Любовь и испанцы - Нина Эптон

Это, пишет доктор Лафора, настоящий испанский донжуан, который вспоминает про святых и Всевышнего, только когда нуждается в них — не для того, чтобы обрести спасение в загробной жизни, как это произошло с Дон Жуаном из легенды{139}, а чтобы выпутаться из затруднений на этом свете. Такой донжуан не колеблясь возьмет Бога в сообщники, чтобы получить бессмертие.

В Наварре, прекрасной, но строгой провинции, где монастырей, кажется, больше, чем где бы то ни было в Испании, донжуанством, согласно моим наблюдениям, и не пахнет, и атмосфера способна порадовать души даже самых строгих пуритан. «Несомненно, здесь грешить нелегко»,— признавался молодой наваррский бизнесмен, который и сам вел себя образцово. Немного погодя он добавил: «Люди обо всем узнают. И идут разговоры». Наиболее эффективное из средств для укрепления нравственности — мысль о том, «что скажут соседи»,— в Наварре действует даже сильнее, чем в любой другой части Испании. Нравственная и духовная атмосфера маленькой столицы Наварры, Памплоны, едва ли изменилась с тех пор, как Унамуно в своем Ruta del Aventurero[107] едко заметил: «Я обнаружил, что клерикальным алкалоидом был отравлен весь город, все общество Памплоны, сверху донизу, от первого аристократа и до последнего нищего. Из всех углов сочился этот яд, и едва ли нашлась бы в Памплоне хоть одна семья, в которой не было бы залежей этой пропитывающей все и вся субстанции. Одной ее капли, попавшей в глаз, достаточно, чтобы зараза проникла в вашу кровь и осталась в ней навсегда. Чтобы растворить клеритоксин и клеригалловую[108] кислоту, которые Памплона вырабатывает в огромных количествах, не хватило бы всей воды в реке Арга».

Место наваррской женщины — дом, к которому та привязана прочными узами. Она ведет хозяйство, рожает детей и не дает воли чувствам. Как писал Мануэль Ирибаррен: «Хотя сейчас она в молодости учится в университете, получает дипломы и занимает в частных и государственных предприятиях ответственные должности, настоящая ее цель и задача — быть королевой в своей семье. Именно выходя замуж, она реализует себя как личность{140}».

Еще живы в памяти те времена, когда закон в лице местного fuero[109] позволял девушке отказывать двум женихам, которых выбирали для нее родители, однако в случае представления третьего претендента на ее руку и сердце, та была обязана подчиниться. Когда родители невесты и жениха решали между собой вопрос о браке, молодые люди встречались на ярмарке или празднике. Во время такой первой встречи, именовавшейся vistas[110], будущим молодоженам позволялось увидеть друг друга, но не говорить, и то обстоятельство, что девушку почти всегда сопровождала сестра или кузина, часто приводило к недоразумениям{141}. «Живительно,— замечает Мануэль Ирибаррен,— как эти браки, при устройстве которых собственная воля брачующихся едва ли вообще принималась во внимание, могли давать столь превосходные результаты». Несомненно, он согласился бы с мнением доктора Джонсон{142}, считавшей, что «если бы все браки заключались по распоряжению лорд-канцлера, исходя из соображений материальной обеспеченности и сходства характеров, а мнения самих женихов и невест вообще не спрашивали, то большинство семейных пар жили бы, в общем, так же, а зачастую и более счастливо, как они живут сейчас».

В наше время большинство девушек в Наварре, должно быть, поступают так, как поется в народной песне: «Выходи замуж за того, кто тебе по душе; не слушай ничьих советов, ведь если ты попадешь в ад, родители тебя оттуда не вытащат». Впрочем, вряд ли это на самом деле возможно. В устройстве брака принимают участие все — родители, родственники, священники, друзья, действуя из лучших побуждений. Как и везде, приходский священник играет роль брачного агента для пар, которые сам же потом венчает. «По причине того, что женщине с самого рождения дают в основном религиозное образование,— пишет сеньор Ирибаррен,— она становится похожей на героиню Священного Писания. Ни воспитание, ни темперамент не делают ее ревнивой. Она редко изменяет мужу. Она становится незаменимой дома и в церкви».

Добавлю, что она не может даже купаться с мужем в бассейне фешенебельного теннисного клуба в Памплоне. Для мужчин и женщин там устроено два отдельных бассейна, каждый обнесен непроницаемой живой изгородью. Мужчина из риеЫo[111] признался, что это была разумная предосторожность, поскольку «мы, испанцы, всегда готовы согрешить против десятой заповеди Господней{143}. Нам нравятся наши жены, но большинство из нас еще больше жаждет обладать соседской женой!»

