Карта Хаоса - Дмитрий Емец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Он лгун-с, ваш дядя-с! Так ему и передайте! – негодующе крикнул остренький голос из шкатулки. Каким-то образом Парамон Востряков услышал всё, что было о нем сказано.
Прасковья пожала плечами:
– Чего передавать? Он и так всегда все слышит.
Старичок в шкатулке подпрыгнул.
– У меня были прозрения! И вообще про загробную жизнь вы показывали мне совсем другое!
– Лично мы с Ромасюсиком ничего тебе не показывали. Нас тогда еще и на свете не было, – возразила Прасковья. – И потом существует понятие адаптированного издания! А теперь ты читаешь полное!
– Всё равно существуют-с обязательства союзничества! Тартар получил множество эйдосов моих последователей! Со мной нельзя так обращаться! Ваш Лигул просто свинья-с! Да-с, именно свинья! Я должен иметь дополнительные права-с!
Прасковья не стала спорить.
– Конечно, должен! – сказала она и, взяв шкатулку, встряхивала ее до тех пор, пока Парамон Востряков не взмолился о пощаде.
Прасковья вернула шкатулку на подоконник.
– Веселый старичок! Уверен, что его надули и всё время пытается бежать, хотя это и невозможно… Хи-хи! Праша не говорила? Один раз его поймали чуть ли не в Хаосе!.. И давай, парень! Не стой как баран! Ты ей нравишься! Скажи что-нибудь, сделай! – шепнул Мефу Ромасюсик, воспользовавшись тем, что Прасковья оставила на миг в покое его сознание.
Прасковья нетерпеливо обернулась. Ромасюсик одеревенел и страдальчески растянул резиновые губы.
– Что он там лопочет? Учти, Ромасюсику не верь! Он всегда врет! – заявил он с внезапной самокритичностью. – Врёт и гадит! Попроси у него чайную ложку, он тебе даст, но прежде незаметно на нее плюнет или о подошву потрет. И так во всем!
Меф заторможенно кивнул. Если до этого момента он мало чему удивлялся, то теперь навалилось все разом. Все события сегодняшней ночи – странное явление пухлого юноши, полет на офисном стуле, странствие во мраке, пахнущем хризантемами, человек в шкатулке…
«Это не подробный сон, а реальность!» – осознал он.
Пока Меф выкарабкивался из трясины противоречащих воспоминаний, Ромасюсик отмерз и суетился за столом, терзая торт кривозубой пилой, похожей на орудие пыток. Несмотря на явное шутовство, торт он отрезал скальпельно точно, без крошек.
Торт оказался вкусным. Не слишком сладким, не расползающимся от крема, но и не сухим. Оптимум совершенства для торта. Правда, Мефу достался кусок, как глазурью покрытый оплывшим свечным воском. Буслаев задумчиво размял воск в пальцах, подумав, что Прасковья очень одинока.
– А ты почему не ешь? Хочешь, чтобы я покормила тебя из клювика в клювик? – спросила Прасковья у Ромасюсика.
Тот уже убрал пилу и шатался по комнате, трогая всё подряд. Меф подумал, что, если поискать, следы его пальцев можно обнаружить даже на потолке.
Ромасюсик умильно закивал.
– Вот видишь. Покормиться из клювика в клювик было его давней мечтой! – заметила Прасковья, однако кормить Ромасюсика из клювика в клювик не стала.
Разговаривая с шоколадным юношей, она все время незаметно, а потом даже и совершенно открыто наблюдала за Мефом.
– Ты знаешь, что у твоего бывшего хозяина неприятности? – поинтересовалась она.
– Что, правда? А кто мой бывший хозяин? – удивился Меф.
«Звездный пельмень» был первым местом его работы, если не считать магазина бытовой техники, откуда он сбежал еще до того, как вышел испытательный срок. Во всяком случае, именно это утверждала его новая память.
Прасковья вежливо улыбнулась, будто услышала не слишком смешную шутку.
– Арей.
– А-а, – отозвался Меф, испытывая потребность произнести какой-то звук, чтобы понятно было, что он слушает. От имени «Арей» веяло чем-то мифологическим.
– Дядя снес его резиденцию, – продолжала Прасковья.
– Ну?! – сказал Меф, упорно держась двусложных конструкций. Так было безопаснее.
Прасковья быстро и пытливо взглянула на него.
– На Большой Дмитровке, 13. Возможно, он построит на этом месте новую. Уж больно место хорошее. НАШЕ место, – добавила она. – Сам Арей объявлен в розыск. Его ищут довольно активно. Я очень удивлюсь, если он избежит ссылки в Нижний Тартар.
– А что он сделал? – спросил Меф.
– Я сильно не вдавалась. Кажется, зарубил какого-то олуха.
