Две коровы и фургон дури - Питер Бенсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул — виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя — плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, — это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я — тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я — тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.
Нет, виски не помогло мне выпустить ярость наружу. Скорее оно отвело ее в сторону, погладило по щеке, пошептало на ушко и велело на время затихнуть. Оно напело моей ярости песенку, что-то из классики, и на время внутри меня воцарилась тишина. Я не сразу проглотил остатки виски, сначала покрутил их во рту, и мне показалось, что я ощутил на языке вкус моря, утреннего тумана, слез и соли. Я попрощался с барменом и вышел на улицу с чувством облегчения, а может быть, и освобождения.
До больницы было рукой подать, но я шел медленно, нога за ногу, стараясь не думать ни о чем, чтобы дать виски раствориться в крови, а гневу — утихнуть. В коридоре я увидел знакомую медсестру и по ее радостному лицу понял, что что-то произошло. Она отвела меня в сторону, усадила на стул и сказала:
— Саманта вышла из комы сегодня утром.
— Правда? Она в сознании?
— Да.
— И как она сейчас?
— Сложно сказать. К вечеру будем знать больше.
— А можно ее повидать?
— Конечно! Она спрашивала о тебе.
И я пошел за сестрой в палату к Сэм, сел рядом и взял ее за руку. Она спала, обнимая своего медвежонка, но спустя полчаса пошевелилась, повернула голову и открыла глаза. Сначала она смотрела на меня не узнавая, как будто не понимала, кто я такой и как тут очутился, но вдруг в ее глазах вспыхнуло узнавание, и она сказала:
— Эллиот! Это ты?
— Привет! — сказал я.
— Знаешь, а я в больнице.
— Знаю.
— Я спала.
— Ага. Всего пару дней. Я приходил навещать тебя. И твои родители тоже приходили. Медсестра заставила меня разговаривать с тобой.
— Правда? А о чем ты разговаривал?
— О всякой ерунде.
Сэм улыбнулась:
— Мне снился сон.
— О чем?
— О собаках.
— Господи, неужели о собаках?
— Да.
— Хороший?
— Да, очень. Наверное, я от него и поправилась.
— А что случилось с теми собаками?
— Надеюсь, ничего плохого. Мы с ними дружили. Они кормили меня печеньем и учили танцевать собачий вальс.
Я сжал ее руку:
— Ну, теперь ты пойдешь на поправку.
— Да.
И мы стали болтать о приятных вещах: как они с Роз откроют пекарню в Ашбритле, и кто лучше, кошки или собаки, и какие фильмы мы хотим посмотреть вместе, и какие ей нравятся цвета, и как мы проведем воскресенье, когда ее выпишут из больницы. А потом Сэм уснула, а я купил билет на автобус до Веллингтона, позвонил отцу и попросил его забрать меня с ратушной площади. Я выпил еще пинту пива в баре и вдруг понял, что за этот день страшно устал. Сил у меня ни на что не осталось, только сидеть в баре, растворяясь в пиве, да слушать неторопливые разговоры людей, пришедших сюда провести пару приятных часов.
Глава 25
Мама лежала в постели и выглядела так, будто неделю ничего не ела. Щеки у нее ввалились, глаза были мутные, волосы грязные и растрепанные. Когда она увидела меня, то глубоко, судорожно вздохнула и улыбнулась вымученной улыбкой.
— Малыш… — Она похлопала по одеялу рядом с собой, приглашая меня сесть. — Я боялась, что ты умираешь.
Я сел на постель рядом с ней и сказал:
— Глупости. Я не собирался умирать. Ни одной минуты не собирался.
Но она протянула руку и пощупала мне голову. На голове у меня была здоровенная шишка, волосы перепачканы засохшей кровью.
— А это что?
— Меня ударили.
— Кто ударил? Спайк?
— Нет. Один чувак, когда запихивал меня в свой фургон.
— А зачем он это сделал?
— Наверное, потому, что я ему не очень нравился.
— Не понимаю. Как ты можешь не нравиться кому-то, кто тебя совсем не знает? В этом нет никакого смысла. Ты хороший мальчик.
— Мама, это долгая история.
— Понимаю.
— Я бы не хотел рассказывать ее тебе сейчас.
Мама повернулась и пристально посмотрела мне в глаза:
— Тебе придется мне все рассказать. Я не могу жить в неведении. Я от этого болею. Вам с отцом кажется, что я сильна как бык, но на самом деле это не так. Я многое вижу, многое понимаю, но не больше… В остальном я как все…
— Обещаю, что все тебе расскажу, но не сейчас, хорошо? — Я спустился вниз, чтобы сделать ей чашку чая.