Женщины, живущие в долинах у подножия Пиренеев, наделены более стойкими характерами, чем горожанки, и свои права отстаивают более решительно. Однако причины, побуждающие их к совместным выступлениям, похоже, не стоят затраченных усилий. Взять, к примеру, документально зафиксированную во всех подробностях затянувшуюся битву, которую вели жительницы долины Ронсаль со своими мужчинами. Поводом для нее послужил наболевший вопрос о том, что женщинам следует надевать — традиционные головные уборы, какие издавна носили в долине, или мантильи? В архиве деревни Устаррос, вместе с другими протоколами заседаний совета долины, хранятся документы, рассказывающие о том, как в этом споре мужчины постепенно сдавали свои позиции.

Началось все с того, что совет долины принял постановление, согласно которому жителям Ронсаля дозволялось появляться в церкви или на празднике только в традиционных нарядах, то есть мужчины должны были надевать плащи и жесткие воротники-жернова, а женщинам надлежало быть в передниках и головных уборах, какие носили их бабушки. Кроме того, «старым девам, которые по слабости человеческой природы согрешили против седьмой заповеди», было предписано накидывать на голову белое льняное покрывало, чтобы их можно было отличить от девушек и замужних дам. Это делалось с намерением устыдить падших и предостеречь остальных, но, возможно, в результате у согрешивших просто-напросто стало больше «приятелей».

Жительниц долины, которые предпочитали ходить в церковь не в бабушкиных уборах, а в модных мантильях, решение совета привело в ярость! За появление в мантилье был введен штраф в восемь реалов, но модницам на это оказалось начхать. Женщины под благовидными предлогами — такими как состояние здоровья (вечная женская тайна) — нарушали запрет. Когда их стали штрафовать, они обратились в Королевский совет Памплоны. Это был хитрый ход, так как женщины знали, что их мужья не любят, когда дела долины обсуждаются в столице.

Членов совета встревожила сложившаяся ситуация, и они пошли на уступки, приняв постановление, где подчеркивалось, что «означенные запреты, касающиеся одежды, следует проводить в жизнь в соответствии с полномочиями мэров долины, которым надлежит принимать во внимание здоровье женщин». Но они выбили оружие из рук мятежниц, решив, что «всякому, кто намерен подать прошение в Королевский совет Памплоны, надлежит прежде представить это прошение в совет долины».

На этом дело не кончилось. Женщины, желавшие непременно настоять на своем, по праздникам стали отказываться от посещения торжественной мессы и вечерни, чтобы не быть вынужденными надевать традиционные toc.ados* на свои упрямые головки. В одной только деревне Ронсаль была выявлена двадцать одна мятежница. Восемнадцать из них оштрафовали и убедили впредь быть послушнее, но три настойчивых сеньоры, Хуана Буругони, Лусия Рекари и Августина Эдерра, отказались платить штраф и были брошены в тюрьму.

Находясь в заточении, они продолжали борьбу и наняли адвокатов, которые должны были защищать их перед Королевским советом Памплоны.

Адвокат, выступавший от имени совета долины, привел весьма слабый аргумент: мантильи якобы дорогой предмет роскоши, а урожаи в долине слишком скудны, чтобы на доходы с них можно было позволить себе подобные излишества.

Адвокат Буругони на это заявил, что, по его мнению, традиционный головной убор ронсалезок вынуждает женщин появляться на публике с открытыми лицами; это идет вразрез с правилами приличия и может вызвать смущение, особенно у девушек. Более того, если долина и впрямь так бедна, как утверждает адвокат совета, то в этом случае гораздо уместнее выглядел бы запрет на ношение бархата, шелковой бахромы и серебряных застежек, в которых щеголяют некоторые женщины...

В итоге Трибунал Королевского совета Памплоны позволил Лусии Рекари носить мантилью на основании «медицинских сведений, предоставленных докторами Лусеа и Ромео, кои удостоверяют, что означенная Лусия не может двигать головой вследствие опухоли на шее». Это было началом конца. Между жителями деревень Ронсальской долины начались разногласия. Представители Бургуи были достаточно либеральны, чтобы позволить женщинам носить то, что им больше всего к лицу. Консерваторы из Ронсаля отстаивали свою точку зрения, но — впустую. Вот почему летом 1955 года мне пришлось просить приходского священника в Гарде, дона Марселино, познакомить меня с сеньоритой Бох — одной-единственной в долине ронсалезкой, у которой сохранился целиком традиционный костюм. На голове у нее был алый капюшон, поскольку tocado, из-за которого было сломано столько копий, совершенно исчез, как и баскский tocado, который слишком явно напоминал по форме фаллос, чтобы церковь могла одобрить его ношение.