Любовь и испанцы - Нина Эптон

«Да, покорять мужчин они умеют, что есть — то есть,— неохотно произнесла женщина из Севильи, с треском сложив свой веер. — Почему так? В чем их очарование? Нас тоже считают очаровательными. Иностранцы просто обожают нас,— она вновь принялась обмахиваться веером,— за нашу жизнерадостность, нашу sal[101]. Но наши мужчины... Странно, что такого они находят в этих северянках? Не думаю, что по части красоты те могут сравниться с нами. По-моему, руки и ноги у нас изящнее, талии тоньше, черты лица правильнее и глаза ярче блестят. Но что тогда? Возможно, все дело в контрасте, и мужчины попадаются на их более мягкий шарм».

«Мы, может быть, энергичней, чем северянки,— сказала другая андалуска, постарше,— но ведь и наши мужчины похожи на нас. И подчас мы утомляем друг друга нашей живостью. Вот тогда-то и начинаются ссоры и стычки. Мы конфликтуем, взвинчиваем друг друга, треплем нервы. А вот галисийки умнее. Энергия в них есть, ее предостаточно, но они знают, когда эту энергию лучше спрятать и выглядеть мягкими и нежными. Вот на это они и ловят наших мужчин. На доброту, на нежные взгляды, на мягкое, ласковое обхождение. Вы замечали, как андалуска смотрит на мужчину? Смело, по-мужски. Гордо, с вызовом. Она же вызывает его на дуэль! Посмотрите на наши танцы фламенко. Разве они не похожи на танцевальные поединки? Как мужчине приходится выбивать каблуками дробь, и бороться, и изматывать себя, чтобы обезоружить свою противницу! Она же защищается, высоко ценя свою честь и женственность. Точно так же андалуски поступают и в жизни. Они разжигают мужчин, а потом ускользают от них. Они полны огня и вместе с тем сдержанны. Разве этого недостаточно, чтобы свести мужчину с ума? Или чтобы заставить его искать утешения в другом месте? У вас, в Галисии, женщины по-другому завоевывают мужчин. Галисийка не спешит. Она плетет свои сети медленно и методично. Она спокойна, осмотрительна и льстива. Да, она лучше нас знает, как польстить мужчине. И как сделать так, чтобы ему было хорошо с ней. Мы хотим, чтобы мужчины падали перед нами на колени. Галисийка, кажется, сама падает на колени перед мужчиной».

«Моя галисийская подруга,— вставила я,— сказала, что галисийка — это прежде всего мать, и даже будучи novia ведет себя по-матерински, тогда как во всех остальных испанских провинциях женщина — героиня, кальдероновская героиня, несущая свою честь как знамя».— «В этом есть большая доля истины,— ответила андалуска.— Такими уж создал нас Всевышний».— «Быть может, одного азарта погони вам достаточно? — предположила я.— Вы поощряете и разжигаете мужчину, а затем не раздумывая бросаете его сгорать в этом огне страсти. Вот так женщины и проявляют жестокость в любви. Садистами бывают не только мужчины».

Андалуска, устремив на меня большие черные глаза, спокойно ответила: «Это просто наш способ мстить. Может быть, галисийки питают больше нежности к мужчинам. Да, пожалуй, так оно и есть... Известно, что галисийки более великодушны к ним»,— произнесла она с ехидной усмешкой.

Под «великодушием» она подразумевала то, что читателю уже известно: для галисиек — по крайней мере, для женщин из народа — характерно более раскрепощенное сексуальное поведение, чем для жительниц Андалусии или Кастилии. Моя галисийская подруга сказала мне: «Манерам галисиек присущи непринужденность и женственность, которые, возможно, имеют особую силу благодаря насыщенной и полной огня языческой атмосфере их родины. Как вы знаете, у нас не считается позором рождение внебрачного ребенка. В Галисии женщина завоевывает мужчину. Во всей остальной Испании он завоеватель, конкистадор».

Не слабость делает нежной галисийскую женщину. По части независимости и решительности она, как минимум, не уступает жительницам остальной территории страны, а то и превосходит их, а работать ей приходится тяжелей. Большинство иностранцев отмечали, что, как правило, у испанок, откуда бы родом они ни были, на вид больше мужества и силы характера, чем у мужчин. Может ли причина этого явления заключаться лишь в том, что испанки живут менее интенсивной, чем их мужья, половой жизнью, сберегая таким образом свою сексуальную энергию? А может быть, испанские матери чересчур опекают сыновей и делают их изнеженными? С другой стороны, не приводит ли слишком долгая зависимость от родителей к апатичности, порождающей, в свою очередь, истерию и инфантилизм?

