Весь этот рок-н-ролл - Михаил Липскеров

А через девять месяцев у бабы, которая шла из Вологды в Керчь, народился малец. И было это во городе во Казани. А как баба попала во город во Казань, по пути из Вологды в Керчь, когда и Казани тоже еще не было, мне доподлинно неизвестно. Да и не шибко я на эту тему заморачиваюсь, потому как на собственном опыте знаю, как идти из района усопшего Черкизовского рынка к центру Москвы и через дни, недели, месяцы, годы пути оказаться в том же самом районе усопшего Черкизовского рынка, не дойдя даже до ближайшей станции метро. Потому что главное для нас, ребята, не цель пути, а сам путь. Ну и сердцем не стареть, и песню, что придумали, до конца допеть. И пока не допоем, будем идти, идти, идти… Дорога!

Так что ничего мудреного, иррационального для русского человека, вышедшего из Вологды в Керчь с неясными целями, в рождении во городе во Казани мальца нет. И назвала его мать Кощеем. Внятного ответа на вопрос, кто такой Кощей и почему Кощей, получить никому не удалось. Не было на Руси с седых времен имени Кощей! Да и в седых, и в до седых тоже память не сохранила. И прозвище ему дали Бессмертный. А все потому, что роды у бабы принял якобы случайно забредший в Казань человек из жидов по имени Агасфер. Почему «якобы»? А потому, что народившийся чувачок был, как две капли воды, похож на этого самого Агасфера. Ну а в Казани Агасфер был известен как патентованный шлендра вот уже три тысячи лет. Я ни на что не намекаю, но думаю, что прозвище Бессмертный пацанчик получил небезосновательно. Что, между прочим, доказывает встреча с ним моих героев Михаила Федоровича и девицы в Замудонск-Тверском через две тыщи лет. Как бы ни пыталась уничтожить его Русская православная церковь.

И значит, час за часом, день за днем, месяц за месяцем и… (продолжите линию сами) Кощей вошел в пору возмужания, а при наличии в нем жидовской крови созрел по ихним обычаям для продолжения рода. Говоря русским языком, в портках у него «зашеволилось».

А на Руси, коя тогда еще не была Святой, внебрачные половые связи не возбранялись. Потому что а как? Терпеть это шеволение в портках при последующем стоянии, когда елдаком можно заместо всякого плуга землю пахать? А он, мил человек, не для земли предназначен! Не чернозем пахать! А ниву иную оживлять, в другу землю семя бросать. Потому что сладкое это дело, ребята, ой сладкое. А какая же, скажите на милость, жизнь человеческая без сладости этой самой… Нету этой жизни! Или есть, но уж совсем не человеческая. А потому, ребята, придумал наш народишко празднество языческое, до сих пор сохранившееся, Ночь на Ивана Купалу, когда вошедшие в полноценность девки и парни бросались в соитие ради соития, совокуплялись на радость богам и всему миру просто так, по велению сердца и тела, без всяких там меркантильностей типа приданого и словесной хреновины вроде «у нас – купец, а у вас – товар». И греха в том никто не видел. А лишь молодость да слияние, и две плоти – одна плоть есть. А то ведь как? И благословение, и венчание, ЗАГС, там, все – чин-чинарем, и детишки пошли, и вон она уже старость, а оглянуться назад, книжки прочитанные вспомнить, примеры других жизнев обмыслить, и умирая… Твою мать!!! А в портках уже не шеволится, да и в сортире – неурядицы, а у бабы от томления ее девичьего даже и памяти не осталось. Одна радость – дети. А ведь радость, милые мои, должна быть не одна. Ведь как я (а кто я, я уже сам не очень соображаю) своим умишком понимаю, «Песни песней» каждый из нас достоин.

И вот, когда Кощею исполнилось пятнадцать годков, и сила в нем появилась немереная, и на девок стал заглядываться с идеями плотскими, наступила очередная ночь на Ивана Купалу. И после бражки хмельной, после купания в реке местной неторопливо-ласковой, после хороводов наступил по заведенному обычаю час прыжков через костер. И в одном из них, на самой вершине прыжка, когда вверх – уже, а вниз – еще не, в дрожащем, переливающемся искряном воздухе повстречал Кощей Джоди, кою раньше и не замечал в будничной скучности. А тут вдруг разом разглядел, и чакры (или что там у нас) открылись, и взял ее за руку, и воздух теплый от костров языческих подхватил их и понес в дубравы заветные, в папоротник цветущий, на землю приветливую. И вошел Кощей в Джоди, поднялся на ее самую высокую вершину, а она – на его, и закричали они дико, так, что птицы по гнездам проснулись, у волчицы в логове течка началась, лешие из дупел своих высунулись в поисках девиц грибных да земляничных, кикиморы ленивую гладь болот всколыхнули и хмыря болотного побудили, чтобы… да он и сам был не против… В общем, милостивые государи мои, ребята, мужики, чуваки… ЖИЗНЬ!

