Четвёртая четверть - Инна Тронина

— Её-то как жалко! — всхлипнула мать. — Сестру убили, племянник пропал. И братья ещё перед этим… Она — сильный человек, конечно. Но это уже слишком! Остаться одной, с ребёнком, в чужой стране… Была большая семья, и нет её!

— Оксана, конечно, будет в горе, — согласился Андрей. — Но я объясню ей всё, постараюсь вытянуть из депрессии. Думаю, она поймёт меня. И мы будем вместе работать.

— Да ты сразу не запрягай девушку! — испугалась мать. — Дай ей сестрёнку похоронить. Вникни в её положение…

— Вместе похороним, — заверил Озирский. — Но Оксана из тех, кого лечит работа. И не одна она. У неё прекрасный муж, лучше не бывает. Лучше у такого человека быть четвертой женой, чем у какого-нибудь обалдуя — единственной. И Отка у неё есть. А Андрейку обязательно найду. Вам обоим клянусь — отыщу! Всё, я побежал. Сейчас «неотложка» приедет.

Озирский уже успел вызвать лифт. Кабина как раз пришла на наш, четырнадцатый, этаж. Шеф послал нам воздушный поцелуй, и двери закрылись. На створках были написаны разные нецензурные ругательства. И много чего ещё по-английски. Был там и мой автограф. Тоже неприличный. Я обещал разбить яйца тем, кто будет уродовать двери. Мать из-за этой фразы больше всего переживала. Только не знала, что это я написал.

— Русик, уйди со сквозняка немедленно! — Мать крепко обняла меня. — А то совсем свалишься. Этого мне ещё не хватало! Немедленно в постель!

— Ты сама в постель ложись. «Неотложка» к тебе едет, а не ко мне, — резонно заметил я. — Увидят, что ты бегаешь по квартире, и запишут ложный вызов.

Мать закрыла лицо руками, села на пуфик, застонала. А я быстренько достал баллончик с автолаком, чтобы уничтожить вообще все надписи. Противно смотреть на всё это. Снял колпачок, взял баллончик поудобнее. Но в это время лифт остановился на нашем этаже. И я чуть не окатил синей краской врача с фельдшером. Оказалось, что они к нам уже приезжали месяц назад.

— Что, опять? — коротко спросил рыжий врач. Я знал, что его фамилия — Литвинов. — Сердце?

— Да, опять, — виновато ответил я. — Сейчас в «Дорожном патруле» передали — знакомую девчонку зарезали. Мать и расстроилась.

— Вот это да! — присвистнул фельдшер — молоденький парнишка. — Мы на станции тоже смотрели, пока вызовов не было. Это первый сюжет, что ли?

— Да, — с готовностью кивнул я.

Фельдшер уже тащил в комнату аппарат — снимать у матери электрокардиограмму. Врач что-то говорил ей, успокаивал, надевал на руку манжетку тонометра — чтобы измерить давление…

Глава 5

Миколе казалось, что ладони, меховые манжеты, кожу куртки уже никогда не отмыть от крови. Он постоянно пересаживал ребёнка с одного колена на другое, стараясь прикрыть пятна. Мысли были бредовые, потому что кровь Олимпиады Бабенко не брызнула на куртку убийцы. И на джинсы его не попало ни капли. А руки он долго, тщательно отмывал — ещё на Звенигородке.

В детском саду Коля Матвиенко слышал сказку «Синяя Борода». Кажется, её написал Шарль Перро. Так вот, там муж убивал своих жён. Их кровь потом проступала на ключе. И это страшное пятнышко было никак не уничтожить. Микола то и дело доставал носовой платок, плевал на него и начинал вытирать заросшие щёки.

Ему казалось, что пассажиры тверской электрички с ужасом, недоумением, отвращение смотрят на него. Парень с грудным младенцем на руках — уже странное зрелище. К тому же, ребёнок ни разу не пискнул, не шевельнулся во время пути. Андрейка спал сидя, потому что Микола напоил его пивом. А сам думал, как отмыться от липких алых пятен, которых на самом деле не было.

Сколько времени минуло после того, как он убил Олимпиаду? Наверное, часа три. И она лежит там — в задранном халате, рассыпав по полу роскошные локоны. Совсем юная, свежая, как роза. Только губы у неё побледнели, когда он убегал…

Ребёнка унёс, чтобы тот не орал ночью, не привлекал внимание соседей. Хотел потом оставить его на вокзале, но побоялся, что кто-нибудь заметит, позовёт милиционера. Купил Андрейке кефир, плеснул туда пивка, насильно влил малышу в рот. Очень может быть, что Миколу уже ищут, передали кругом его приметы. Так не хватало, чтобы хлопец разорался в вагоне метро или уже в поезде!

Электрички постоянно патрулируются. Если Липку уже нашли, вокзалы перекроют. Соседи ведь его хорошо знают. Но пока всё спокойно. Несколько раз проходили омоновцы, даже с собакой, но на Миколу внимания не обратили. Видимо, раз в квартире тихо, соседи не беспокоятся. Миколе уже удалось добраться до Ленинградского вокзала, купить билет, сесть в поезд. Он не знал, куда и зачем едет. Просто хотелось поскорее унести ноги из столицы.

