Боец особого назначения - Максим Шахов

О таких мог мечтать даже «Банк оф Америка». Или «Чейз Манхэттен банк». Но тягаться с Самвелом в борьбе за этот куш американцы не могли по одной простой причине. Суть сделки заключалась в том, что все эти огромные деньги пойдут вовсе не на восстановление разрушенных школ, больниц и жилых домов Чечни… Наоборот – Самвел клятвенно заверил представителя руководства Ичкерии, что трансферты будут в кратчайшие сроки «отмыты» и переведены на счета турецкого отделения банка. А дальше будут использоваться по усмотрению руководства Ичкерии – либо пойдут на закупку оружия и оплату лечения боевиков, либо будут переведены на анонимные счета в Швейцарии…

Конечно, это было кощунство. Порушенная войной республика лежала в руинах. Болели дети, не хватало самых необходимых медикаментов, огромные семьи ютились в землянках. А деньги, предназначенные для того, чтобы хоть как-то уменьшить страдания простых чеченцев, должны были уйти прямиком за границу и там раствориться, превратиться в оружие, осесть в личных сейфах и на номерных счетах… Но тот, кто хоть немного знал историю Чечни, не видел в этом ничего особенного. А Самвел Матевосян знал историю Чечни не немного, а очень хорошо. Ведь он был историком. И его незаконченная кандидатская диссертация была посвящена как раз Чечне – точнее истории республики с семнадцатого по шестьдесят седьмой год.

Если отбросить все второстепенное, то все эти пятьдесят лет история Чечни сводилась к одному – чеченские «вожди» дурили голову своим малограмотным сородичам и наживались на них.

К примеру, оборотистости чеченских чекистов мог позавидовать даже сам Остап Бендер. Едва выловив скрывавшегося в горах бандита, они тут же сообщали его родственникам сумму выкупа. И, как только деньги были получены, бандит снова оказывался на свободе. Но уже через пару дней его ловили опять. И опять требовали выкуп…

Это было похоже на театр абсурда, но вся история Чечни была похожа на него. Когда при Хрущеве было принято постановление об обратном переселении чеченцев из Казахстана на Кавказ, «рулить» процессом поручили комитету из самых уважаемых чеченцев. А те ничтоже сумняшеся превратили процесс выдачи разрешений на выезд своих братьев на родину в коммерческое предприятие – за вожделенную бумажку с неродственников драли несусветные деньги. Порой даже денег за проданный дом и немалое хозяйство не хватало, чтобы собрать необходимую сумму…

Так что Самвел Матевосян как никто другой понимал Чечню. И когда в республике началось брожение, он бросил к черту аспирантуру и недописанную диссертацию и принялся налаживать связи с чеченцами. И не ошибся. Провозглашение независимости Чечни сделало Самвела богатым, последовавшая война сделала его очень богатым…

107

Архипов позвонил сам.

– Витя, это я…

– Доброе утро, Аркадий Антонович! Как самочувствие?

– Да самочувствие в мои годы, Витя, всегда одинаковое. По третьей стадии…

– Это как?

– Не знаешь? – удивился Архипов. – Ну тогда слушай. Жизнь, Витя, делится на три стадии. Стадия первая: всю ночь пьешь, гуляешь, трахаешься с девочками, наутро приходишь на работу и чувствуешь себя так, словно всю ночь отдыхал. Стадия вторая: всю ночь пьешь, гуляешь с девочками, наутро чувствуешь себя соответственно – жить не хочется. И стадия третья, моя: всю ночь спишь, отдыхаешь, а наутро чувствуешь себя так, словно всю ночь пил, гулял и трахался с девочками…

– Смешно.

– Да не очень, честно говоря, – вздохнул Архипов. – Кстати, не стал у тебя вчера спрашивать, не до того было… Что у вас с Клавой, а? Поругались, что ли?

– Да как вам сказать, Аркадий Антонович, – медленно проговорил Логинов. – Не поругались…

– Да я, конечно, понимаю, что не мое это дело, Витя, но что ж вы делаете, а? Подарила вам судьба такой шанс, так пользуйтесь, пока молоды! А вы… Клава ко мне вчера утром заявилась – вся в слезах, пришла проситься отпустить из группы. Я, конечно, удивился, начал выспрашивать. Она мне ничего толком не сказала, только понял я, что это из-за тебя. Чтоб, значит, вы больше не встречались…

– И что, отпустили? – глухо спросил Логинов.

