Талисман любви - Луанн Райс

– Он назвал ее незаконнорожденной, только бранными словами. – Мэй всю трясло.

– Я слышала, как она рассказывала. – Тобин старалась говорить спокойно. – Ты в порядке?

– Я оберегала ее все это время, – продолжала Мэй. – Никто никогда так и не узнал нашу историю, а теперь все газеты только и пишут об этом. Они узнали о Гордоне, они знают, что я никогда не была замужем…

– Лучше бы они узнали, что ты – лучшая мать в округе, – возмутилась Тобин. – Что ты всегда ставила интересы Кайли превыше всего, что Мартину Картье просто повезло…

– Спасибо, Тоби. – Мэй вытерла глаза.

Она с трудом сглотнула. Ей хотелось выплеснуть переполнявшие ее чувства, страхи и боль. Ее жизнь менялась слишком стремительно; вот и теперь вся история ее жизни оказалась повсюду, и какие-то совершенно незнакомые люди осуждали ее, кто за прошлое, кто за настоящее.

– Ты знаешь, а нет худа без добра. – Тобин лукаво улыбнулась.

– Ты о чем?

– Ну, если ты так нужна прессе, то им, скорее всего, и Гордон пригодится. Я так и вижу приемную почтенной юридической конторы «Своупс энд Брэй», кишащую репортерами с фотоаппаратами и микрофонами.

– Вот уж и правда милая картинка, – сказала Мэй, закрывая глаза.

Она была рада, что Тобин все свела к шутке, поскольку сама была так расстроена, что не знала, как ей поступить.

Вечером Мэй не отходила от Кайли, пока девочку не сморил сон. Взошла луна, Мэй погасила лампы и села на краешек кровати Кайли, а кошки уютно устроились по верх стеганого одеяла. Потом она услышала, как машина Мартина подъезжает к дому. Поговорив внизу с тетушкой Энид, Мартин взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и ворвался в комнату.

– Что случилось сегодня? – спросил он с порога.

Мэй выскользнула из комнаты, и они с Мартином пошли по коридору в их комнату.

– Кто-то назвал меня охотницей за деньгами, а ее безотцовщиной, только грязным словом, – объяснила Мэй. – Кайли не знала слова, но уловила значение.

– Кто?

– Какой-то пятиклассник. Ему отец так сказал, и если бы ты только знал, что бы я сделала этому папаше…

– Я его уничтожу. Этот маленький змееныш влетит в бортик с такой силой, что навсегда забудет, как выглядели его зубы. А если серьезно, как его зовут?

– Мальчик – Джозеф Ньютон, а его отец – Патрик.

– Плохие новости. – Мартин схватил телефон и стал листать местную телефонную книгу.

Нажимая кнопки, с силой выдохнул.

Когда на том конце взяли трубку, он не стал тратить время на пустые любезности.

– Патрик Ньютон?.. Это Мартин Картье… Да, так вы – болельщик?.. Ладно, позвольте я перейду к делу. У меня ребенок в одной школе с вашим сыном, и до меня дошла ин формация, что Джозеф назвал ее бранным словом… Именно так… слово было бранное… Дети есть дети, вы говорите? – Голос Мартина повысился от гнева. – Послушайте, мистер Ньютон, там, откуда я родом, дети узнают всякие мерзкие словечки от своих родителей… И от них же учатся выдвигаться за счет других, слишком маленьких, чтобы защищаться… Правильно, я обвиняю вас. И если я услышу, что это повторится снова, поверьте, одним звонком вам я уже не ограничусь… Отлично, я рад слышать это. Я не хочу услышать, что Кайли снова обидели.

Он повесил трубку и посмотрел на Мэй.

– Спасибо тебе.

– В конце концов, он же разумный человек.

– На минуту мне показалось, что ты готов сбегать туда и выколотить из него душу.

– Ему тоже так показалось, – сказал Мартин, и глаза его налились свинцом.

Спустя несколько недель, когда шок от неожиданной женитьбы Мартина Картье стал постепенно проходить, внимание прессы и всего города переключилось на перспективы новой попытки «Бостон Брюинз» в играх на Кубок Стэнли. Каждый вечер Мартин возвращался с вывихнутыми лодыжками, понимая, что у него осталось не больше двух сезонов. Мэй растирала ему спину и успокаивала.

Газеты начали изо всех сил раскручивать тему соперничества Бостона и Эдмонтона, Мартина Картье и Нильса Йоргенсена. Однажды на вечерней тренировке шайба попала Мартину прямо в глаз, и он получил фонарь и шесть новых стежков. Доктор осмотрел его и посоветовал Мартину показаться офтальмологу и сделать некоторые анализы.

