Героиня второго плана - Анна Берсенева

С этой мыслью Серафима закрыла глаза, и сознание ее растворилось совершенно. В чистой воде, в прозрачной воде, в отблесках, в отзвуках, в запахах, в цвете, в свете…

Когда она открыла глаза, то увидела себя лежащей уже в другой комнате. Именно увидела себя – будто со стороны смотрела. Благовония здесь не курились, звуки молитв слышны не были, но было светло, солнечные лучи из двух окон пронизывали комнату насквозь.

Серафима давно уже заметила, что в Бурятии вообще очень светло. Она думала, это ее субъективное впечатление, но потом заглянула в Большую Советскую Энциклопедию и выяснила, что в здешнем году гораздо больше солнечных дней, чем в году московском.

Она села на топчане, огляделась. По стенам были развешаны картины, написанные на ткани. Наверное, те самые танки, о которых говорил Арсалан. Может быть, среди этих улыбающихся лиц была и Зеленая Тара.

Вспомнив об Арсалане, Серафима забеспокоилась. Ей было без него неловко, тревожно; удивительно, но так. А когда он появился на пороге, она успокоилась сразу, но этому уже не удивилась.

– Эмчи-лама лекарства дал, – сказал Арсалан. – Пока вы спали, он приготовил.

– Из трав? – спросила Серафима.

О том, что буддийские ламы готовят порошки из трав, иногда из сотен разных видов, она тоже читала когда-то во французской книжке.

– Из трав, из камней, много разного берут, – кивнул Арсалан. – Я так думаю – всего не знаю, конечно. Еще лама сказал, чтобы я вас в ущелье Аллы отвез.

– В чье ущелье? – не поняла Серафима. – Какой Аллы?

– Это река, – сказал он. – Есть река Баргузин, а Алла – приток. Она в ущелье течет, там Баргузинский хребет, на нем снег всегда лежит, скалы, водопады есть. Лес сосновый большой. Машина туда не пройдет, на конях поедем.

– Я не умею на конях, – улыбнулась Серафима. – И зачем вам везти меня в это ущелье?

– Там источники бьют, – объяснил Арсалан. – Пятьдесят источников горячих. Через гальку проходят, через песок, очень чистые, только запах не очень приятный, но это ничего. Лама сказал, вы большое волнение пережили, оно всю силу забрало. Будете лекарство принимать, ванны принимать, ноги опять сильные станут. Буряты тысячу лет там купались. Потом русские купцы стали ездить, ванны сделали. У нас много источников целебных, в Горячинске тоже есть, целый санаторий большой. Но вас лама сказал на Аллу везти. – Он улыбнулся и добавил: – Вам там понравится, Серафима Евгеньевна. В ущелье очень красиво. А вы красоту понимаете.

– Откуда вы знаете, что я понимаю красоту?

Невозможно было не улыбнуться в ответ на его улыбку.

– Потому что вы сами красивая. А кто сам красивый, тот любую красоту понимает навстречу.

Еще вчера Серафима заметила, что Арсалан сразу говорит все, что думает, не боясь смутить собеседника – вероятно, потому что не понимает, как может смутить прямая мысль. Она и не смущалась уже, но от его слов про ее красоту все-таки смутилась и торопливо сказала:

– Но я правда не умею ездить на лошадях. Я их видела только во время праздников, когда конная милиция. И даже близко к ним не подходила.

– Мы же вместе поедем, – сказал Арсалан. – Кони вам ничего плохого не сделают. Не бойтесь, пожалуйста.

А она и не боялась. И не испугалась бы, даже если бы он сказал, что они поедут куда-то верхом на снежных барсах. Или… Ах, да все равно!

Перед ней стоял человек, с которым можно было ехать куда угодно, и понимание этого наполняло ее таким же покоем, каким, наверное, тысячи лет наполняла здесь людей улыбка Будды.

Глава 15

– Никогда бы не подумал, что ты умеешь ездить верхом.

– Почему? Даже моя мама до сих пор ездит, хотя ей семьдесят пять уже. Да и странно было бы вырасти в Бурятии и не уметь в седле держаться.

Майя похлопала лошадь по шее и обернулась к Арсению.

– В Бурятии – да, – согласился он. – Но в Москве это не самый обычный навык. О таких, как правило, рассказывают сразу.

Майя засмеялась.

– Ты находишь во мне все больше необычных свойств, – сказала она. – Почему же я прожила такую обычную жизнь?

– Что значит, прожила? Вот ты передо мной, вполне живая.

Арсений сидел на песке у самой воды. Майя отошла от двух лошадей, привязанных к кустам, и села с ним рядом.

– У меня правда это чувство, – сказала она. – Что я уже прожила какую-то жизнь, хорошо ли, плохо, но прожила. А сейчас… Даже не жизнь у меня другая, а вся я другая, новая. Это так странно! Руки другие, ноги, голова.

– Не пугай меня.

Он обнял Майю за плечи и, прижав к себе, поцеловал в висок.

– Чем я тебя пугаю? – не поняла она.

