3амужество Татьяны Беловой - Николай Дементьев

— Когда лаборатория давала схему, — продолжал Яков Борисыч, — она оговаривала положение центра тяжести водила, так?

— Мы об этом ничего не знали… — растерянно произнес Павел и повернулся к Вагину. — Как же так, Виктор Терентьич?

— Ай, да подожди ты!.. Анатолий Кузьмич, что ж ты молчишь, ведь я с тобой согласовал новое его положение? — спросил Вагин у Анатолия.

— Этого не было, Виктор Терентьич, — отчетливо-ясным голосом проговорил Анатолий.

— Так, так, так… — отчаянным шепотком произнес Вагин, отводя плечо. — За это, знаешь, дружок, морду бьют!..

— С этим успеется, — повторил Олег, как когда-то говорил Анатолию, и заслонил его плечом.

Все смотрели на Анатолия, но он спокойно сказал:

— Вы запамятовали, Виктор Терентьич; такие вещи я обязательно оформляю документом, вы это отлично знаете.

Я видела, что все верили Анатолию. Я и сама верила: такой бы подлости он никогда не сделал!

Вагин, по-рыбьи перехватывая воздух разинутым ртом, обвел всех округлившимися от бешенства глазами. Плечи его судорожно вздрогнули, он резко обернулся, крикнул:

— Вера! Домой! — Пошел к дверям, сбивчиво говоря: — Мы это еще на коллектив вынесем!.. Чернить честных людей!..

— Что же это?.. Товарищи?.. — Вера заплакала, двинулась за ним как во сне.

Суглинов обернулся к Игнату Николаевичу, хотел что-то спросить, но Анатолий опередил его:

— Игнат Николаевич, а при сварке не повело днища новых ковшей?

— Каких ковшей? — замигал Игнат Николаевич. — Не знаю, подождите, не до этого!..

Ага, ведь Вагин говорил Анатолию об этом!..

У Якова Борисыча по-прежнему было холодно-строгое лицо. Он сказал, будто ничего решительно не произошло:

— Лебедки дают тридцатипроцентную мощность от расчетной. Боюсь, что дело здесь не только в искаженном положении центра тяжести водила, но и в сниженном, по сравнению с заданием, классе обработки, в точности монтажа. А, Игнат Николаевич?..

— Что вы! Мы все делаем, как конструктора спустили!.. — начал Игнат Николаевич.

— Подожди, Игнат, — перебила его Лидия Николаевна, подходя к ним и, словно от жары, облизывая губы; Игнат Николаевич с испугом смотрел на нее. — А что ты пьяный только что говорил?

— Побойся бога, Лидия! — крикнула ей Полина Ивановна. — Ведь человек спьяну!

— Молчи, Полька! — крикнул ей Николай Ильич. — Что у трезвого на уме… Говори, Лида!

— Я же шутил, Лида!.. — просительно сказал ей Игнат Николаевич.

— Заелся ты, Игнат! — горестно и непримиримо выговорила Лидия Николаевна. — Он, батя, похвалялся тут, что премию наверняка получит… Говорил, что лебедки чохом спихнет… Говорил, что колеса не цементирует… Говорил, что для скорости прессовые посадки заменил скользящими…

Лидия Николаевна произносила эти слова будто против своей воли и все вытягивала, вытягивала шею… Смотреть на нее было страшно. Вокруг стало совсем тихо. Игнат Николаевич в такт ее словам бессильно прикрывал веками глаза, точно защищался от ударов. Николай Ильич плаксиво морщился и невольно отодвигался от Игната Николаевича.

— Врет она, батя! — крикнул Игнат Николаевич.

— Эх, Игната, Игната… — медленно проговорил Николай Ильич и стал вдруг таким, что я увидела: ему далеко за семьдесят…

Повернулся, ссутулился и шаркающей походкой побрел к дверям. Лидия Николаевна заплакала, качнулась и пошла за ним. Игнат Николаевич и Полина Ивановна кинулись к Николаю Ильичу, цеплялись за его руки и плечи, уговаривали, просили…

— Это еще проверить-доказать надо… — с твердил Игнат Николаевич.

В дверях Николай Ильич обернулся, медленно оглядел комнату, будто навсегда прощался с ней, обнял Лидию Николаевну за плечи, и они вышли…

Случилось все это так быстро, что никто из нас и опомниться не успел,

28

Когда Николай Ильич и Лидия Николаевна ушли, Женя, стоя посредине комнаты, сверкая глазами, громко и с восхищением проговорила:

— Какой замечательный старик! Вот это рабочая гвардия! — И безжалостно докончила: — И он уж не вернется! Нет, не вернется ни за что!

Полина Ивановна плакала, Игнат Николаевич, какой-то сникший, бестолково суетился около стола, переставлял зачем-то рюмки и тарелки, руки его дрожали. Стокилограммовая Катенька сердитым басом укоряла Женю:

— Постыдилась бы, девушка! Я эту семью с детства знаю, и тут же на моих глазах она разваливается… Совесть иметь надо! Доказать еще надо!