Я провел ночь в своей старой комнате, а утром встал пораньше и отправился на ферму. Женщина, которую мистер Эванс нанял в мое отсутствие, доила коров. Я спросил, как ей наши коровки.
— Наитишайшие, — сказала она с улыбкой и похлопала одну из буренок по крупу, потом открыла стойло, чтобы выпустить ее наружу. — Никаких проблем с ними нет.
— Да, мы стараемся их не огорчать, — сказал я и пошел к хозяйскому дому.
Я постучал, мистер Эванс вышел на крыльцо, и тогда я сказал:
— Я вернулся.
— Неужели? — спросил он.
— Хотите поручить мне какую-нибудь работу?
— А ты что, хочешь поработать?
— Очень.
— Сначала скажи, ты разобрался со своими делами? Послал своего Спайка в задницу?
— Вроде того.
Мистер Эванс сердито нахмурился и зашарил глазами по моему лицу. Наверное, искал в нем подтверждение моим словам.
— Ну ладно. Возьми серп и сходи на дальнее поле — пора избавиться от чертополоха, все поле им заросло.
Я так и сделал. Как приятно было снова заняться любимым делом! Конечно, работа эта не самая приятная — по жаре срезать под корень толстые колючие стебли, но вокруг стояла тишина, только наше стадо наблюдало за мной с соседнего поля, размеренно пережевывая жвачку, да иногда взлаивала соседская собака. Птицы щебетали в небесах, канюки нарезали круги, а от запаха сухой земли кружилась голова.
Головки чертополоха созрели, и, когда я резал стебли, пушистые семена отрывались от серединки цветка, плыли по воздуху и тихонько опускались на землю. Мама когда-то объясняла мне, что по тому, как плывут по ветру семена чертополоха, можно предсказать неурожай, засуху и что-то еще — я не мог вспомнить точно, что именно, но это меня не сильно беспокоило. Когда я добрался до конца поля, то весь взмок от пота. Рубашку можно было выжимать, так что я снял ее и обернул вокруг пояса. К счастью, я додумался захватить с собой бутылку с водой и, сев на землю, жадно присосался к ней. У воды был вкус освобождения и надежды, честности и невинности. Правильная вода. Я вылил немного на руки, сполоснул лицо и провел влажными руками по волосам. На руках остался пыльный след. Я вытер руки о штаны, потянулся и зевнул. Я находился недалеко от того места, где Диккенс повесил несчастного Фреда, и я решил снова сходить туда. Поставив полупустую бутылку в тень, я перемахнул через изгородь и через пять минут был там. Кроме маленького кусочка синебелой ленты, что когда-то огораживала место убийства, да вытоптанного кое-где кустарника, ничто больше не напоминало о том, что здесь недавно произошло нечто ужасное. Но когда я встал под ветку, на которой когда-то качался труп, я почувствовал ледяной холод — словно палец смерти провел по моему лицу и указал мне путь в царство мертвого сердца. Я отпрянул, но ледяной луч успел нарисовать круг и звезду на моей груди и высосать силу из мышц. Старый тис тоже испускал холодные лучи, но не такой силы. Его воспоминания были размыты годами и людьми, что приходили посидеть под его сенью. Воспоминания тиса были подобны воспоминаниям старика, тихим, почти радостным, а здесь они были совсем свежие и сильные. Я отступил на несколько шагов и вышел из холодного круга, и тут тихий голос прошептал мне на ухо несколько слов. Я не знал того языка, но отчетливо понял смысл: беги из этого места и никогда не приходи сюда больше, а не то оно заразит тебя, выпьет твою душу и отдаст птицам — они унесут ее себе в гнезда и скормят птенцам. Мне пробрала дрожь, я быстро пошел по тропинке прочь, и в этот момент с дерева с шумом поднялся грач и полетел за дальнее поле.
В старину люди умели читать знаки во всем. Например, если грач, взлетая, поворачивал налево, это значило, что прошлое вернется, чтобы не давать тебе покоя. Пусть даже не твое прошлое, а чужое, все равно тебе придется нести за него ответ. Если он поворачивал направо — берегись! В будущем тебя ожидают большие неприятности. Если грач полетел прямо — за углом караулит смерть. Ну а если он садился на дерево, это значило, что пока у тебя все в порядке, жизнь идет своим чередом и даже, возможно, немного улучшится. Но как бы то ни было, ни в коем случае нельзя следить за полетом грача дольше минуты, иначе невестой твоей станет беда и оставит тебе у алтаря букет мертвых цветов.