Говорят, будто у испанцев тесно сплоченные семьи. Да, с виду испанская семья выглядит крепкой, если под этим понимать пассивное подчинение главе семейства и обусловленную в основном экономической ситуацией боязнь порвать с семьей и начать самостоятельную жизнь. Ну а что в результате? У сыновей нет ни независимости, ни инициативы, ни умения самостоятельно мыслить, ни стимула. Не видно, чтобы между отцами и сыновьями в Испании существовали более доверительные отношения, чем в любой другой стране. Непохоже также, чтобы семейная жизнь испанцев была очень содержательной — с ее вечной озабоченностью денежными проблемами (многие главы семейств вынуждены работать в двух-трех местах, чтобы свести концы с концами, и у них остается очень мало времени на общение со своими домашними), нескончаемой женской болтовней вместо толковых бесед, недостатком книг (которые очень дорого стоят) и врожденной испанской нелюбовью к интеллектуальным занятиям.

Душа дома — это мать, хотя мужчины и предпочитают проводить досуг в кафе и мужских казино или клубах (куда женщины теперь стали ходить чаще, чем раньше); на ней, то суровой, то ласковой, то печальной, то слишком радостной, не скупящейся ни на затрещины, ни на объятия,— на женщине фактически неуравновешенной, первобытной, но неотразимой и теплой, как утроба матери,— держится семья. Может быть — и даже наверняка — все вышесказанное и нельзя отнести ко всем семьям в Испании, но, полагаю, в основном описанная мной картина довольно точна и позволяет понять, откуда берут начало донжуанство и душевная апатия среднего испанца.

Глава вторая. Любовь на Севере

«Когда я иду в Ковагонду,— поется в популярном астурийском copla,— я иду к моей милой; и если для меня не найдется постели, то я буду спать с ней». Веселая дерзость этой песенки и ее претензия на свободу от общепринятых условностей, может, и соответствует тому, что происходит летом в barracas[102], но только не образу мыслей городских буржуа. Тем не менее, по словам дона Хосе, который ведет рубрику переписки с читателями в Espana Semanal самые запутанные любовные проблемы, с которыми ему приходилось иметь дело за все пятнадцать лет работы, содержались в письмах из Астурии и с севера Испании.

Отчего бы это? Одна простая причина, быть может, в том, что Астурия — более читающая и пишущая провинция, чем остальные, и следовательно, проблемы ее жителей чаще становятся известны. (Я уже упоминала о том, что среднему испанцу писать лень. Эта черта выводила из себя даже святых, например Тересу, которая в своих письмах часто упоминала о том, что друзья ленятся отвечать ей. «Будь у меня столько же свободного времени, сколько у вас,— писала она дону Рамиресу, жившему в Толедо,— я бы не медлила с ответами на письма, как это делаете вы», а его земляку, дону Диего Ортису, святая говорила: «Пишите мне чаще, это не будет пустой тратой времени». Обращаясь к матери Марии, настоятельнице монастыря святого Иосифа в Севилье, к которой святая была чрезвычайно привязана, Тереса раздраженно восклицала: «Вы так медлите с ответами на мои письма, что это выводит меня из себя».) Тем не менее, обычаи средневековья до сих пор живы и в современных городах — таких, как Хихон, молодой житель которого написал в редакцию газеты, желая узнать, имеет ли юридическую силу данное перед святым образом устное обещание жениться. Видимо, обычаю давать подобные обеты все еще следуют многие молодые пары по всей стране. Это пережиток «браков на словах», доставлявших столько хлопот святой церкви вплоть до девятнадцатого столетия. Такой ритуал был тайным и назывался apalabrarse[103]. В 1828 году архиепископ Сантьяго-де-Компостела писал: «Установлено, что большинство легатов архиепископской епархии убеждены, будто простое обещание жениться, данное на словах, равносильно вступлению в законный брак»; далее следовали жалобы на то, сколь «многие юные девицы вступают в недозволенные отношения, соблазнившись этими устными клятвами и полагая, вместе со своими семьями, что ничего противозаконного не совершают».

Кстати, молодой человек, писавший насчет обручения перед святым образом, желал также знать, можно ли верить гороскопам, которые публикуют массовые издания.

На севере Испании я столкнулась еще с одним случаем зависимости от родителей. Тридцатилетний парень был обручен с девушкой вот уже восемь лет. Были ли причиной его затянувшейся помолвки экономические трудности, как в большинстве подобных случаев, о которых мне доводилось слышать? Он грустно покачал головой: «В течение этих восьми лет я часто и всерьез думал о том, чтобы жениться, но мои родители не одобряют эту идею. Они отказались помогать мне, хотя для них это было бы вовсе не разорительно. Я работаю в семейном бизнесе, и они предпочитают платить мне маленькую зарплату, меньше, чем любому работнику со стороны, в то время как дольше меня на работе никто не засиживается. Это действительно проблема, и я не знаю, что делать. Думаю, мне следует принять какое-либо решение: или жениться на моей novia, или оставить ее и посвятить жизнь родителям». У меня невольно вырвалось: «Но ведь вам, после восьми лет помолвки, разумеется, известно, любите вы свою novia или нет? Неужели вы теперь способны всерьез думать о том, чтобы порвать с ней?» Молодой человек, весьма обеспокоенный, вновь повторил: «Это — проблема».