Нить - Виктория Хислоп

Выборы в 1936 году прошли почти с равными результатами, и, хотя роялисты заняли большую часть мест в парламенте, коммунисты сохранили политическое равновесие. В отсутствие ведущей политической силы обстановка сложилась тревожная.

Полиция получила больше полномочий – теперь можно было арестовать кого угодно за простое выражение несогласия с правительством или протест.

Василий чувствовал, что пришло время действовать. Он пытался подстегнуть и остальных.

– Эти люди, которых арестовали, не совершили ничего дурного! – возмущался юноша. – Почти все они просто говорили правду: что им мало платят и эксплуатируют. А это непреложный факт.

– Это нелогично, несправедливо…

– Недопустимо! – громыхал Василий. – Надо же что-то делать!

Димитрий понимал, что, если ввяжется в дискуссию с отцом по поводу того, справедливо ли обходятся с левыми, у них дойдет до драки. Чаще всего он прикрывался неотложными занятиями, опытами в лаборатории, важными встречами с профессорами и так далее, но раз в неделю, главным образом ради матери, ужинал с родителями. Чтобы поберечь Ольгу, которой определенно ни к чему была грандиозная ссора между отцом и сыном, Димитрий держался подальше от спорных предметов, поддерживал легкую беседу, рассказывал о занятиях по анатомии, расспрашивал о бизнесе и в целом сохранял у родителей иллюзию, что когда-нибудь войдет в дело Комниносов.

Был субботний вечер, вскоре после Пасхи, и назавтра Димитрию вновь предстояло это еженедельное испытание. Сегодня они с Элиасом играли в тавли, а потом отправились на встречу с Василием в их любимое теке. Вышли они из кафенио уже после одиннадцати, но музыканты, которых они надеялись послушать, все равно редко начинали играть до полуночи.

Димитрий выпил только кружку пива – на следующий день предстояло много заниматься, готовиться к экзаменам. Если бы голова у него не была такая ясная, он, может быть, и не поверил бы своим глазам, когда они с Элиасом шли по убогим улочкам. Впереди, метрах в пятидесяти, долго маячила темная, с трудом различимая в тени фигура человека. Вот он остановился, огляделся и вошел в дверь, которую перед ним отворили. Он не заметил ни Димитрия, ни Элиаса – их скрывала тень, зато они его ясно разглядели.

– Это же?.. – Элиас в смущении умолк, жалея, что вообще заговорил.

– Мой отец. Да. Я уверен.

Не говоря больше ни слова, они пошли дальше. Димитрий был потрясен. Это был публичный дом – относительно пристойный, да, но все же бордель. Его отец ходит к проституткам.

Первой мыслью Димитрия было дождаться отца и потребовать ответа прямо здесь, на месте.

Словно прочитав его мысли, Элиас взял Димитрия под руку. Он чувствовал, что друг зол и растерян.

– Пожалуй, ни к чему устраивать сцену, Димитрий, – сказал он. – Да и вовсе ничего не стоит говорить.

Димитрий понимал: ему нужно время, чтобы переварить увиденное. Сейчас он мог думать только об одном – все принципы его отца основывались на лжи. Он связан с темной изнанкой Салоников даже теснее, чем сам Димитрий. Он лицемер и ханжа.

Домой юноша пришел ночью, пьяный почти до бесчувствия. Споткнулся, врезался в дверь и с грохотом сшиб на пол какую-то статуэтку. Отец возник на верхней площадке лестницы так стремительно, что Димитрий подумал, уж не дожидался ли он его.

– Ты знаешь, который час? – Отец говорил шепотом и в то же время почти кричал, быстро сбегая по лестнице к сыну. – Где ты шатался?

Димитрий думал, что Константинос его ударит – иначе к чему такая торопливость? Он стоял неподвижно, а отец летел к нему, похожий на ворона в своем черном шелковом халате. Он оперся рукой на столик – для устойчивости.

– Ты что, не слышишь? Где ты был? – Теперь голос Константиноса звучал уже на полную громкость. – Отвечай!

Павлина, потревоженная шумом, стояла в дверях своей спальни в цокольном этаже, и на ее круглом сонном лице читались недоумение и тревога.

Не теряя самообладания, Димитрий наклонился к отцу, так, что их лица были в дюйме друг от друга, и тихо, чтобы не слышала Павлина, ответил на его вопрос:

– Я был на улице Диониса.

Комнинос побледнел. В голосе сына явственно слышалась торжествующая нотка.

Павлина исчезла, тут же появилась снова, с метлой, и стала сметать осколки статуэтки. Она собрала их в аккуратную кучку, и глаза ее остановились на лицах двух мужчин.