– Да какой, к черту, отпустил? А работать кто будет, бумаги сочинять, Пушкин? А нового человека в курс вводить – это два дня коту под хвост, если не больше! Нет, ребята, группу из-за ваших капризов я разваливать не собираюсь. Вы сегодня поругались, завтра помиритесь, так мне что – по новой Клаву брать придется? Эх, молодежь, молодежь… Я же хоть и старый пень, но вижу, что у вас это не просто так, не хотелку перебить… А по любви. Так и любите друг друга, раз судьба вам такой шанс дала! Я вон тоже, может, кого-нибудь полюбил бы, да кому я уже на хрен нужен? Жизнь коротка, Витя, оглянуться не успеешь, как она к концу подойдет! А вы ее на какие-то скандалы переводите… Ой, ладно, извини, высказался, теперь давай к делу. Докладываю по существу. К генпрокурору я прорвался, переговорил. Чуть не удавился в его кабинете леденцами после коньяка этого чертового…

– И как он отреагировал?

– Правильно. Генпрокурор у нас, Витя, слава богу, на своем месте. Вот замов бы его неплохо прошерстить густой гребенкой, но это уже не в нашей компетенции. В общем, материалы по концлагерю он сегодня же доложит на самый верх. Это первое. Второе – он дал указание обеспечить нам беспрепятственный доступ ко всем делам по Чечне. Ясно?

– Так точно, товарищ следователь!

– Тогда выкладывай свои соображения насчет того, как лучше организовать эту работу…

108

Волочкова служитель клуба провел в кабинет, когда Миша уже начал нервничать. Ответственному сотруднику аппарата Совбеза было лет под шестьдесят, но выглядел он моложаво. Особый шарм Волочкову придавали огромные голубые глаза. Правда, сейчас под ними залегли темные круги, да и сам Волочков выглядел мрачновато…

– Здравствуйте, Василий… Василий…

– Степанович… – подсказал Смирницкий.

– Да-да, я помню, – кивнул Бродский. – Присаживайтесь, пожалуйста, Василий Степанович. Позавтракаете с нами?

– Спасибо, я и так опаздываю, – покачал головой Волочков, опустившись на стул.

– Ну что же, это даже лучше, – не стал настаивать Бродский. – Тогда перейдем сразу к делу. Андрей Петрович уже ввел меня в курс вашей с ним беседы. Переговорили вы с дочкой?

– Переговорил… – еще больше помрачнел Волочков.

– Она согласилась?

– Скажем так, мне удалось ее убедить, что это необходимо для… для…

– Для вашего с ней безоблачного будущего, – подсказал Бродский. – В дальнейшем, Василий Степанович, давайте не зацикливаться на мелодраматических моментах. Я понимаю, что далось вам это непросто, но мы услуг не забываем. По-моему, вы в этом имели возможность убедиться…

– И не раз… – вставил свои пять копеек Смирницкий.

Бродский недовольно зыркнул на него и продолжил:

– Итак, что же вы успели разузнать? Только по существу!

– Ситуация там следующая, – вздохнул Волочков. – Установить личность убийцы пока не удалось. Поэтому Логинов, это подполковник ФСБ, который…

– Мы знаем, кто такой Логинов, Василий Степанович, так что не отвлекайтесь.

– Так вот, Логинов этот от бесперспективности, что ли, ухватился за совершенно призрачную улику – амулет в виде зуба, случайно потерянный киллером в сервисном центре…

– В каком сервисном центре?

– В том, в котором обслуживался «Мерседес» Малькова.

– А-а, понятно… И что?

– И выехал, вернее, вылетел в Егорьевск.

– Это где?

– Кажется, на границе Курской и Белгородской областей.

– Понятно… – задумчиво прикусил губу Бродский. – И что? Есть хоть какой-то результат?

– Вот этого я не могу сказать. Если Логинов там что-то и накопал, то проинформировал он об этом только руководителя следственной группы Архипова. А моя дочка там выполняет больше технические…

– Мы это знаем, Василий Степанович. Но, кроме выполнения в следственной группе чисто технических функций, ваша дочь, простите, еще и спит с этим Логиновым, так что…

– Точнее – спала, – вздохнул Волочков, переведя взгляд в угол.

– Ну спала, какая разница? – нервно посмотрел на него Бродский.

– Разница в том, что как раз когда я был у нее, – по-прежнему глядя в угол и еще больше мрачнея, проговорил Волочков, – ей из Егорьевска позвонил Логинов. И у них состоялся очень неприятный разговор – Клава даже вышла в другую комнату…

– Что за разговор?

– Не знаю подробностей, но она вернулась в слезах. В общем, они вдребезги разругались…

– Как разругались?! – вскрикнул Бродский. – Вы что, шутите?

– Да какие тут шутки? Клава моя единственная дочь, и я… и я…

– Да при чем тут вы? У Логинова с вашей дочкой что случилось-то? Из-за чего они разругались, а?

– Простите, но я в личные дела своей дочки соваться не привык! – возмутился Волочков. – Тем более заглядывать к ней в постель!