На вокзале плясал цыганский мальчишка, визгливо играла гармонь. От мальчишки пахло помойкой, кошками, куревом и водкой. Микола смотрел на его стоптанные чоботы, слушал простуженный голос. Андрюша наблюдал за бабкой-попрошайкой, которая стояла на коленях, пятой точкой кверху и мелко крестилась.

Также ребёнка интересовали огни фар, фонари, красноватые точки сигарет. Две цыганки подошли к Миколе и спросили что-то про ребёнка. Кажется, уговаривали его продать. Матвиенко испугался и кинулся наутёк, пока цыганки не остались далеко за спиной.

Выходит, сразу видно, что ребёнок совсем чужой ему, раз можно заводить такие разговоры. Не хватало ещё, чтобы Андрейка стал нищим, и его таскали по вагонам! По случаю Пасхи сегодня подавали особенно щедро — и в метро, и в электричке. Часто попрошайки были с детьми. На Миколу смотрели их тусклые, почти мёртвые глаза.

У каждого ребёнка было личико Андрейки. А у каждой женщины — Липкино лицо. Неподвижное, страдальчески искажённое, с кровавыми пузырями на губах… Микола мотал головой, скрипел зубами, но никак не мог подумать о чём-то другом. Он убил впервые в жизни, к тому же — коханочку, любушку…

Перед побегом из квартиры Микола переодел ребёнка в свежий памперс, и тот не ревел в метро. Они вошли под землю на «Арбатской». Мальчонка на вид был ухоженный, пухленький, сытый, глазастый. Во рту торчала соска с квадратом вместо колечка. Импортный комбинезон очень шёл этому славному амурчику. Это ещё додуматься надо — на него просить! Там дети должны быть грязные, во вшах, в чесотке и коросте. Чем страшнее выглядит дитя, тем скорее ему подадут.

Подойти бы к дежурной по станции и отдать ребёнка! Так ведь может тревогу поднять. А тут всегда мент неподалёку. Задержат, установят личность. А дальше ясно, что будет. Хоть и воскресенье, а в камеру окунут.

Знает ли Озирский, отец Андрейки, что Липки больше нет? Наверное, ещё не успел пронюхать. Он живёт в Тёплом Стане, и с Липкой перед этим поругался. Это она крикнула в ссоре, после первого удара ножом. Девчонка старалась защититься руками, отползала в угол кухни. Плакала, просила пощадить хотя бы Андрейку, который останется без матери…

Но Микола добил Липку ещё четырьмя неловкими, мучительными ударами. Он уже не мог остановиться, одуматься, сдержать себя. Скоро приедет Оксана, Липкина сестра и его первая любовь. Не спутайся она с чеченцами, может, всё вышло бы иначе. Но о чём теперь жалеть? Нужно выползать самому. А перед этим где-то оставить ребёнка, чтобы никто не заметил.

Нож он бросил рядом с телом, как киллер бросает пистолет. Но Микола лишил жизни Олимпиаду не за деньги, не расчётливо и хладнокровно. Он действовал в ослепляющем бешенстве, в гневе, и плакал при этом. Ведь Липка убивала его ежедневно, ежечасно. Постоянно напоминала о ничтожестве теперь уже закордонного гастарбайтера, который только и может, что быть вагоновожатым.

Олимпиада раньше обещала выйти за него замуж, прописать в Москве, то заявляла, что передумала, и никогда такой глупости не сделает. Лучше Чугунова предпочесть — он всё-таки москвич. Это если Озирский не бросит свою графиню. Но Микола, во всех случаях, ей не пара. А он-то ведь не прописаться хотел! Чихал на Москву, на роскошную столичную жизнь — всё равно его в приличное место не пустят работать. Микола уверял в этом Липку. Говорил, что дело только в ней, и другой жены ему не надо. А она заливисто смеялась в ответ, не веря и отмахиваясь Андрейкиными ползунками.

Вот уже ребёнок заснул, наглотавшись пива. Не такого будущего хотела Олимпиада для своего сына. Любила его без памяти. Не по-человечески, а по-звериному. Готова была на всё ради своего детеныша. Могла по трупам пойти, вогнать человека в петлю, сделать любые гадости. Ей всё время казалось, что Микола плохо относится к ребёнку. Неохотно встаёт к нему ночью, через силу стирает пелёнки, с отвращением варит кашки.

Матвиенко готов был на всё, лишь бы понравиться Липке. Если природа не одарила его выдающейся внешностью и красноречием, смелостью и талантами, то уж верным сердцем он богат. И сумеет доказать Олимпиаде, что лучше него она всё равно никого не найдёт.

Уставая, как цуцик, в кабине трамвая, он бегал в свободное время за продуктами. Варил обеды, мыл пол в огромной квартире на Пресне, драил сантехнику, просасывал ковры. Липка всё это воспринимала, как должное. Ну, конечно, спала с ним — куда денешься? Правда, бывало, пообещав Миколе любовную ночь, круто меняла решение. Выгоняла его в общагу, потому что звонил Чугунов. Тот всегда приезжал с букетом и с бутылкой, привозил игрушки Андрейке.