Юность, 1974-8 - журнал «Юность»

Александр Романов

Домик бакенщика. Утро.По лесам и по стогамвсходит солнце. Стая утокк заливным летит лугам.Берег. Лодки остановка.Речка. Камешки на дне.Это утро, как обновкана обычном буднем дне.Небо свежее теплеет.Тишь. Малиновка поет.И никто здесь не болеет.И никто здесь не умрет.

 Когда эта песня была!Кого, забызаясь, любила?По речке она проплыла,на берег другой — переплыла.За нею плыви и причаль.На голос иди осторожно.Но песня, как облако, вдальуходит легко и тревожно.Попробуй отстать на пути —и чувство разлуки охватит.Решишься догнать и дойти —ни силы, ни жизни не хватит.Что в песне той! Призрачность сновсудьбы отдаленной и дела!Иль отзвуки ласковых словдуши, что давно отболела!Не знаю… Но вновь, далека,та песня звучит и поныне.Лежит между нами рекас плывущей луной посредине.

 Приезд мой яркой встречей озари.Сквозь все несостоявшиеся рейсы,к тебе — сквозь сентябри и январи —спешат отполированные рельсы.Игрушечным покажется составсмотрящему издалека на поезд.Невидимым окажется, отстав,смотрящий, что смотрел, не беспокоясь.Написано: «Счастливого пути!»вдоль насыпи кирпичными словами.Как много слов осталось позади.Как много их, таких вот, перед нами!

Олег Чухонцев

 Что есть и что останется — не знаю.

Как тень мелькает за ее спинойСтремительной, как вспыхивает солнцеКа втулке колеса! Она легка,Как бабочка, и на лету трепещетКрахмальный фартук белый — догони! —И колея в черемушник ныряет,И воздух, воздух хлещет и пьянит,А я припал к рулю, верчу педали,Я догоню ее! Но нет, едва ли…

Как ненасытна жизнь в пятнадцать лет!Записка в книге, зуд велосипедный —И целый день томишься и во снеКуда-то сломя голову несешься.Она на раме, ты в седле — и прядьОтбившаяся горячит и дразнит,А повернется — губы и глаза,Глаза и губы — и колючий шелест,Желанья полный — рама и седло —И пустота!.. О разрешенье плоти —Так выбивает пробку к потолкуИ раздраженно пузырится пена!

А мы, душа, другие знали сны.Но так давно все было, что едва лиИ было с нами… Юность пронеслась,И пролетели врозь велосипеды.Лишь имена Simson и DiamantЕще тоской черемуховой веют.Послевоенной, злой… И хорошо!Все хорошо, что прожито как спетоНа выдохе одном! Но чтоб теперь,Теперь столкнуться на перроне: ты ли! —И как очнуться: круглое лицо.Прямая, полногрудая фигура,Затянутая узким ремешком.Как дачный саквояж, и зонт японский —Чужое все! — и только твердый взглядКак вызов, да еще сухие губыНадменные… Зачем, зачем всю жизньЯ догонял тебя! Теперь я знаю,Что первая любовь обречена,Но медлю почему-то… Так однаждыСтоял я у киоска Sех-рогпо,

 О принце датском смутно вспоминая,О поцелуе школьном, о письме:«Я больше не люблю тебя», — а рядомВечерний Копенгаген жил, и негрГлядел в киноглазок, и кто-то шеюТянул, чтоб оттеснить его, взглянуть,Увидеть нечто… Есть у нас секреты,А тайны нет… Как вздрагивает зонт…Нелепо говорить, молчать нелепо.И хорошо, что поезд подошел.— Звони! — и двери стукнулись резиной…Не может быть, чтоб я тебя любил.Я все забыл. Я ничего не помню.Но отчего же так не по себе.Как будто в чем виновен!.. Нет, довольно.Довольно с нас и собственных забот!И мне они дороже тех кошмарныхСчастливых снов, какие только разСбываются, когда мы не готовыДля счастья… А она еще летит.Как бабочка, еще летит, мелькая,Непойманная, легкая такая…_ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _А иногда мне хочется шепнутьКак на духу, почти неслышно: время —Убийца, а не лекарь…

«On the fairest time of June…»

Keats(«В прекрасную пору июня…»

Еще помидорной рассадеБольшие нужны костыли,И щели в искрящей оградеВьюном еще не заросли;Еще предзакатные краскиЛегки как однажды в году,И пух одуванчиков майскихНе тонет в июньском пруду;Но так сумасшедше прекраснаНедолгая эта пора,И небо пустое так ясноС вечерней зари до утра,Что, кажется, мельком, случайноЧего ни коснется рука —И нет, и останется тайнаНа пальцах, как тальк с мотылька…О, лучше не трогай, не трогай!Что правды! Иди как идешьСвоей легкодумной дорогойИ тайны чужой не тревожь.Довольно с тебя и окраины,И неба, и вспышек гвоздик.Ты, может быть, сам не без тайны,Которой еще не постиг.

Как в сундуке двойное дно,Так в слове скрыта подоплека,Когда подумаешь одно,А выйдет новая морока.

