Билет в одну сторону - Наталья Костина

– А чего стыдно, дядя? Все равно, млять, все пропадет!

Веник, ни мало не тушуясь, показывал то, что приволок с дежурства в оцеплении вокруг сбитого самолета: золотые и серебряные украшения, бумажники, дорогую электронику… Этот мародер сокрушался только о том, что местные поорудовали там раньше, унеся все мало-мальски пригодное в хозяйстве, вплоть до набивки кресел. Да, еще жаловался, что мобильники, планшеты и ваще прочее, упав с высоты, сильно повредились. Раздражало его и то, что с электронных карточек погибших нельзя снять денег:

– Не, ну блин… нет, чтоб наличку везти. Доллары, например, там. Не десятку мелочью, а толково так, чтоб, млять, по-взрослому! Толку теперь с этих мани-х…ни?! Можно было б кое с кем договориться, и с карточек этих …бучих поспиливать, так банки эти укропские, к …еням, не работают! – Веник злобно сплевывал и сплевывал на пол, как будто его мучил сушняк.

Банки действительно не работали. В этом как раз не было ничего удивительного: банки – существа нежные. Они терпеть не могут, когда к ним прикасаются грубыми руками, сиречь цепляют бронированные банкоматы с толстыми пачками крупных купюр внутри стальным тросом, сдергивают их и увозят в неизвестном направлении. Банки не переносят стрельбы, людей в камуфляже без опознавательных знаков, которых невозможно причислить ни к какой армии, чтобы потом потребовать сатисфакции у государства-обидчика. Очень умно каждый день заявлять всему миру: «На украинской земле нет нашей армии, мы ни с кем не воюем!» А нет армии – нет и страны, некому предъявлять рекламации. «Это ваши внутренние проблемы», – разводит руками наш министр внутренних дел, а сам, небось, до ус. ача ржет за кулисами: его-то денежки, как и всей семейки, в надежных руках агрессивной молодой Америки или престарелой, дряхлеющей, но отнюдь не выжившей из ума Европы. Ему НЕ СТЫДНО. Хотя это именно НАША с ним страна поставляет сюда неопознанных «зеленых человечков», то бишь солдат российской армии. Той самой армии, которой принадлежит злополучный «Бук», сбивший гражданский самолет, в котором летело почти три сотни человек. Откуда, спросите, я это знаю? Утащил у Психа его планшет и ночью, под одеялом, залез в запрещенный Инет. То, что я прочел, потрясло меня даже больше, чем то, что Веник снимал с трупов – с трупов, разлагавшихся в нескольких десятках километров отсюда на тридцатиградусной жаре.

– Ты помойся пойди, – посоветовал Василий, брезгливо сторонясь и самого Веника, и его раздутой от трофеев сумки.

– Воды нет, потерпишь! Гляди, «нокия» какая! С такой высотищи …банулась и почти как новая! А вот какой айфончик, а? Не китайское фуфло. И не воняет, из чемодана потому что. Не дотумкал я сразу – перчатки надо было хоть в аптеке, что ли, взять…

Веник в который раз понюхал свои пальцы и снова сплюнул:

– Скоко там всего еще осталось – но они уже того… как кисель. Только в противогазе, мля, – и все равно аж выворачивает. И прикинь, мля, – черви уже завелись!

Меня замутило, но не от рассказа Веника, а от того, что НИКТО! – никто из них не понимал, что на самом деле произошло. Наверное, невозможно представить тот момент, когда самолет, летящий выше облаков, вдруг содрогается и разваливается на части. И люди, до этого безмятежно читавшие или спавшие в своих креслах, люди, возможно даже не знавшие, что внизу, под ними, одно государство незаконно переправляет свое смертоносное оружие на территорию другого, для того чтобы уничтожать там все, что не хочет подчиняться и желает поступать по-своему, – эти самые люди еще какое-то время ЖИВУТ. Живут несколько минут. Самых страшных минут в своей жизни. Они живы – живы до удара о землю. До того, как воздух, которого они привыкли не замечать, неожиданно становится твердым и острым, как стекло или сталь. И плотный, режущий поток кромсает их, словно ножом, бьет и выворачивает наизнанку тела. И никто уже ничего не может сделать: ни спастись сам, ни закрыть собой своего ребенка.

Я чуть не застонал вслух: передо мной зримо возник весь ужас неминуемой смерти от падения с огромной высоты. Восемьдесят детей, которых родители везли в отпуск. Их тела разбросаны на десятки километров вокруг! А теперь МЫ снова будем лгать, выкручиваться, сваливать вину на кого угодно – но только НЕ ПРИЗНАЕМСЯ. Этого мы просто НЕ УМЕЕМ.

– Слышь, Грек, – Веник потряс меня за плечо, и я чуть было не отпрянул с криком. – Слышь, тебе первому предлагаю! Бабе своей колечко купи? Или цепочку. Европейское качество, млять! Чистое золото! Дешево отдам. У тебя ж баксы есть, – напомнил он шепотом. – Берешь, да?

– Да пошел ты! На фиг надо…

У меня буквально руки зачесались, несмотря ни на что, набить ему рожу. Но рядом были Псих, Василий и остальные. Атмосфера казалась наэлектризованной до предела: одной искры было достаточно, чтобы вспыхнул нешуточный мордобой. Да и прикасаться к Венику, пропахшему трупным духом, вдруг перехотелось.

