Евпатий Коловрат - Лев Прозоров

— Дозволит ли Непобедимый…

— Говори… — буркнул, проглатывая мясо, одноглазый.

— Это цэреги темника Бурундая, о Непобедимый…

Старый полководец испытал чувство, схожее с тем, как бывает, когда пытаешься жевать расколотым зубом — впрочем, как почти всегда, когда слышал это имя.

— …Они привезли пленного мангуса!

— Что?! — не дожевал снятый с ножа кусок Непобедимый, наспех вытирая руки о штанину.

— Мангуса, о Непобедимый! Бурундай пленил мангуса, из тех, что поднимают мертвецов. Его везут к белому шатру!

Смотреть на пленённое Бурундаем чудовище собралось, было впечатление, полкошуна. Четверо урусутов, валявшихся на санях рядом с ним, были обычными людьми. А вот главный пленник и впрямь напоминал тварь из царства Эрлиг-Номун-хана, только, скорее, не мангуса — ни встрёпанной рыжей гривы, ни венца из черепов, ни вывернутых мясистых губ и распирающих пасть клыков, ни свисающего на колени волосатого брюха, — а отрыгнутого им полупереваренного грешника. Чад жареного мяса у саней стоял едва ли не более сильный, чем в чёрной юрте.

— Что тут творится, вы, отрыжка болотных жаб?!

При приближении Пса-Людоеда в окружении не скупящихся на плети чёрных нукеров толпа быстро поредела. Сотня охраны повалилась с коней плоскими лицами в снег. Непобедимый отыскал глазом сотника.

— Что ты тут устроил, ублюдок крота и жабы?! — Плеть со свистом рассекла воздух. — Решил всему войску показать, что в лесах и впрямь водятся страшные чудовища? Помогаешь урусутам запугивать наших цэрегов? Отчего ты не бережёшь свою красную жизнь толщиной с нитку?!

После этих слов Непобедимого последние любопытствующие внезапно вспомнили, что у них есть дела в других частях лагеря, и поспешили к ним, кто пешком, кто верхом.

— Это был приказ темника Бурундая, о Непобедимый. Покорный слуга Джихангира готов ответить, если выполнял его неправильно.

Непобедимый пожевал сухими губами и, развернув пузатого конька, казалось, раздавшегося вширь под тяжестью его тела — рослых долгоногих коней, на которых ездил Джихангир и сиятельные ханы, полководец не признавал — кинул через плечо:

— Поезжай за мною, сотник. И набросьте что-нибудь на него!

Одного из нукеров он отправил вперёд с распоряжением поставить рядом с чёрной юртой ещё одну, окружив её усиленной охраной.

Тем временем с сожжённым лицом урусутского мангуса, прикрытым теперь накинутой на брусья, на которых он висел, попоной, творилось нечто, что напоминало о возведении юрты.

Вот разворачивается остов.

Вот он обрастает мягкой плотью войлоков.

И наконец, и пересечения остова, и мягкие бугры войлока обтягивает, как кожа, ткань.

Так и тут, на почти обнажившейся кости вспухли бугры наполняющейся кровью плоти, подёрнулись серой паутиной сухожилий, а после стали обрастать кожею.

Непобедимый вдруг понял, что мангус смотрит на него.

Мангус заговорил.

— Что он говорит? — не отрывая взгляда единственного глаза от синих глаз мангуса, Непобедимый закусил редкий седой ус. — Эй, сотник?!

— С позволения Непобедимого — темник не дал нам толмача.

— Тебе сказали, — вдруг раздалось рядом по-кипчакски. Говорил лежащий на санях урусут. — Тебе сказали, кривой, — хочешь так же? Хочешь выздоравливать после любых ран? Хочешь отрастить новый глаз и новую руку взамен сухой? Подставь горло. Я тебя укушу, и станешь таким же…

Непобедимого передёрнуло. Он отвёл взгляд и сжал бёдрами ребра конька, посылая его вперёд.

— Эй, куда же ты? Куда бежишь?! — донеслось сзади. Непобедимый, не оборачиваясь, подал знак здоровой рукой. За спиной несколько раз просвистела плеть, и глумливый голос замолк.

Джихангир явил свой светлый лик слуге своему после обеденной трапезы — он, как видно, не счёл появление пленённого мангуса достаточным поводом для того, чтобы прервать её. Непобедимый выбежал встречать ученика наружу, опустился на колени в снег у порога чёрной юрты. Рядом так же опустился на колени, склонил к снегу голову в чёрной шапке Найма. Первыми посыпались с коней синие нукеры. Двое, опустившись на одно колено, обнялись, уложив головы на плечи друг друга, у самого стремени Джихангира, рядом с ними встал на четвереньки третий, и четвёртый упал в снег ничком.

Когда-то он взлетал в седло с земли, не касаясь стремян, и весело смеялся этому. И уж подавно сам спрыгивал наземь.

Повелитель сошёл с седла белого жеребца по живым ступеням. Подошёл к склонённому полководцу:

— Разрешаем встать.

Непобедимый поднялся, кряхтя.

— Нас известили, что захваченный Бурундаем мангус и урусуты из его свиты у тебя.

— Это так, Повелитель. Я счёл необходимым убрать его с глаз, дабы не устрашать наших цэрегов, и без того смущённых слухами.

— Что ж, разумно. Но отчего ты не поспешил уведомить нас об этом?

— Да простит Джихангир нерадивого раба своего, я торопился допросить пленных, полагая возможным известить Повелителя моего потом.

— Напрасно, Непобедимый. Мы сами допросим пленников. — И, пройдя уже несколько шагов к чёрной юрте, кинул, не оборачиваясь: — Дозволяем сопровождать нас.

Непобедимый переглянулся с Наймой и отправился вслед за Повелителем — а если быть точным, за четырьмя синими нукерами и двумя белобородыми уйгурами в синих халатах и синих высоких шапках, и невзрачным человечком с на редкость неприметным лицом.

Жарко горят фитили в плошках с бараньим жиром. Крепко держат цепи на запястьях. Душно. А тут ещё ввалились толпою — воины и старики в синем, давешний кривой, видать, воевода здешний, какой-то неприметный, не пойми кто, половец не половец, касог не касог… А впереди всех — не то девка, не то парень, но размалёванный, как скоморох. Тонкостанный, тонкорукий, пальцы в перстнях, на лице — роспись, как на стене церковной, одёжка белая, на голове и вовсе не пойми чего одето. У пояса — меч. Садиться стал, где стоял, думал уж — на пол сядет, так белобородые с кривым наперебой под него подушек наметали. В тонкие пальцы чеплашку, пахнущую пропавшим молоком, сунули. И расступились, согнувшись.

Да никак сам царь Батый?! Вот этот вот сопляк? Вот этому скомороху крашеному покоряется орда, которой от козарских времён на русских землях не видывали?

А тут неприметный выступил вперёд:

— Тебе оказана великая честь, колдун. Тебя будет допрашивать сам великий царь Бату, сын Джучи, сына Чингиса, Потрясателя Вселенной, Священного Воителя, царь над царями, земной бог…

Оттарабанил — и склонился в сторону Батыя.

Заговорил скоморох. Что и сказать — умеет себя держать. И слов не понимаю, а от голоса мороз по коже продрал… бы. Продрал бы, не будь этой зимы, мёртвых городов, котла на Пертовом угоре, поднятых…