Другие семь дней - Виктор Гвор

Пока ясно только одно. Тех, кто не захочет оставаться, загрузить на «буржуинский» паром и отправить обратно, взяв предварительно расписку в отказе от гражданства СССР. И директивы такие, и сам Тучков с этим согласен. Попутчики не нужны. Остальных надо перевоспитывать, и контролировать. Пока не станут советскими людьми, а враги не проявят свою сущность. Работы-ы…

А как разгружать паромы? Ладно, пусть над этим дирекция порта думает, для него главное — люди. Люди — это кадры, а кадры решают всё.

У ворот порта капитана буквально за пуговицу поймал директор ближайшей МТС, товарищ Мгеладзе:

— Товарищ Тучков, у вас проблема с расселением прибывших? Наша МТС готова принять десять — пятнадцать человек, а мы ночью обсудили с председателями колхозов, и они возьмут к себе, на первое время, по пятьдесят — сто. Только разрешите нам самим выбрать, кого брать?

«Вот же волчара, никогда своего не упустит! Не зря „мгели“ означает „волк“, — подумал Тучков. — Надо выяснить, от кого произошла утечка информации. А с другой стороны — баба с возу».

— Хорошо, товарищ Мгеладзе, если исполком не будет против. Но что за проблема, почему ко мне?

— Нас в порт не пускают, — сознался Мгеладзе.

— Нас? — переспросило Тучков. Директор молча показал на группу человек в десять, стоявших невдалеке.

«Десять на сто — выходит почти тысяча человек. Чем не решение? А наблюдение наладим» — Тучков мыслил прагматично, но и контроль упускать не хотел:

— А где их участковые? — потом повернулся к председателям. — Товарищи, подойдите.

Когда те подошли, и закончили вразнобой представляться, Тучков сказал:

— Товарищи, учтите, вы берёте на себя большую ответственность. К вам попадут люди, лишившиеся всего привычного, дома, семьи, друзей. А для нас важен каждый человек. Вы будете обязаны стать им новой семьёй. И почему вы без участковых? Отбор должен проводиться вместе с ними. И я буду спрашивать с вас за каждого, кого вы возьмёте.

Вперёд выдвинулся грузный, что не мешало ему быть очень подвижным, Апостолиди:

— Кали мера, товарищ Тучков, — он всегда так здоровался, как бы подчёркивая, что, когда большинство греков после революции уехало в Элладу, в его селе остались все. Строить первое в мире государство рабочих и крестьян, — помните, когда к нам привезли детей из Испании, разве они не стали нашими детьми?

— Кали мера, Одиссей Анастасович, — ответил капитан, — вы составили заявку?

Ему протянули список из одиннадцати фамилий, написанных химическим карандашом.

— Пройдёмте, товарищи, — и Тучков направился к проходной порта.

— Сержант Нестеренко!

— Я, товарищ лейтенант!

— Значит так, Василий, — на начальнике лица нет. Ну, верно, он за последнее время спит только тогда, когда с ног падает. — Берешь телегу и дуешь в Волынку. Михеич нам гостинцев обещал. Заберешь, привезешь сюда. А то на союзников из будущего нам довольствия комендатура не выделяла, а кормить их надо. Заодно узнаешь, как там дела. Возьми с собой… Во! Фридлендера возьми. Тебе полезно антисемитизм свой лечить.

— Никакой я, товарищ лейтенант, не антисемит! Аврик — хороший парень, пооботрется, отличный пограничник будет.

— Тем более. Вот его и возьми. Одна нога здесь, другая там.

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Еж твою двадцать восемь через синхрофазотрон и адронный коллайдер в горбатую спину!

— Стакан!

— Перебьешься! «Ёж» — слово нематерное. А колючее животное!

— А этот… «синхо…», ну и то, что в спину.

— Тоже нематерное, — заступился Егор, — вполне себе приличные устройства. Что там, Лех?

— Сам посмотри.

Егор подошел. Из тщательно очищенного от снега льда торчала головка крюка с продетой в серьгу петлей веревки.

— Это что? — спросил Лешка.

— «Морковка», — ответил Егор, рассматривая железку с не меньшим удивлением, — ледовый крюк. Использовался раньше. Когда буров не было. В лагерях еще есть запасы. Иногда их в скалы долбят, «точки» вечные получаются.

— Это я и сам догадываюсь, не дурнее паровоза, — съязвил Лешка. — Какому… — он проглотил матерное слово, правда, целиком от ругани не избавившись, — … дятлу, пришло в голову изображать из себя дятла?! Буры уже лет тридцать, как есть! А петля? Это же пенька, мать ее!

— Причем, новенькая, — согласился Егор. — На ней мухи ни разу того, чик-чик, не делали.

— И заколотили его уже после снегопада! Это как понимать? Реконструкторы от исторического альпинизма? «Толчки» на Памир подались? Горных эльфов отыгрывают, блин! — начал заводится Лешка. Было у него с «толкиенистами» связано что-то нехорошее…

— Может у них трубки кончились? — выдвинул версию подошедший Санек. — А буры оставлять — ребят жаба задавила.

— Он же не в дырку от бура вбит! — хмыкнул, сомневаясь, Егор. — Напрямую в лед загнали. Да и за каким хреном тащить сюда «морковку»? Она же тяжеленная!

— И? — вопросительно посмотрел на командира Лешка. — Резюм будет?

— Не будет ни резюме, ни конструктива, — ответил Егор. — Будет перекур с разбором. И спуск. Последний пойдет с этого крюка. Трубку сэкономим.

Он отошел к рюкзакам, дождался, когда все рассядутся, и начал:

— Итак. Двадцать первого июня мы подошли к перевалу, который назвали «Загадка». До нас перевал никто не ходил, поскольку он на границе Китая и Киргизии, и только таким упертым раздолбаям как мы хватило терпения оформить все документы на пересечение границы и втолковать китайским погранцам, что эти бумажки не лажа. До перевала оставалось полчаса хода, и виден он был отлично. Никаких технических сложностей не наблюдалось. Так?

Остальные молча кивнули. Егор продолжил:

— В ночь на двадцать второе резко портится погода. Леха выходил из палатки, «эльфов погонять», в два ночи, было тихо. Я просыпался в четыре — уже мело.

— Ну, это не странность, — вставил Санёк, — с погодой всяко бывает. Горы.

— Согласен. Просто отмечаю. К утру двадцать третьего погода стала. И на перевале появилась абсолютно отвесная и идеально гладкая стена перемороженного льда, высотой около двадцати метров, идущая по всему гребню. Откуда взялась стенка, и причины ее характеристик мы объяснить не можем. С другой стороны перевала обнаружилась совершенно естественная картина спуска. Если не считать верхний срез стены.

— Угу, — вставил Лешка, — как будто ножом отрезали.