– Пожалеешь… – просипел он, унося свой мерзкий товар из казармы – дальше, на улицу – бог знает куда, может быть, скупщикам-чеченам. Я знал, что именно они «специализировались» в городе по краденому золоту. В дверях Веник еще раз оглянулся и сквозь зубы многозначительно процедил: – Пожалеешь, Грек! Ой, смотри, слезами умываться будешь. Я тебя, падлу двуличную, насквозь вижу…

– Макс, привет!

Наверное, он ужасно удивился. Мы не разговаривали, по крайней мере, месяц – с того самого вечера, когда он пошел меня провожать, а потом напился, как зонтик.

– Рад тебя слышать, – сухо сказал он. – По делу или просто так?

– По делу.

– Это хорошо! – почему-то обрадовался он. – Каждый человек должен заниматься своим делом.

– У меня к тебе огромная просьба. У нас в отделении лежит один гм… раненый. Он в коме. И никто его не ищет… почему-то.

– А я при чем? – отстраненно поинтересовался тот, кто когда-то считал себя самым близким мне человеком.

Впрочем, я сама от него ушла. Так чего теперь, спрашивается, выдавать на-гора претензии?

– Я думала, ты можешь помочь.

– Как?

Мы оба немного помолчали, а потом его голос смягчился:

– Ань, ты по делу говори, а? У меня тут клиент с минуты на минуту в скайпе объявится, так что давай без этих цирлих-манирлих.

Мне сразу полегчало: все-таки Макс замечательный.

– У него не было никаких документов, только телефон. Он разбит вдребезги – лежал в нагрудном кармане. В этот телефон как раз самый большой осколок и угодил. Если бы не он, то мы вряд ли вообще бы его спасли…

– Мурзик, я же сказал: давай по делу!

– Он не работает. Телефон.

– Блондинка, карточку в другой телефон вставить пробовала? – спросил он, видимо уже от души веселясь.

– Фу, какой ты злой! Конечно пробовала. Только она тоже того… не работает.

– И что с ней такое?

– А я знаю? Я руку могу починить, ногу, голову, в конце концов, хотя это не моя специальность. Сердце запустить. А карточки я реанимировать не умею!

– А от нее хоть что-то осталось?

– Осталось, – сказала я осторожно.

Вообще-то карточка тоже была в довольно плачевном состоянии. Но это был, можно сказать, мой последний шанс как-то повлиять на ситуацию. Тот, о котором я думала постоянно, он был чей-то сын, брат… может быть, даже муж… Хотя обручального кольца у него не было, но все возможно. Я на минуту представила, как я провожаю мужа на войну и… забываю о нем. Он не звонит месяц – а я не волнуюсь. Может такое быть? Вряд ли… хотя отношения у людей разные. И потом, вдруг ОНА – та, которой он дорог, – ищет того, кто так дорог МНЕ? Значит, мы должны действовать вместе, и нечего тут больше рассуждать – нужно, как говорится, трясти – и все. И, как ни крути, выходит, все равно я должна найти хоть кого-то: жену, сестру… любых родственников, которые тоже будут за него бороться. Потому что рано или поздно, если он не очнется, его захотят отключить от системы жизнеобеспечения. Каждый такой больной – это головняк для всего отделения…

– Ты чего молчишь? – спросил Макс, и я услышала в телефонной трубке, как он дышит, и узнала сухой треск его компьютерной клавы.

– Жду руководящих указаний: когда и куда.

– Куда ты и сама знаешь, а когда… допустим, вечером я совершенно свободен. Привози эту штуку, и будем думать.

– Спасибо.

– Одним спасибом не отделаешься, – вдруг сказал он, и трубка дрогнула у меня в руке. – Не боись, – тут же добавил Макс. – Кусать не буду. Это я так… пошутил. Я не ем девушек, особенно таких вот брюнеток, которые абсолютные блондинки. Хотя и в душé. И особенно на ночь. От них очень портится пищеварение!

– Пока, – сказала я осторожно. – До вечера.

Я задумчиво гладила пальцем нагревшуюся пластмассу. Хочу или не хочу я видеть Макса? И вообще… не сделаю ли я ему снова больно? «Раньше думать нужно было! – сердито сказал внутренний голос. – И вообще, у Олега можно было спросить, что и как. Наверняка он бы что-нибудь посоветовал…» – «Заткнись! – оборвала я непрошенного доброхота. – Это мое личное дело, и больше ничье! А Олег… Олег и так слишком много о себе возомнил: то ему на каруселях кататься, то оленей булкой кормить!» – «Это ты, голубушка, слишком высоко занеслась, – ехидно продолжал тот, которого я просто не в силах была заставить молчать. – Тебе хочется несбыточного: то людей с того света доставать, то спящих принцев будить!» – «Да, хочется. – Я вздохнула. – Честно скажу, очень хочется его разбудить. Кем бы он ни оказался: принцем ли, нищим, холостым или женатым… мне все равно». Внутренний голос больше ничего не сказал. То ли у него закончились доводы, то ли он просто от меня устал.