Не потому, что дождь из тучСадит, как из водопровода,А потому, что, невезуч,Вздохнешь: «Хорошая погода».

Глядь — попадешь впросак опять,Дурнушке скажешь: «Ты прекрасна»,—А уж потом не расхлебатьСемейной каши — и напрасно.

Я потрясен — какой разброд,Я с толку сбид — какие толки:А вдруг весь мир наоборотИдет от некой оговорки!

Как знать! Не так ли сквозь туманВсе видишь двойственно и зыбко:А ну как жизнь — самообман.Неустранимая ошибка!

Я оторвался от своих корней,А родина моя все зеленейСухой листвой шумит над головой!..

Не странно ли, на улице ЛеснойУже ни леса нет, ни лесопилок —Булыжник да асфальт. Летит трамвай,На крышу тень кирпичная упала,И пыль, крутясь, вдогонку понеслась,И ветер, ветер… И жалеть не надо!Я так устал от самого себя,Что только бы глядеть, глядеть,да слушатьНа поворотах скрежет осевой,Да отмечать проездом: Квас. Газеты.Цветы. Тишинский рынок. Зоопарк.Ваганьковское кладбище. Обратно.И ничего другого… Говорят,Что парность — знак надежды. В этойжизни

Я главное, быть может, проглядел,А шум остался, неусыпный, долгий,Тенистый шум, лесная благодать…

Как хочется под липой постоять.Под чистой липой — и увидеть мать!Она меня уже не узнает:Глядит в окно и все чего-то ждетДа слушает, уставив наугадСвой напряженно-безучастный взгляд.Еще жива, еще не умерла,Но душу в бедном теле изжила —Всю — за меня… И страшно сознавать,Что мне любви ее не оправдать.И этот взгляд… За что! И почему!

Мне хорошо на людях одному.Скрипи, трамвай, греми в кольцежелезном!Скрипи-греми! Не каждому даноИз колеи осточертевшей выпастьИ время на ходу остановить!Развоплощенность — это путь свободы.Как хочется в ладони зачерпнутьМинуту-две, в пустую горсть вглядеться,Держать, держать, ни капли не пролить.

И как повеет чем-то… Лето, лето,Весна цветов, пионы и бензин.Искрят газоны, тянет травостоемИ запах детства слышен за квартал…

…А ночью, чтоб отец не увидал,Забраться на душистый сеновалВ конюшне милицейской и впотьмах —Змея! Змея! — испытывая страх,Лежать на сене — а покос лесной —И каждый шорох чувствовать спиной.И долго в небо черное глядеть…Раскинуть руки — и лететь, лететьНад красней водокачкой голубой,Над каланчой и заводской трубой,Над колокольней и рукой задетьЗа колокол — и раскачнется медь.И вдруг очнуться: что это!.. И гуд,И лошади копытами гребут…И вспыхнет неба вольтовый квадрат —Удар! — и оглушительный раскатВсе сотрясет, и шелест налетит,Порыв, еще — и ливень загудит…О доблесть слабых! Страх, восторги страх.И топот, топот, топот в денниках.А я мальчишка, мне двенадцать лет,Как выкидыш я выброшен на свет.Мне интересно жить еще, я мал,Я сам себя еще не осознал.Не знаю, что за грохоты гремят,Какие кони в темноте храпят —Из-под земли — все глуше — все грозней…

Я оторвался от своих корней,И эта память мне уже чужая,И я уже другой… Но что же, что —Издалека томит, не отпускает,А кружит, кружит! Что за дикий бег!Куда летит трамвай, и жизнь, и время!Что слышит мать из тишины своей,Той тишины последней! Кто ответит!Я мир искал, я потерял себя,И на годах, как на конюшне старой,Замок навешен… Как копыта бьют!Стучат, стучат! Пусть выпрямят дорогу,Пускай зальют асфальтом колею,А я свое дослушаю — Тишинский! —Додумаю, а нет — так домолчу.А впрочем, хватит! Что там, Белорусский!Пора сходить. И снова этот шум:Цветы. Газеты. Квас. Он льется, льется…— Эй, гражданин, не мешкайтев дверях! —Проходит все, и только остаетсяНеслышный шелест, только шум в ушах…

…И поглотила одна могилаВас друг за другом — и холм сровняла.И то, что жизнью недавно было.Теперь землею и снегом стало.

Поверить страшно, как это просто:В дыму морозном, в ограде теснойРядком два-оба — среди погоста —Сугроб надгробный да крест железный.

И все. И солнце в морозном дыме.И от рожденья до смерти — прочерк.А я вас вижу еще живыми,Затянут намертво узелочек…

Спите спокойно. Теперь одни вы.И голос дальний, уйду-уеду:— Не забывайте нас, пока мы живы,Не будет снегу — не будет следу.

И стук какой-то. Окину взглядомИ догадаюсь: наверное, с ланки.

Каток кладбищенский где-то рядом,Колотят клюшки по мерзлой банке.А снегу, снегу — само сиянье!Гляжу — а вас и следы простыли.Лишь снег остался да в поминаньеДва красных яблока на могиле…

Валерий Поволяев