, гляди! – показала бумажонку. – Печатаю для доклада немцам.

Нина прочитала: «Староста деревни Вербежичи г. Горбачев помогает партизанам. Для партизан деревенские жители хлеб пекут. Громова».

– Может, и пекут хлебушек! – сказала Анастасия Петровна. – А куда этому Горбачеву деваться? Не даст хлеба – партизаны без спроса возьмут… Не жизнь, а беда! Партизаны не прибили, наши укокошат. Нашим лишь бы поживиться чужим добром. А немцам – что? За службу чин дадут, медаль.

Когда Нина и Анастасия Петровна шли на обед, им встретились Иванов и с ним пригожая, быстроглазая молодая женщина.

– Вот она, Громова-то! – сказала на улице Анастасия Петровна. – Красивая, добрая с виду, а – доносчица… Не первый раз с Митькой вижу дурочку. Завербует, к партизанам пошлет. А у партизан-то на предателей нюх собачий.

Поговорили и забыли, но уже через день Василий Иванович Золотухин читал донесение Ясного.

«Из достоверных источников стало известно, что для засылки в партизанский отряд готовится некто Громова, лет 30-ти, темно-русая, среднего роста, одета по-городскому, по характеру вспыльчива, питает страшную ненависть к коммунистам и активистам. С каким заданием пойдет – неизвестно, умалчивает. По логике, она должна вернуться вскорости».

Немцам важно было знать, какие силы сосредоточены в отряде, какое у партизан вооружение.

Иванов сам повез Елизавету Громову в Куяву на легких быстрых санках.

– Возвращайся обратно, особенно не задерживаясь! – просил Митька учительницу. – До чего же сладко тело твое дышит!

– По любви мое тело исскучалось, – невесело призналась Громова.

– Буду ждать.

– Не молод ли для меня?

– Коль на такие дела сгодился, какие теперь делаем, и в других не оплошаю.

– Не оплошай! – Серьезно глянула: – Скажи, что с Россией будет?

Митька даже лошадь придержал:

– Ты о чем?

– О том, что такие пары, как ты и я, – сволочей нарожают.

– Ты себя сволочью зовешь?

– Сволочью. Мщу за убитую жизнь нашей семьи. Но мой прадед гренадером служил, в самом Санкт-Петербурге…

Митька стегнул лошадь кнутом. Помчались. Лес в струнку вытянулся по сторонам дороги. Митька крикнул Елизавете на ухо:

– Мозги побереги! Как бы не закипели от думанья. Выживем – поглядим. Коли Германия будет везде – в Австралию можно будет махнуть.

Проехали на рысях Куяву.

– Пора? – спросила Громова.

– Погоди торопиться. Поближе подвезу.

Отпустил вожжи. Лошадь сначала бежала, потом трусила, перешла на шаг, и сани замерли.

Громова выбралась из-под тулупа:

– Пошла?

Он прикрыл веками глаза, соглашаясь.

– Хороши у тебя ресницы, паря!

– Погляди, есть ли у них минометы, – сердито сказал Митька.

Подняла руку, но не обернулась.

Партизаны остановили учительницу Громову в деревеньке, в Ивоте, одноименной поселку, где прошло детство и отрочество Алеши Шумавцова.

Громову даже судили. В тот же день, как взяли. И расстреляли в тот же день.

Был невезучим засылавший.

Переводчица

Нина Зарецкая, переводчица комендатуры, багровела до корней волос от стыда, от позора смотреть на мужчин и женщин, которым приказывали раздеваться догола, а потом пороли резиновыми палками. Но лицо Нины становилось белым, когда люди кричали от боли, а ягодицы и спины избиваемых превращались в кровавое месиво.