Евпатий Коловрат - Лев Прозоров

— Кольчугу изгадил, паскуда, — огрызнулся на взгляд воеводы рыжий гридень. — И кольчугу, и тулуп, и рубаху… да и больно, мать твою через тын…

— Кто ж тя разберёт по ночи-то, кто ты есть, — без раскаяния пожал плечами светлобородый. — Думал, поганин отбившийся… слышу — верхом, а мне б конь не помешал. Я, промеж прочим, и по сю пору не знаю, кто вы такие. Что не нелюди эти, уже разобрался.

— Не эти, — усмехнулся Чурыня. — Не эти, другие…

— Какие ещё другие? — моргнул «живой человек».

— Ты про навьих слыхал?

— Я много чего слыхал… особливо на Осенние Деды да на Карачун ввечеру, — усмехнулся светлобородый.

— Теперь гляди.

Светлобородый оскалился засмеяться, поводил глазами по лицам — и обронил улыбку с губ.

— А ты, земляк, не шутишь… то-то гляжу, глаза у вас, как у рысей, в темноте светятся, думал, показалось… Погодь, так я, — обернулся к Головне, — и впрямь тебе полпера от рогатины в спину вогнал?! Не померещилось мне?

— Чтоб кому другому про тебя так померещилось! — всё ещё со злостью отозвался рыжий гридень.

Светлобородый перекрестился:

— Господи помилуй! Ну и дела творятся… И куда ж вы нынче?

— На пир, — воевода развернул коня. — С гостями незваными красного вина попить — да и их упоить вдоволь, допьяна. Чтоб назад не ушли.

Другие тоже разворачивали коней, потеряв всякий вкус к продолжению беседы. Парень помолчал, а потом окликнул:

— Эй, а коня дадите? А то мне пешком за вами не поспеть!

Сказался он Романом, гриднем и тёзкой Романа Ингоревича, государева брата. Он был среди тех, кто успел доскакать до Коломны, а после пытался остановить ворогов на пороге. Не вышло. В сече загнали на стену, оттуда, с заборола, и ухнул вниз головой — на кучу тел под стеною. Хоть и не наземь упал, а дух отшиб, да сверху покойники навалились. Так и лежал без памяти… А орде далеко уйти вряд ли вышло. Сколько он там в трупье отлёживался — ну день, много два.

Но в Суздальской земле их ждала новая забота — войско чужаков разделилось. Несколько больших отрядов — как размыслили сообща воевода со старшими гриднями, по нескольку тысяч в каждом, — разошлись разными дорогами.

Надо б было главную орду гнать, царскую… да по следу разве поймёшь?

Собрались у костра.

— Ну что, други, — подвёл черту Коловрат. — Они разошлись, и нам расходиться пора. Кому куда идти — пусть жребий решает, поделим. А бить будем по-волчьи. Догоните свою орду — рассыпайтесь, обкладывайте со всех сторон, мёртвых подымайте. Десятки, сотни в сторону отходить станут — бейте. Сперва режьте всех, до единого. Чтоб канули в лес, как камень в воду. Чтоб души поганые безвестностью вымотать…

— Ещё есть ли у них душа… — пробормотал какой-то гридень.

— Ну так то, что заместо души, — отрубил воевода. — Потом недобитков подпускайте. Пусть расскажут своим, какой страх по русским лесам ходит. Чтоб тени своей бояться стали. А потом уже — бить. По-настоящему бить.

Чурыня смотрел на лица гридней-соратников и диву давался. Не было больше скорби. А было… это даже не радость близкой битвы.

Голод.

— А меж собою-то ссылаться как? — спросил Сивоус.

Чурыня открыл рот… но вместо людской речи с языка сорвалось Навье слово. Не то, которым поднимались мёртвые. Иное…

…островок света. Колышущиеся тени вокруг… Тепло. Еда. Когда такие тени бывают в лесу, бывает еда… Воля Чурыни влилась в чужие, куцые, чёрно-белые мысли. Расправились крылья… и уже людскими глазами увидел слетевшего из ночной тьмы ворона, опустившегося на плечо Сивоусу, скрежетнув когтями по стальным кольцам.

— Вот так! — гортанно крикнула птица — и скрылась в ночи…

— Чурыня! Спишь, что ль? — оторвал его от воспоминаний голос Романа. Один гридень обращался к нему вот так, запросто. Вятичи с голядинами, да и Перегуда чтили избранника Велеса. Почтение приходилось принимать, не для себя — самого Чурыню с этого воротило — для Хозяина. Горазд, крещёный, всё ещё боялся колдовства — хоть и уходить не хотел. Выживет — в монастырь, поди, пойдёт. Каяться. Один Роман держался так, словно всю жизнь с навьими знался. Этот балагур крепко напоминал Чурыне его самого — до Пертова угора. Месяц едва прошёл… а глядел, как на внука. — Игамас говорит, поганые не к орде повернули, а в лес дальше пошли.

Брови Чурыни изумлённо поднялись. С чего это они? Страх позабыли? Хм, стало быть, напомнить надо. Сотня у них, и траченная к тому же. Ну так недосчитается орда той сотни.

Знать бы только, чего им в голову взбрело?..

Сотник ждал, стоя на коленях. Темник Бурундай нахмурился, затем лицо его просветлело, и он передвинул свою птицу Рух по чёрно-белой доске.

Тысячник Ганзор мгновенно двинул своего конника — и снял птицу темника с доски.

— Шах господину темнику, — голос Ганзора был мягок и сладок, как шербет.

— Отлично, мой милый Ганзор, отлично! — белозубо улыбнулся Бурундай — и неожиданным движением метнул вперёд белого визиря, уничтожив чёрного всадника. — Шах и мат! — темник широко развёл руки перед тем, как сцепить пальцы на животе.

Ганзор поднял вверх ладони в восторге:

— Господин темник — воистину непобедим! Истинное наслаждение наблюдать за его игрой.

— О, друг мой, я всего лишь ученик Непобедимого! — Бурундай сыто зажмурился, произнося эти слова. Все в войске прекрасно знали, как раздражает Непобедимого обычай Бурундая величаться его учеником. Знал это и сам темник — иначе, наверно, не повторял бы этих слов так часто и с таким удовольствием. — Но мы, Ганзор, заставляем ждать нашего друга Белкатгина! Это нехорошо, Ганзор, нехорошо. Белкатгин, как твоя сотня?

— Всё отлично благодаря Джихангиру и Священному Воителю! — поклонился до самого ковра сотник.

— Отлично, мой друг, отлично. Видишь, как легко достигают возвышения отважные и преданные? Всего лишь одна поездка в лагерь Джихангира — и ты уже сотник.

Может, из шатра Бурундая поездка и виделась лёгкой, но седых волос после неё в косах Белкатгина крепко прибавилось. Впрочем, не темнику же говорить об этом. Вместо этого сотник вновь склонился в поклоне:

— Благодарю господина темника!

— А теперь, друг мой, у меня для тебя новое задание. Видишь ли, друг мой, мы скоро выходим на соединение с силами Джихангира, будет большой переход… а в седельных сумах уже пусто. Нам нужно зерно, друг мой, много зерна.

Белкатгин слушал темника с возрастающей тревогой. Фуражные сотни — десятки за зерном больше не высылались — уже обшарили всё, что можно, на день пути вокруг. Углубляться в лес дальше, оказаться в лесу после заката — смерть почти неизбежная. А если и избежишь… бедняга Ринчи избежал, прискакал в лагерь живой, только с прокушенной рукою — но зато с головой урусутского мертвеца. И где теперь Ринчи?