Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вторая проблема – медийная логистика. Создается огромная, разветвленная система медийной логистики, которую нужно чем-то заполнять. В моей системе координат кинотеатр, книга – тоже медийная логистика, способ доставки контента. Для меня миры «Звездных войн» или «Властелина колец» стали модельными: есть якорный контент в виде книги, потом появляется фильм, и далее контент размазывается по множеству логистических каналов.
Теперь смотри: у нас построили более двух тысяч кинотеатров и пять тысяч залов – и вдруг из-за санкций голливудское кино исчезло. Показывать стало нечего! Скажу простую вещь, которая почему-то сложно понимается. Мы скопировали у западных стран разные логистические каналы – TikTok, кинотеатры, огромные книжные магазины, но не можем наполнить их собственным содержанием. Это говорит о том, что Запад работает с нами, как со всеми колониальными странами. И это задача, требующая решения. Стосорокамиллионная страна должна быть суверенной, упертой, сдвинутой на самой себе, чтобы играть на своем поле – оставлять следы в книгах и кинематографе, в интернете, в играх. Кстати, в России с играми все очень плохо.
ЭБ: Предлагаю поговорить про Россию во второй части нашего разговора, а вначале рассказать про современную культуру.
ЕФ: Для себя я как практик, делатель, соучастник этого «великого общечеловеческого преступления» под названием «культура» вывел довольно простое определение: культура – то, что дарит утешение сегодняшнему человеку, лишенному Бога, стоящему перед лицом огромного количества опасностей.
Всем известна пирамида Маслоу[46], у которой есть нижние уровни и есть верхние. Культура, видимо, обслуживает верхние уровни, когда человек сыт, пребывает в безопасности и уверен в своем будущем. Но сейчас мы вступаем в непростые, тревожные времена, когда вся эта конструкция перестанет функционировать, и работа культуры в деле утешения окажется крайне важна. Когда я смотрю, читаю, слушаю, то сразу спрашиваю себя: это утешит? Вдохновит? Примирит с непростыми фактами, и прежде всего с самым травмирующим фактом, что человек неизбежно смертен? Уверен, культура должна помочь человеку пройти длительную дистанцию от рождения до смерти более-менее прилично.
Сегодняшнего тревожного человека современная отечественная культура не может ни утешить, ни вдохновить. Она вообще не может предложить ему почти ничего. Сегодняшний человек имеет доступ ко множеству произведений искусства, но чаще всего это не свое. А если к нему и попадает что-то свое, то это жалкая копия чего-то аутентичного западного.
Вообще, я хотел начать совсем с другого. Мы с депутатом Тимофеем Жуковым пробуем новый формат: с фондом «Просвет»[47] ездим раз в неделю к детишкам в школы и рассказываем об искусстве. И вот с чем я столкнулся: если кто-то в Кремле или в высоких кабинетах думает, что наше народное – это «Калинка-малинка», то он очень ошибается. Для девочки-школьницы родной музыкой, как когда-то для советских людей была «Калинка-малинка», сегодня является R&B. Без всякого преувеличения. Надо это осознать: Бейонсе или Рианна – это русские народные певицы. И Билли Айлиш тоже. А «Золотое кольцо» – скорее что-то маргинальное, в лучшем случае песни для застолья. Для мальчиков народная музыка – это рэп.
ЭБ: Это еще со времен Эминема пошло: в конце девяностых – начале нулевых он стал народным для пятнадцатилетних.
ЕФ: Эминем и для меня родной. В годы моей юности он мне меня рассказал. Я постоянно его слушаю, он есть во всех моих плейлистах, потому что это про меня.
ЭБ: А когда на уровне мультивидовой истории музыка пересекается с фильмом «Восьмая миля» с участием голливудских звезд масштаба Ким Бессинджер, когда в американский нарратив интегрируется Эминем со своей историей, касающейся человеческих отношений – с женщиной, мамой, любовником мамы, – тогда история разрастается до уровня мифа.
ЕФ: Не мифа, а мира. «Восьмая миля» – это не только кинофеномен и музыкальный феномен (напомню, песня Lose Yourself получила «Оскар»): фильм получил четкий медийный след, хотя интернет тогда еще не был столь развит. На MTV показывали премьеру в Детройте: идут финальные титры, гаснет экран, и сам Эминем выступает. А фан-экономика? Она очень мощно развита не только на Западе, но и на Востоке – к примеру, у китайцев и корейцев.
ЭБ: Про k-pop[48] много думаю, рассказываю своим знакомым – балетным, театральным критикам, которые никогда не сталкивались с подобным. Например, ситуация со схемой продажи билетов. Когда к нам приезжали Мик Джагер или Мадонна, весь город был заклеен рекламой. А у k-pop нет рекламы: певцы, работающие в этом жанре, просто пишут на своих страницах в соцсетях, что будут выступать в Москве, и билеты исчезают из продажи за два часа.
ЕФ: Чего я не нахожу в своей культуре и на что при этом есть огромный запрос у молодого поколения, так это миростроительство, то есть созидание среды. Быть просто театром или просто кино сегодня недостаточно, если ты желаешь войти в мейнстрим, играть по-крупному. Если российская культура хочет стать одним из ключевых игроков на международной арене, она должна создавать миры, а это не так просто.
Кстати, в нашей культуре примеров игр в миры очень мало. Кроме постсоветской фантастики, где автор создает альтернативную реальность, как Лукьяненко в «Дозорах», мне известен лишь один настоящий продуманный мир – это «Незнайка». Он даже на Луну летал! Других примеров миростроительства я не помню. В российской культуре этой традиции как таковой нет.
ЭБ: Известные каждому русскому человеку Нарнии и Средиземья – понятные, продуманные истории – имеют приметы географии. Такое строение соответствует запросам западной культуры. В русской же культуре миры не столь географичны, но более универсальны и биографичны. Например, в мире, созданном Иосифом Бродским, есть свои артефакты: ракушки, археологические отпечатки на камне, через которые считывается связь между современной реальностью и доисторической древностью; похороны маршала Жукова, Ахматова, Петербург. Это полноценный мир, хотя и не оформленный, как у Толкиена.
ЕФ: Сейчас как раз время оформления – не последней мили, а последнего сантиметра.
ЭБ: Я имею в виду, что у нас есть контент и герой.
ЕФ: В последнее время я стал особенно много читать и понял, что в русской литературе второго ряда, изданной в XVIII–XIX веках, много «сырья». Мы буквально
