Две коровы и фургон дури - Питер Бенсон

Куда ты? Стой.

Помедленней, не спеши.

Не спеши.

«Прекрати сейчас же!»

Не спеши, не спеши…

Забудь…

«Прекрати!»

Но паранойя не желала прекращаться, наоборот, дальше стало еще хуже. Дурные пары целиком заполнили мою голову, забились в ноздри и забаррикадировались там. Дорога стала какая-то странная. Не такая, как всегда. Вроде привычные виды, но все с каким-то вывертом. Бары, в которых я бывал, заправки, где я заправлял свою «хондочку» бензином, дома, в которых я мечтал жить. Вот круглая площадь, здесь я обычно замедляю ход. А на том углу я недавно ловил попутку. Вот поворот — странно, раньше он был гораздо круче. И всю дорогу свет этих натриевых фонарей, кругом сплошные желтые огни…

Дурь запела. Запела песни. Псалмы. Оперы. Нацистские марши. Эй-эй, это что, опять поворот? Огни впереди — грузовик? Еще один, ого! Ха-ха-ха! Целых два грузовика. Эй-ex, как лихо я сейчас проскочу! А это что? Еще бар? Ага, помню, здесь подают отменный сидр. Холм, за ним паб «Каменная виселица», и я в сотый раз удивился, с чего бы такое название.

Вывеска у него — виселица на двоих — каменная виселица, такая не обломится. Вот она стоит в темноте, плюется злобой, шипит, а над ней растворяются крики горя, страха, крики оборванных жизней. Прочь от меня! Я зачем-то включил дворники, опустил руку, зачем-то переключил передачу. Перед стеклом замаячили серые головы призраков — рты перекошены, мертвые глаза полны предсмертного ужаса, и во рту у меня сразу же пересохло. Кровь, сталь, камень, вонючая веревка, свет, мандарины, шерсть, пепел, дым, дерево, носки. Я чувствовал эти запахи по дороге к больнице, заехал в самый дальний угол парковки и вывалился из фургона на газон. Лежал на газоне и только моргал.

Конечно, я раньше курил дурь и ел дурь, но никогда еще до такой степени не погружался в нее. С головой, как в омуте, утонул в дури. Держите меня! Я лежал на газоне, а мир вертелся вокруг, звезды пели мне, травинки щекотали и щелкали, шевелясь, а когда я поворачивал голову на эти звуки, они трогали меня за уши и что-то шептали. Я слушал, как они живут и как я жил, они говорили мне вещи, которые никто, кроме меня, не мог знать. Откуда они узнали? Кто им сказал? Я взглянул на небо, и звезды объяснили мне, что, хотя сейчас темно, свет всегда где-то есть. Где-то. Он скоро зажжется, как искра, а из искры вспыхнет пламя.

Пламя? Кто здесь шепчет? У меня нет времени слушать эту чушь! Мне надо было что-то сделать. Куда-то пойти. В гости? Ну да, меня ждут! Я с трудом поднялся, прислонился спиной к фургону и тупо уставился на больничные окна. Они сияли. Внутри ходили сестры. А, вот врач прошел. А вот окно палаты — видны спинки кроватей. Яркий свет. Невыносимый. Не могу больше, не могу… Я упал на газон.

Я еще немного полежал на траве и тут услышал новый звук. Плеск бегущей воды. Я еще подождал, снова прислушался. Бежит. Вода?

Вода плескалась в небольшом фонтане. Я встал на колени и сунул голову под прохладную струю. О, какое наслаждение! Прохлада! Я опять засунул под воду голову, потряс ею, потом сел и стал ждать, чтобы вода стекла мне за ворот рубашки. Я посмотрел на больницу. Они сияла все тем же непереносимым светом. Я отошел к газону и повалился на него. Я не хотел спать, но глаза закрылись сами собой, и я провалился в сон. Сны мои были полны ярких точек, а когда я проснулся, мне прямо в уши пели птицы.

Глава 22

Девять утра. Я пошел в столовую при больнице и взял себе чашку кофе и сэндвич с беконом. Стоя около кассы, я вдруг увидел в зеркале свое отражение. Боже, неужели это я? Глаза красные как у кролика, в волосах ветки и солома, рубашка в травяных пятнах, да и щека тоже. Кассирша посмотрела на меня с подозрением, но когда я сказал: «Еще та ночка выдалась!» — она согласно кивнула и пробормотала: «Да уж…»

Я нашел укромное местечко около окна, подальше от сестер, врачей и других посетителей. Кофе был крепкий и сладкий, бекон — соленый, хрустящий, но свет все еще резал глаза. Я ел медленно, а после завтрака нашел туалет и хорошенько вымыл лицо и руки. Пригладил волосы, оправил рубашку и отправился в реанимацию к Сэм.

Она была в том же состоянии, что и раньше, — подключена к гудящим, подмигивающим, пикающим аппаратам, — я взял ее за руку и с полчасика посидел рядом. Я разговаривал с ней, но ее лицо не отвечало мне. С таким лицом она могла бы спокойно плыть под водой среди плавно колышущихся водорослей, бледно-зеленая, окруженная молчаливыми рыбами. Я смотрел, как тихо поднималась и опускалась ее грудь, а пару раз мне показалось, что я видел, как глаза ее под закрытыми веками задвигались. На кровати около подушки сидел плюшевый медвежонок, глядя в пространство единственным глазом.