Константинос быстро овладел собой. Ольга уже стояла на верхней площадке лестницы.

– Что случилось? – спросила она. – Димитрий, с тобой все хорошо?

Прежде всего она подумала о том, о чем только и могла подумать как мать. Она знала, что Димитрий часто бывает в самых неспокойных местах города, и читала, что в теке то и дело случаются поножовщины.

– Все в порядке, мама, – ответил он.

– Всем пора в постель! – рявкнул Константинос. – Павлина, отложи уборку до утра, будь любезна.

Ольга исчезла, и Павлина молча попятилась к себе в комнату, оставив метлу у стены. Константинос повернулся к Димитрию спиной и спокойно ушел наверх.

Димитрий подождал, пока закроется дверь родительской спальни, а потом, крепко держась за перила, поднялся к себе.

Назавтра за обедом Димитрий, Ольга и Константинос уселись за большой круглый стол, тарелки на котором были расставлены, как всегда, «через двадцать минут». Букет сухих цветов в центре отражал общее настроение. Павлина появлялась и исчезала, подав новые блюда. Беседа шла принужденно. Каждый раз, унося тарелки, Павлина замечала, что Ольга почти не притронулась к еде. Димитрий ел немногим лучше.

Ольга понимала, что между мужем и сыном что-то произошло, и старалась поддерживать легкую беседу. Димитрий избегал смотреть на отца.

Всего неделю назад, на Пасху, они все вместе ходили в церковь. Из памяти юноши еще не выветрились картинки, как отец целует икону, крестится и подобострастно преклоняет колени, касаясь губами кольца на протянутой руке священника. Его передернуло при мысли об отце, сидящем в первом ряду. Это почетное место, как он теперь понимал, отражало его финансовый вклад в церковь, а вовсе не близость к Богу. Он смотрел на свою милую мать и размышлял, догадывается ли она хоть о чем-нибудь.

Константинос Комнинос, кажется, еще явственнее обычного испытывал мазохистское удовольствие, обнажая глубину политических разногласий между собой и сыном, и, как всегда, предполагал, что Димитрий рано или поздно склонится к его точке зрения. Сыновья на то и сыновья, чтобы наследовать семейный бизнес. По-другому просто не бывает. Он до сих пор не смирился с тем, что его отпрыск выбрал другую дорогу.

Константинос знал, что Димитрий не выдаст его матери, и пользовался этим, играя с сыном в еще более жестокую игру, чем обычно, заставляя того корчиться от невысказанного гнева по поводу положения дел в стране. Король только что назначил генерала Иоанниса Метаксаса первым министром, а Метаксас отдал приказ полиции жестко подавить протесты рабочих, которые представляли собой нарастающую угрозу закону и порядку в стране. Нескольких профсоюзных активистов и коммунистов уже отправили в ссылку, и Комнинос, как владелец фабрики, радовался, что есть кому держать пролетариев в узде.

– Что до меня, я считаю, чем суровее меры, тем лучше!

Это было адресовано напрямую Димитрию, и Константинос не сомневался, что на этот раз добьется какой-то реакции.

Ради Ольги Димитрий не поддался на провокацию. Он боялся, как бы не сказать что-нибудь такое, о чем потом придется пожалеть, чего не хотелось бы говорить при матери, но понимал, что отец испытывает его, доводит до крайней точки. Константинос Комнинос знал: пока Ольга здесь, ему ничто не угрожает.

Димитрий резал мясо, воображая, что сверкающий нож вонзается в тело отца. Еще не прожевав, он поднялся.

– Мне пора.

– Куда это ты собрался в воскресенье вечером? – резко спросил отец. – Библиотеки же закрыты.

– У меня встреча с друзьями.

– Вот жаль, дорогой, – сказала Ольга. – Павлина приготовила твое любимое глико.

– Оставишь мне немножко, мамуля? – попросил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в лоб. – Прости, но мне надо идти.

В одну секунду он оказался на улице и вскоре уже торопливо шагал к кафенио, где они договорились встретиться с Элиасом и Василием. Проходя мимо окна, он заметил с ними кое-кого еще. Катерину.

Димитрий шел быстро, но сердце у него колотилось сильнее обычного, когда он открыл дверь, не от скорой ходьбы.

Не так часто в этом кафенио можно было увидеть девушку, и Катерина поспешно объяснила:

– Я ходила на дом к заказчице снимать мерку. Это на соседней улице, и Элиас уговорил меня после зайти выпить с ним кофе.

– В воскресенье? Воскресенье же выходной.

– Когда как, если работаешь у кириоса Морено, – со смехом ответила Катерина и взяла свою сумку. – Ну, надеюсь, до скорой встречи, Димитрий.