– Чем зарубил? – спросил Меф, рисуя себе образ психопата в растянутых трениках, размахивающего туристическим топориком.
И хотя внешне Буслаев старался выглядеть естественно, Прасковья что-то учуяла. Неожиданно она вскочила и, точно кот вокруг раненой птицы, неторопливо обошла Мефа, всматриваясь в него прозрачными своими глазами. Буслаев ощутил, будто кто-то просунул ему под волосы щекочущий край голубиного пера и водит им.
– Ну-ка, ну-ка!.. Надо же, ему стерли память! Даже блокироваться разучился! Что ж, это мило! Мне же лучше! – произнесла она вполголоса.
– Ничего мне не стирали! – сказал Меф.
– О, ну хоть упрямство оставили и то хорошо! Мне не нравятся слишком податливые! Хочешь сказать, что всё помнишь? И что именно, если не секрет?
Меф сердито отвернулся.
– Не хочешь вспоминать? Тогда я и так докажу тебе, что все твои якобы воспоминания – ложь! Ромасюсик! – нежным и одновременно каким-то очень намекающим голосом приказал сам себе Ромасюсик.
Меф обернулся. Шоколадный юноша стоял за его спиной с занесенным стулом. Точнее, если стул и был занесен, то уже в прошлом. В настоящий момент он устремлялся к его голове.
Не задумываясь, Буслаев сделал шаг назад и в сторону, заступив за правую ногу и одновременно развернувшись всем корпусом. Параллельно он перехватил Ромасюсика за запястья, подсек ему голень и легко послал его через голову, имея центром вращения всё тот же несчастный стул.
Шлепнувшись на пол, Ромасюсик горестно заохал. В глазах его стояли сахарные слезы.
– Красиво? – сказал он сдавленным от боли голосом. – Так я и думала! Ты всё забыл, а тело сохранило наработанные рефлексы! Их они не стали трогать, чтобы ты не стал растением!
– И кто же я? – спросил Меф растерянно. Он все никак не мог оторвать взгляда от Ромасюсика, который ворочался на полу, как перевернутая черепаха.
Прасковья нервно засмеялась. Виски Мефа стиснуло болью. Буслаеву почудилось, будто его череп окольцевали раскаленной медной проволокой и теперь медленно затягивают ее щипцами.
– Ты тот, кто ты есть! Мефодий Буслаев! Но все твои воспоминания – ложь! Скоро ты сам увидишь явные нестыковки! Когда латаешь память, всегда остается куча дыр, которые нельзя закрыть. Они заставили тебя забыть даже меня, чтобы мы отказались от нашего счастья, от нашей вечности и нашей власти! – гремела Прасковья.
Пользуясь писклявым голосом Ромасюсика, она слегка пережимала с надрывностью, и Мефу с его нелюбовью к любой искусственной патетике это мешало воспринимать её всерьез.
– От нашего счастья? А кто ты? – спросил Меф.
– Ты что, всё забыл? Я Прасковья, повелительница мрака! Ты мой избранник!
– И почему, интересно, я этого не помню?
– Я же сказала! Светленькие стерли тебе память! – уверенно ответила Прасковья.
Глава 10
Залаз у «Киевской»
Сердце человека – единственная дверь, которой зло может войти в мир.
Из разговоров златокрылых– Жизнь многих златокрылых и самого Троила зависит от того, кто первым найдет вторую половину карты. Если мрак – их прихлопнут. Если никто не найдет – им не выбраться! У нас только один шанс из трех! Ты должна показать, где взяла ту каменную голову! Это твоя обязанность перед светом, перед человечеством, перед всем мирозданием! – сказал Корнелий.
Только что он произнес длинную речь и был опьянен собственным красноречием. И, как всякому опьяненному красноречием, ему казалось, что и все окружающие опьянены им тоже. К сожалению, это было не так.
Варвара перестала дергать ремень, которым были стянуты ее руки. Уже дважды она пыталась развязать его зубами, но ремень Эссиорха был не из тех, что позволяют себя расслабить или перегрызть.
– Закончил трещать? Теперь развяжи меня! – велела она.
У Корнелия тревожно заныла переносица, по которой он схлопотал локтем всего полчаса назад. Он вопросительно оглянулся на Эссиорха.
– Зачем? – спросил тот.
– Затем что я хочу курить! Вставь мне хотя бы сигарету в рот!
– Две капли никотина убивают лошадь! – назидательно сказал Эссиорх.
– Плевать мне на лошадей! – мгновенно отозвалась Варвара.
– А на что тебе не плевать?
– На все плевать! Развязал меня быра!
– Я боюсь, ты еще не готова к свободе, – заметил Эссиорх мягко.