На прощание я сжал ей руку и сказал так:

— Сегодня утром все должно решиться. Я закончу дела, а потом вернусь к тебе и после этого займусь только твоим лечением. Ты поняла?

На выходе я сказал сестре, что приду опять после обеда.

— Чего-то ты неважно выглядишь, — сказала сестра. — Не высыпаешься, что ли?

— Нет.

— Так пойди еще вздремни!

— Хорошо, постараюсь.

Путь до придорожного кафе занял у меня двадцать минут. Я ехал, распахнув все окна, высунув голову из окна, и почти не нанюхался дури. 10.15. На парковке стояло несколько грузовиков и еще один фургон, но больше никого не было. Я не стал вылезать — положил руки на руль и уставился на изгородь напротив. На нее выпорхнул крапивник и погнался за мухами — толстенький стремительный комок страха и страсти. Высоко в небе кружили два канюка, широкими кругами набирая высоту, растопырив железные когти, напрягая острые глаза в поисках пищи. Я услышал песенку крапивника, далекий клекот канюков. Минуты тянулись, сладкий запах снова полез в голову, сердце начало ритмично сжиматься. Ладони вспотели. Мир застонал и заскрипел зубами. Ветер откуда-то принес пригоршню пыли и швырнул о бок фургона. Я посмотрел на небо — от вчерашних облаков не осталось и следа. Температура вдруг резко скакнула вверх — стало совсем нечем дышать.

В половине одиннадцатого на парковку заехал белый «форд-транзит», затормозил и остановился недалеко от меня. На пассажирском сиденье я увидел небритого Поллока, заросшего рыжей щетиной, в темных очках. На глаза у него была надвинута мягкая фетровая шляпа, а по лицу стекал пот. Водителя я не узнал. Поллок посмотрел на меня и приложил палец к губам. Я отвернулся, продолжая терпеливо ждать. Я держал руки на руле, слушал ветер, птичьи разговоры, следил за тем, как пыль собирается в небольшие клубочки и катится по дороге, вдыхал запах анаши, бензина и дизеля.

Через несколько минут на парковку въехал еще один фургон. В нем за рулем сидел инспектор Смит в шапке и темных очках. Он припарковал свой фургон рядом с моим, опустил стекло и сказал:

— Доброе утро, Эллиот.

— Привет.

Он спустил очки на кончик носа, подмигнул мне, а затем снова вернул их на место.

— Ты в порядке?

— Скоро буду.

— Точно. — На его лице промелькнула улыбка, резкая и мгновенная, как удар бича. — Ну, что же ты мне привез?

— Можете посмотреть.

— Ну что, пошли, покажешь мне.

— Оʼкей.

Я вылез из своего фургона, а он — из своего, и мы обошли мой сзади. Я открыл заднюю дверь, и Смит прошептал:

— Веди себя как ни в чем не бывало.

— Постараюсь.

— Все идет по плану.

— Хорошо.

Он заглянул в кузов фургона, втянул ноздрями сладкий запах, тихо присвистнул и сквозь зубы пробормотал:

— Неслабая куча травы.

— А то! — сказал я, и он снова присвистнул и подмигнул мне. Смит выглядел таким уверенным в себе, что мой страх начал понемногу проходить. Мне показалось, что все не так уж страшно. — Травка что надо, — сказал я, входя во вкус.

Он передернул плечом, отвернулся от меня и пошел к своему фургону. Я заметил, как к его голове летит какой-то предмет, но ничего не успел сделать — послышался хруст и короткий вскрик. Я инстинктивно присел и выглянул из-за угла фургона. Инспектор Смит лежал на асфальте лицом вниз, а вокруг его головы разливалась темная лужица. Над ним стоял кто-то в сверкающих ботинках. Один ботинок пошевелился, ткнул Смита в бок, затем повернулся в мою сторону. Я посмотрел вверх и похолодел: на меня смотрели голубые глаза Диккенса.

— Эллиот! Наконец-то мы с тобой встретились. Я так давно этого ждал. — Глаза Диккенса были широко раскрыты и затуманены, а рот дергался в каком-то жутком ритме. В руке он держал испачканную кровью бейсбольную биту и слегка постукивал ей о руку.

Я оглянулся на белый «форд». Опять взглянул на Диккенса. Диккенс тоже посмотрел на белый «форд», улыбнулся ему, а потом мне.

— Прости, малыш, — сказал он. — Ты что, действительно думал, что я вот так просто дам тебе уйти?

— Ну я…

— Неужели ты думаешь, что сейчас тебя прибегут спасать?

Я в панике завертел головой, и в этот момент из дверей кафе выбежали двое мужчин. Они несли в руках черные бумажные пакеты. Мужчины на ходу вытащили из пакетов револьверы, остановились около «транзита» и наставили револьверы на дверцы машины. Дверцы распахнулись, и из «форда» тоже выскочили двое мужчин. Как только они увидели револьверы, то сразу же замерли и подняли руки кверху. Тут откуда-то появился Поллок, и мы все застыли посреди парковки: одни — с револьверами, другие — с поднятыми вверх руками. Диккенс помирал со смеху, а я вдруг ясно понял, что прямо сейчас обделаюсь от страха.