Яков Борисыч, неподвижно стоявший у стены, сказал:

— Есть в жизни случаи, Катерина Александровна, когда доказательство — вещь как бы второстепенная. Их может и не быть в нужный час, но человек так пошатнется, что ему недолго и оступиться. И наше дело — вовремя, поддержать его, даже спасти, если хотите! — Он помолчал, глядя на Игната Николаевича, и, точно ожидая от него чего-то, продолжал, волнуясь: — Вы думаете, всем нам не дорога эта семья? Да я всегда привык ими гордиться!

— Вот я же и говорю!.. — обрадованно подхватила Катенька.

— Ну что здесь особенного? — плачущей скороговоркой зачастила Полина Ивановна. — Ну поторопились, так ведь поправить можно! Яков Борисыч, ведь Игнаша же хотел как лучше! — Она умоляющим жестом прижала к груди руки, — Как же это, отец? — шепотом спросил Павел.

Игнат Николаевич долго смотрел ему в глаза, тоже шепотом ответил:

— Черт попутал, Паша… Да ты пойми! — И протянул ему руку. Плечи Павла вздрогнули, он резко отвернулся.

Олег потянул меня за руку, и мы вышли. За нами по лестнице спускались Анатолий, Яков Борисыч и Женя. Уже на улице Анатолий нерешительно сказал:

— Не чересчур ли уж резко мы с ними? — И лицо у него было будто чуточку испуганное.

— А вы как же думали?! — Голос Жени зазвенел непримиримостью.

Яков Борисыч сказал:

— Ну, мы еще все это разберем. А насчет того, что не резко ли, так Женя совершенно права, иначе в таких делах и нельзя. Но, главное, это не мы его, а сами они, сама семья. В этом-то и есть их сила.

И впервые в ту ночь, вдвоем идя домой к Олегу, мы поговорили с ним о жизни. То есть я почти все время молчала, а говорил Олег. И я поддакивала ему, боялась возражать. Мне было страшно и больно и еще как-то неуютно, что ли… Во-первых, я очень хорошо понимала, что и в своих чувствах Олег ни капельки не уступит мне, как и в своем отношении к работе. А во-вторых, хоть я и очень любила его, но подспудно чувствовала, что не смогу, по крайней мере сейчас, перестроиться. Он требовал той предельной чистоты, честности в отношении ко всему, которых у меня не было и которые в один день у человека не появляются. И хотя Олег был рядом со мной, я держала его под руку, я любила его всем сердцем, но со страхом чувствовала, что он не весь со мной, что он не весь мой и что неизвестно еще, чем все у нас с ним кончится.

Шли мы долго. Трамваи уже не ходили, а на такси у нас не было денег: у родителей тогда мне было неудобно брать, а почти вся зарплата Олега ушла на путевку Ксении Захаровне в кардиологический санаторий. Сердце у нее болело все чаще и сильнее, курить она стала меньше; теперь-то я понимаю, что она хоть и молчала и делала вид, что все хорошо, но трудно переживала нашу с Олегом любовь.

О самом поступке Антиповых, таком необычном и, казалось бы, начавшемся с пустяка, Олег почти не говорил, словно такая отповедь Игнату разумелась для него сама собой, как и то, что когда-то Ксения Захаровна с мужем усыновили его. Сначала он долго рассуждал о том, какая это жалость, что не удалось еще раньше точно установить этот самый проклятый КПД планетарных передач. Если бы существовала строгая зависимость для его вычисления, никакие бы экивоки ни в конструкторском бюро, ни на заводе были бы невозможны. Я сказала:

— А может, это Яков Борисыч виноват?

— Нет, он не виноват, просто исследование некоторых вещей очень трудно. Другое дело, что в этом, может, есть вина моя и Анатолия: очень уж мы увлеклись своими ковшами, а надо было бы, наверно, подключиться к нему.

— А чего ты вину на себя берешь: так других никогда хорошими не сделаешь!

Олег коротко глянул на меня и чуть отчужденно проговорил:

— Прежде всего, Танька-Встанька, каждый сам до конца должен быть безупречно хорошим, только в этом случае он имеет право чего-либо требовать от других.

Нет, мы с ним не спорили и не ссорились. Я уж говорила, что Олег не умеет ссориться. Просто разговор получился такой, словно между нами появилась невидимая тоненькая стенка. И, самое страшное, Олег, кажется, тоже понимал это, но ничего не делал, чтобы она исчезла… Я сказала:

— Даже если б вы с Анатолием все сделали точно, Вагин все равно мог бы что-нибудь испортить, а Игнат Николаич — сделать монтаж и обработку по-своему.

— Все равно, чем точнее, строже исходные параметры, чем они конкретнее заданы, тем меньше лазеек для всякой недобросовестности. Поэтому-то на задающем и лежит такая большая ответственность. И это относится и к любой области жизни.