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты была другая. Мне нравится такая, какую я встретил. А во-вторых, когда ты так говоришь, я чувствую себя примитивным существом. Инфузорией туфелькой.

Майя засмеялась, но, повернув голову, заглянула Арсению в глаза и поняла, что ему совсем не весело от собственных слов.

– Почему? – уже без смеха спросила она.

– Потому что я не понимаю того, что ты понимаешь. Потому что чувства у меня просты, как в прописях. И я это сознаю. И, собственно, из-за этого… всё.

– Что – всё? – совсем уже тихо спросила она.

– Все, на что я не решался в отношениях с тобой.

Майя молчала. Оба они молчали, глядя на простирающийся перед ними Байкал. Мыс Святой Нос уходил далеко в озеро, волны накатывались на песок у самых ног, высились за спиной скалы Баргузинского хребта, и так просто, так естественно было чувствовать себя частью мира, очерченного этим озером, этим мысом и этой горой, так не хотелось верить в неочевидные, запутывающие жизнь вещи…

– Прости, Майя. – Арсений первым нарушил молчание. – Может, не стоило бы этого говорить. Но я о своей трусости помню.

– А я не помню никакой твоей трусости, – сказала она.

Солнце опустилось ниже, пока звучали над водой ее слова. Гладь Байкала подернулась золотой рябью.

– А почему я, по-твоему, от тебя отшатнулся? – пожал плечами он. – Испугался. Сложный, тонкий мир, вот что ты такое. Я его испугался. Чем бы я себя при этом ни оправдывал, но это так и никак иначе.

– А я думала… – медленно проговорила Майя. – Ко мне все мужчины относились сначала страстно, а потом, да не потом даже, а просто сразу – с полным безразличием. Когда это повторяется раз за разом, естественно думать, что в тебе есть какой-то изъян. Человеческий точно, да и физический, наверное, тоже.

– По-моему, в этом случае естественно думать, что все мужики примитивны, или трусливы, или то и другое вместе, – усмехнулся он.

– У нас с тобой разные картины мира! – засмеялась Майя. – И потом, ведь я не знала…

Она не договорила. Она не то что не хотела, а не могла говорить сейчас о его погибшей жене. О долгой, на годы растянувшейся ее гибели.

Но он понял то, что не было произнесено.

– А это тоже моя трусость. – Арсений пожал плечами. – Ну, может, отчасти выпотрошенность. Но, собственно, какая разница, из-за чего боишься привязанности? Я о тебе все время думал, – сказал он, помолчав. – Старался не думать, но не получалось. И тянуло меня к тебе очень сильно, зря ты так – про какой-то там изъян, тем более физический. Тянуло, не отпускало, представлял я тебя всю постоянно… в разных видах. Все твое представлял, губы, плечи, вот это тоже. – Он развернул Майю к себе и поцеловал в ложбинку между ключицами. – У тебя цепочка есть, необычная такая, узлом завязана, на ней жемчужины. Они вот здесь лежали. – Он снова коснулся губами ложбинки. – Это и представлял.

– Это лариат.

– Что? – не понял Арсений.

Случайно вырвалось ненужное сейчас слово. Какая разница, как называется цепочка? Сердце у Майи билось стремительно, голова кружилась от его слов и поцелуев.

– Лариат, – пришлось все-таки повторить. Уж как скажешь что-нибудь невпопад, так и уведет тебя сказанное по пустой дорожке! – Цепочка с узлом так называется. Она у меня бабушкина. У нее много украшений было. Мама их еще помнила, а я, конечно, нет.

– Почему «конечно»?

Майя думала, Арсений обидится, что она говорит о какой-то ерунде, когда он ее целует. Но в его глазах не было и тени обиды, он смотрел с интересом.

– Потому что бабушка все распродала, когда дед заболел. А мне тогда три года было, что я могла запомнить? Хотя его немножко помню, – сказала Майя. – Я забиралась на диван и вопила: сейчас буду прыгать! Бабушка с мамой пугались, кричали, а он смеялся и говорил: «прыгай на здоровье, я тебя поймаю».

– Чем он заболел? – спросил Арсений.

– Онкология. Он вообще был невероятно здоровый человек. Бабушка говорила, ни разу в жизни не простудился даже. И вот… Хотел у лам лечиться, но они сразу сказали, надо оперировать. Бабушка повезла его в Москву, добилась, чтобы в хорошую больницу положили, сама комнату рядом сняла, не отходила от него. Но поздно уже было, дед же не думал, что может болеть, вот и спохватились поздно. – Майя помолчала и добавила: – Бабушка говорила, что была с ним счастлива, как только может быть счастлив человек, и даже больше. Хотя это трудно было предполагать, они очень разные были, ну просто совершенно разные. Она еще говорила, что совсем не ожидала от жизни такого счастья, и потом всегда помнила, как это бывает: не ожидаешь, а оно случается. Странно, что я все это как-то… позабыла. У меня от нее на память только шпильки с Оком Уджат остались и лариат. И то потому, что шпильки никто не купил, а лариат она обронила, не помнила где, мама его уже после ее смерти за книжным шкафом нашла.