В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

Комната в гостинице «Летящий дракон»

Пролог

Любопытный случай, который я намереваюсь здесь изложить, не единожды упомянут и описан достаточно подробно в выдающемся очерке доктора Хесселиуса о тайных снадобьях Средневековья.

В этом очерке, носящем название «Mortis Imago»[9], детальнейшим образом разбирается действие Vinum letiferum, Beatifica, Somnus Angelorum, Hypnus Sagarum, Aqua Thessalliæ[10] и примерно двух десятков других настоев и дистиллятов, хорошо известных ученым мужам еще восемь веков назад; два из этих снадобий, указывает автор, до сих пор в ходу среди воровской братии – и, как мы иногда узнаем из полицейских сводок, пользуются спросом по сей день.

По моим прикидкам, очерк «Mortis Imago» должен занять в собрании трудов доктора Мартина Хесселиуса два полных тома, девятый и десятый.

Отмечу в заключение, что очерк изобилует отсылками к средневековым романам и балладам, из коих интереснейшие, как это ни удивительно, связаны с Египтом.

Выбирая всего один из множества описанных автором случаев, я руководствовался тем, что остальные – хотя и не менее поразительные – теряют свои достоинства вне научного трактата; этот же, напротив, представляется мне весьма поучительным именно в форме простого рассказа, каковой я и предлагаю вашему вниманию.

Глава I

На дороге

Летом 1815 года, когда случилось со мною все нижеописанное, мне как раз исполнилось двадцать три и я только что унаследовал значительную сумму в консолях и прочих ценных бумагах. Первое отречение Наполеона распахнуло континентальную Европу пред толпами английских экскурсантов, гонимых, несомненно, неутолимой жаждою познания; и, как только гений Веллингтона при Ватерлоо устранил последнее несущественное препятствие в виде известных Ста дней, я тоже влился в этот общий философический поток.

Я ехал на перекладных из Брюсселя в Париж – вероятно, тем самым маршрутом, каким неделями ранее продвигались союзные войска; теперь же по дороге тянулась бесконечная вереница карет и экипажей – впереди и сзади, сколько мог видеть глаз, висели над землею облачка пыли от их колес. По пути то и дело встречались нам пары или четверки изнуренных лошадок, которые, отработав, возвращались к своим постоялым дворам. Воистину тяжелые времена настали для этих скромных тружениц почтовой службы: казалось, весь мир ехал на перекладных в Париж.

Мне, разумеется, следовало посвящать все возможное внимание новым местам, однако голова моя была так полна Парижем и надеждами, что глядеть на проплывавшие мимо пейзажи недоставало ни терпения, ни любопытства. Но, полагаю, я не очень ошибусь, если скажу, что милях в четырех от живописного городка, название которого, как и многих более важных пунктов моего путешествия, я запамятовал, и часа за два до захода солнца мы поравнялись с потерпевшей крушение каретою.

Сам экипаж не опрокинулся; однако обе передние лошади завалились набок. Форейторы спешились, двое слуг с уверенным видом знатоков суетились рядом. В окне безнадежно застрявшей таким образом кареты мелькнули волан прелестной шляпки и женское плечико. Очарованный, я решился сыграть роль доброго самаритянина: остановил лошадей, выпрыгнул из кареты и передал через моего слугу, что буду рад оказать любую необходимую помощь. Дама обернулась, но – увы! – лицо ее скрывала густая черная вуаль, так что я не разглядел ничего, кроме узора брюссельских кружев.

Почти в то же мгновение даму в окошке кареты сменил тщедушный старик. Ему, видимо, нездоровилось, ибо, несмотря на жаркий день, он был до самого носа укутан черным шарфом, скрывавшим всю нижнюю часть лица. Однако он выпростался на минуту из своего кокона, дабы излить на меня поток истинно французских благодарностей и учтиво взмахнуть шляпой, под которой обнаружился черный парик.

Помимо умения боксировать, без которого в те времена не обходился ни один уважающий себя английский джентльмен, к числу немногих моих достоинств я относил знание французского; поэтому смею надеяться, что ответ мой прозвучал достаточно грамотно. После наших долгих взаимных поклонов голова старика исчезла, и на ее месте снова появилась прелестная скромная шляпка.

Дама, должно быть слышавшая, как я обращался к слуге, решила поблагодарить меня на английском. При этом она так восхитительно коверкала английские слова, а голосок ее был так нежен, что я еще больше возненавидел черную вуаль, скрывавшую от меня предмет моего романтического интереса.

Примечателен был изображенный на обшивке кареты герб. Мне особенно запомнилась фигура аиста, карминной краскою выведенная «по золоту щита», как принято говорить в геральдике. Птица стояла на одной ноге, а в когтях другой сжимала камень – странная эта поза, если не ошибаюсь, символизирует бдительность. Были там и фигуры, державшие щит, однако они быстро выветрились из моей памяти.

Изысканные манеры хозяев, вышколенность слуг, щегольское убранство экипажа, герб со щитом – все свидетельствовало о знатности сидевших в карете особ.

От этого, как вы понимаете, дама отнюдь не проигрывала в моих глазах. О магия титула! Как она дразнит, как будоражит воображение! Притом я говорю не о гордецах и не о тех, кто только и мечтает пролезть в высшее общество, вовсе нет. Титул – верный союзник истинной любви; высокое звание внушает невольную мысль о возвышенности нашего предмета. Любезное словечко, походя брошенное господином, волнует сердце хорошенькой коровницы больше, нежели многолетняя преданность влюбленного в нее соседа-простолюдина; и то же происходит во всех слоях общества.