Охотники за курганами - Владимир Николаевич Дегтярев

— Отомщены, — сухо повторил коммодор, — но опять же — на словах. Когда первый университет нашего ордена встанет воочию в Сиберии и начнет готовить ко службе Вечному Престолу русских молодых людей, а над селами этой морозной и проклятой страны поднимутся кирхи с крестом о четырех концах, а не о восьми, тогда будем отомщены! Отомщены, да!

Сидоний наклонил над столом голову. По телу вдруг с дрожью прокатилась волна усталости, страха и безразличия. Куда он попал? Кому он служит? Божья Матерь, избави! Он, Сидоний, отслужил ордену в России уже без году пятнадцать лет и страну знал. И бывал битым от русских простолюдинов за одно только слово: «Амен». Ибо они говорили: «Аминь!»

Какие кресты о четырех концах могут быть в той стране? Да их и поднять не поспеют! На них подымальщиков и сожгут. Как жгли католических миссионеров, как подлых супротивцев истинного Православия, в смоляных срубах по похоти царя Грозного Ивана. И до него жгли, правда, выжигали огнем ересь жидовствующую, так все равно — бойцов против восточного христианства. А уж после него, Ивана, Грозного царя, вешали да лишали головы. Петр Первый дерева на карающий огонь жалел. Дерево ему на корабли требовалось…

***

В душной безоконной комнате от коммодора исходил острый запах мятых, склизких простыней и терпкого помадного жира. Сидоний не ел уже три дня, добираясь со всей поспешностью на свидание с коммодором. А свидеться пришлось позорно. Сидония тошнило. Слюна наполнила рот, сплюнуть слюну было грех, и Сидоний судорожно глотал, когда говорил.

— Впрочем, — как бы спеша по делам назад, в глубину дома, сказал коммодор, — любая информация ордену полезна, и полезна жизненно. Не устал ли ты, брат Сидоний, нести службу в той далекой и морозной стране? Есть место служителя нашего ордена на Сицилии. Я распоряжусь…

— Я возвращаюсь, коммодор, — подняв голову так, что сполз с головы на спину изношенный капюшон, — я возвращаюсь. В Россию.

Сидоний поцеловал руку коммодора и, устало ступая толстой подошвой сандалий по гранитному полу, вышел в коридор.

Сидоний не сказал коммодору о двух боевых английских кораблях, что через год войдут в реку Амур и блокируют любые русские воинские операции. Корабельная интервенция, по всему теперь понятно, спланирована орденом. А орден — это есть Лоренцо Ричи. Вот и весь сказ.

Он устал, был голоден и по годам уже стар, брат Сидоний. Ему вдруг захотелось лениво сидеть у горячей русской печки в маленьком трехоконном домике на окраине Петербурга и пить горячее английское пиво с русской вяленой над дымом рыбой.

Сидоний быстро свернул в ближайшую тратторию «Тиретта», открытую с раннего утра, подошел к стойке, положил на темные доски русское серебро в одной большой монете и хрипло сказал:

— Бутыль «Чинзано», жирный суп из лука, бараньи ребра!

Хозяин надкусил русский рубль, подивился весу серебра и указал

Сидонию на столик у камина.

Тратиться так жирно Сидоний решил только что, назначив сам себе сумму, какую будут стоить слова об английских кораблях в Императорском дворце Петербурга. В покоях Императрицы русской. При личном его, отца Сидония, свидании с Екатериной Второю.

По уходу брата Сидония коммодор ордена иезуитов, рыцарь Христовой Церкви Лоренцо Риччи, не поспешил обратно в спальню. Стуком канделябра о гранитные плиты пола он вызвал слугу, бывшего евнуха из султанского сераля в Триполи, велел ему прибраться в спальне. Слуга понял правильно.

Разбудив храпевшую донну Мартиллу, слуга помог ей одеться под весомые бранные словеса, проводил до потайного хода, который выходил в часовню Святой Елизаветы Сумской. Запер дверь за куртизанкой и вернулся в комнату, где так же неподвижно сидел коммодор.

— Кто есть из арабов в Вечном городе? — тихо спросил евнуха коммодор.

— Кто-то всегда есть, — прошелестел слуга.

— Нагрей ванну, дай мне суровое белье из русского льна, теплого рейнского вина и вареную курицу, — распорядился Лоренцо Риччи, с давним сицилийским прозвищем «Косарь».

Так его прозвали еще восемнадцать лет назад. Он тогда обломком косы зарезал в один день шесть солдат из корсиканского гарнизона и спрятался от армейской облавы в подполе тайной иезуитской школы. Потом там, в школе, и остался, среди никем не брезгующих братьев по вере.

— Потом выйди в город, — скупо бросал слова коммодор, — найди хорошего араба. Подведи его к тому человеку, которого ты видел здесь полчаса назад. Поищи его в ближних забегаловках. Он давно голоден и устал без меры. Потом оттуда быстро уходи.

Коммодор легко поднялся со скамьи, бросив на стол кошелек с сотней монет немецкого чекана. Было бы глупо вести расчет италийскими монетами в тайном деле. Серебро изначально предполагалось в награду брату Сидонию. А тот денег не спросил.

В ордене понимают, почему человек отказывается от денег в некий час и некую минуту. Теперь деньги возьмет араб. Но за дело, которое предначертано было Всевышним брату Сидонию, — действовать и хранить тайну.

Поток причин и следствий не нарушен.

***

Араб вошел в тратторию «Тиретта», на глазах хозяина ножом с широким лезвием отрезал спящему брату Сидонию голову. Голова скатилась в капюшон убогой рясы. Араб, глядя хозяину траттории прямо в глаза, вытер лезвие ножа о рукав сутаны убиенного и тремя шагами вышел за дверь.

***

Граф Мальборо, английский министр военного флота, полчаса бесился во дворе своего поместья под Йоркширом. Он только уселся позавтракать под большим зонтом на лужайке напротив конюшни, как дворецкий объявил о купце, требующем приема.

Швырнув в дворецкого бокалом с горячим вином, граф вывернул из крепкого дерна штангу, держащую зонт. Зонт повалился и накрыл любимую охотничью собаку министра, суку Эльму. У той оказалась сломана лапа. Особым свистом граф Мальборо вызвал к себе на помощь конюхов. Те принялись спешно убирать зонт. Один конюх порвал сапогом матерчатое полотно зонта из китайского шелка. Ярости министра теперь было уже не остановить.

— Где этот подлый купец? — орал на все имение граф. — Где эта скотина, мешающая спокойно пожрать? И которой скотине я сейчас велю порвать все одеяние от головы до пяток. Плетьми! Плетьми, плетьми!

Из-за барахтающихся конюхов вышел одетый в коричневый костюм из ирландской шерсти пожилой бочкообразный человек в высоком коричневом же цилиндре.

— Вы меня звали, граф? — сняв цилиндр и достойно поклонившись, спросил человек.

Граф моментально остановил свой гнев. Рыкнул на конюхов, приказав им убраться в конюшню, скулящую собаку велел дворецкому отнести к коновалу.

— Звал, — буркнул граф, — дождь идет. Прошу пройти в кабинет.

И пошел к черному входу в имение, не оборачиваясь.

Тот, кто ступал точно след