И поутру Кощей отвел Джоди, которую назвал Прекрасной (а как еще? если она прекрасная и есть. Не Бьютифул же!), под каким именем она и вошла в русский фольклор, к себе в избу, где обретался со дня рождения с маменькой своей, некогда шедшей из Вологды в Керчь, да забредшей неведомой силой в Казань. (Да тут ничего необычного нет. Я раньше хотел сказать, но запамятовал. Много позжее один малый шел на Одессу, а вышел к Херсону. Для нас плутанье в географии – дело обычное. Да и в истории тож непрямыми путями лазаем.) И тут выясняется такая хрень. Оказывается, на эту Джоди давно глаз положил малой один, да не просто малой, а сын местного казанского царя с именем нерусским, с именем Иоанн, от жидов полученным, ибо в русском народе отродясь таких диковинных имен не было. А были имена все простые, назатейливые: Ярослав, Игорь, Калган, Мокей… Ну и Кощей, конечно. А уж потом, после Крещения, русский народ имя Иоанн до Ивана сократил. Чтобы с этим именем жидовским язык не сломать. Ну мыслимое ли дело – Иоанн! Не смешите мои седые яйца. Да, забыл сказать, от «жидов» я имел в виду того же шлендру Агасфера. Да и Иоанн был… Ну, да это не мои, а казанского царька проблемы.

И Иоанн-царевич пошел с войском своим, прямо скажем, невеликим (человек пять) Кощея воевать и избу его к своему царству присовокупить. По тем временам каждый вшивый городишко называл себя царством. И непременно «великим». Так эти царства друг дружку пугали. И до сих пор эта фигня тянется. Ну и лады. Великое так великое. Лишь бы было что пожрать. А не всегда! Вот так вот. Что тут поделашь? (Можете считать это за опечатку, а может быть, это у меня стилизация!)

Так вот, Кощей это войско разметал, а Джоди, которая понесла (была в тягости), от опасности увез в Тверское царство, которое по неизвестным мне причинам и назвал Тверским. Ну и царством, конечно. Хотя все царство и заключалось в том замке, в котором мы застали Михаила Федоровича с девицей. Там-то Джоди и разрешилась от тягости, которую она понесла в ночь на Ивана Купалу, пацаненком, которого, не мудрствуя лукаво, назвали Кощеем. Как и подсказал Агасфер. А куда от него денешься? Одно слово – вечный.

(Между прочим, именно с тех пор в управленческом аппарате любого русского предприятия, учреждения, органа власти всенепременно обнаруживается хоть один чувак из жидов. И даже бытует такое выражение: «еврей при губернаторе».)

Но Иоанн-царевич обиду затаил и набрал войско немереное, числом до шестнадцати штыков, а то и до семнадцати. А некоторые считали, что штыков было двадцать два. Это те, которые умели считать до двадцати двух. А если бы среди Иоанн-царевичевой обслуги нашелся хоть один бухгалтер, то штыков, возможно, набралось бы и все тридцать восемь. А большего числа в те года и не было. Дальше было слово «тьма». Так что блоковское «нас – тьмы и тьмы» может означать и два, и три, и пять раз по тридцать восемь. Но по тогдашней малолюдности и этого было до и выше. Короче, результат кампании был предрешен. Замок Кощея эти козлы пожгли, самого Кощея на цепь в подвальный бункер определили под охрану Змея Горыныча, а Джоди Иоанн-царевич обрюхатил, и она от него понесла (стала в тягости), а потом разрешилась мелким Иоанном-царевичем, парнишкой мудаковатым, но ушлым. Когда он вошел в рост, то папаньку ради Казанского царства пришил, а маменьку выгнал на все четыре стороны. Но она пошла не во все четыре, а в одну. В сторону Тверского царства, где томился ее коханый дроля, кобель ненаглядный, соитель ее сердешный в бункере подвальном в цепях кованых под присмотром Горыныча Змея. В те времена голова у него была всего одна. Потому что – самодержавие! Уж потом, в демократические времена, появилась нужда в разделении властей, и голов каким-то непостижимым образом стало три. Это вот какая-то непостижимая особенность русской демократии – непостижимое размножение властей. Но сейчас у Змея голова была одна, разумом не блещущая, поэтому Джоди, пока Змей спал, а спал он все время, потому что а что еще делать, единственную голову ему отрубила. А способности к регенерации у Горыныча были еще не развиты, так что он какое-то время обретался в отключке – а как иначе, когда головы нет, – и валялся на заднем дворе. Тогда и возникла мысль о демократии – в смысле трех голов. Но это было уже потом, когда Джоди расковала Кощея и тут же от него понесла. Или сначала понесла, а потом расковала. Достоверно об этом ничего нигде не сказано. Ни в «Повести временных лет», ни у Татищева, ни в «Истории государства Российского» Карамзина Николая Михайловича. Вообще, процессы зачатия в становлении сначала Руси, потом святой Руси, а там и Российской империи освещены слабо и еще ждут своего пытливого исследователя.