Но Мартин проигнорировал совет доктора. Хоккей груб, и травмы в нем неизбежны. Его зрение больше недотягивало до 20/20, и он не хотел слышать ничего плохого. Пока он мог видеть достаточно хорошо, чтобы играть, это го было довольно. Непризнание за болезнями права на существование срабатывало как нельзя лучше: он прошел через сотрясения, разрывы сетчатки, сломанные кости. Но читать ему было больно, и на следующее утро он попросил Мэй прочесть ему статью в «Глоуб» о соперничестве Картье – Йоргенсен.

– Ты на самом деле ненавидишь его? – спросила Мэй через стол для завтрака. – Или авторы, как обычно, просто гоняются за сенсацией.

– Уф, на сей раз нет. – Мартин потягивал свой апельсиновый сок. – Тут они здорово попали в самую точку.

– Но почему?

– Давай подумаем. Дайка попробую уточнить или свести все к одной причине. Оба мы жесточайшие соперники, и оба крайне плохо реагируем на поражение. – Фиолетовый глаз Мартина косил и делал его похожим на пирата, когда он усмехался. – У-упс, еще причина: я когда-то перекроил ему все лицо хоккейной клюшкой.

– Мартин, – вздрогнула Мэй.

По правде сказать, не пережив еще ни одного настоящего хоккейного сезона с Мартином, она и представить себе не могла, как отнесется к тому, что он с головой уйдет в эту жесткую и жестокую игру, со всеми потасовками и травмами, и так день за днем. Она перевела испуганный взгляд с его рук на лицо с раздутым правым глазом и посчитала шрамы.

– Я – акула, а он – кусок мяса, приманка, – сказал Мартин, размазывая яблочное масло по тосту.

– Это такое личное?

– Мэз уи (ну да).

– Только к Йоргенсену или к другим тоже?

– Главным образом к Йоргенсену.

– Ты действительно ненавидишь его?

Мартин вытер пальцы о салфетку и взял ее за руки.

– Мэй, – сказал он, – скоро начало хоккейного сезона.

– Я знаю, – сказала она, – я боюсь, но не понимаю почему. Ненависть – такое страшное слово.

– Я действительно ненавижу его. Я не могу объяснять почему, но так уж случилось. Почти с той же силой, что и отца.

От его слов у Мэй мороз пошел по коже. Она вспомнила своего отца, как он вышел из дома без ее поцелуя, не услышав ее прощальных слов. Она задавалась вопросом, а мог бы Мартин так же легко говорить о своей ненависти к Сержу, если бы этого человека не было в живых, если бы у Мартина уже не имелось шанса помириться с ним.

– Мне бы хотелось, чтобы в тебе не было этой ненависти. – Мэй смотрела на его черный глаз. – И я тоже не могу объяснить почему. Я хочу, чтобы ты выигрывал – все свои игры, Кубок Стэнли, все все. Но мне бы хотелось меньше жестокости и насилия.

– Я всегда так жил, – сказал он, держа ее руки. – Я играю в хоккей.

– Сезон даже еще не начался по-настоящему, – сказала она. – Если я попрошу, чтобы ты пообещал мне быть осторожным, ты сочтешь меня самой большой идиоткой на свете?

Отбросив свой тост и забыв про кофе, Мартин посадил Мэй на колени и стал целовать ее. Он частенько отбрасывал в сторону дела, чтобы поцеловать Мэй и прижать к себе, но сейчас все было как-то иначе. Пригладив ее волосы, погладив по спине, он прошептал ей на ухо:

– Никто никогда не просил меня об этом прежде, Мэй. Ни разу за всю мою жизнь.

Сезон захватил Мэй остротой ощущений, вызванных происходящим на льду. Она приветствовала его начало на первой игре Бостона против Монреаля в специальной ложе у самого льда, так близко к игрокам, что можно было слышать их дыхание, когда те проносились мимо. Они с Дженни подбадривали команду во всю силу своих глоток. Кайли осталась дома с тетушкой Энид и смотрела игру по телевизору, и когда камера наезжала на их лица, показывая реакцию жен игроков, Дженни напомнила Мэй помахать дочке.

Когда над стадионом было поднято знамя первенства Восточной конференции в ознаменование потрясающих успехов прошлого сезона, Мэй и Дженни почувствовали такую гордость, что на глазах у них выступили слезы. Мэй попыталась встретиться с взглядом Мартина, но тот смотрел себе под ноги.

– Он отказывается признавать свои достижения. Он по-прежнему переживает проигрыш Кубка, – объяснила Дженни, – и он не успокоится, пока не увидит знамя Кубка Стэнли, поднятое в их честь.

– А Рэй выглядит счастливым, – отметила Мэй, наблюдая, как муж Дженни улыбается и приветствует зрителей.

– Рэй непохож на Мартина.

Мэй знала основы: шайба, бросок, гол. Кое с какими понятиями она столкнулась еще во время решающих встреч прошлого сезона. Но ей еще многое предстояло освоить в этой новой для нее хоккейной терминологии, и Дженни объяснила: линия вбрасывания, бросок, скамейка штрафников, пенальти, красная линия, синяя линия, хет-трик.