История Рай-авеню - Дороти Уннак

— Вопросов нет, сэр.

— Тогда едем отсюда к чертовой матери.

Ордруф был только началом — первым лагерем такого типа, который им довелось увидеть. Джейкобсу поручили инспектировать такие концлагеря, как Дахау, Берген-Белзен, Бухенвальд, Теризенштадт. Наконец его направили в Аушвиц, где требовались его журналистские способности и владение языками — немецким, идиш, ивритом и польским.

Сержант Чарли О’Брайн был направлен вместе с Джейкобсом в качестве его шофера и помощника. После каждого задания, после каждой поездки Джейкобс говорил Чарли одно и то же: тебе не нужно ездить со мной. Дела становятся все хуже и хуже.

В двадцать семь лет Джейкобс выглядел чуть ли не стариком. У него было большое, массивное лицо. Глаза с прищуром, казалось, заглядывали Чарли прямо в душу. Он говорил ему своим тихим и добрым голосом: «Довольно, Чарли. Думаю, тебе лучше остаться при штабе. Возможно, ты станешь возить генерала или даже двух генералов. Что ты скажешь на это, парень?»

Чарли весь напрягся, сглотнул слюну и покачал головой.

— Мне нужно все видеть, — сказал он, сам не зная толком, зачем ему это нужно. Он и так уже повидал достаточно.

На территории Аушвица были установлены большие палатки со знаками Красного Креста на них. Там же стояли грузовики с медицинским оборудованием и лекарствами. Были воздвигнуты казармы для командного состава. В них также жили представители разных стран, прибывшие, чтобы задокументировать рассказы оставшихся в живых узников концлагеря. Медицинские работники старались просто сохранить бывшим пленным жизнь.

— Не давайте им никакой еды, — сказал Чарли американский солдат. — Когда мы впервые попали сюда, мы всех тут накормили конфетами, давали молоко и все, что у нас было. Они начали умирать сотнями. Черт, они переедали и умирали. Трудно даже в это поверить.

У Чарли было свободное время. Он отоспался, поел, принял душ, побрился и подстригся. На территории лагеря имелась небольшая католическая часовня и молодой священник, который исповедовал верующих и проводил богослужения по воскресеньям. Выйдя из часовни, Чарли чуть не ослеп от яркого апрельского солнца.

Вдруг он услышал жесткий, сердитый и очень знакомый голос.

Говорил рыжий взъерошенный капитан большого роста, стоящий спиной к Чарли, широко расставив ноги. Он орал на немецких солдат, выстроившихся перед ним в шеренгу. Они терпеливо переносили его гнев, поджидая своего собственного лейтенанта, который должен был поговорить с этим американцем как офицер с офицером.

Немецкий лейтенант стал по стойке «смирно» и обратился к капитану:

— Мы должны посетить богослужение. Все уже оговорено, господин капитан. Спросите у вашего начальства…

— Кругом, сволочь, и веди своих людей на территорию лагеря. Немедленно.

Это был Бен Херскель с Рай-авеню. Бен стоял и смотрел, как они уходят, а потом повернулся и сразу же наткнулся на Чарли, который обнял его по-медвежьи.

— Ну, ну, успокойся, друг. Я…

Бен высвободился из объятий и всмотрелся в того, кто его обнимал.

— Не может быть… Чарли? Господи Иисусе, Чарли О’Брайн?

Они стояли друг перед другом, держась за руки. Боже, думал Чарли, он выглядит на все сорок. А нам ведь еще только по двадцать три года. Они изучали друг друга, как будто смотрелись в зеркало, и каждый был потрясен тем, что увидел.

Бен ткнул его кулаком в плечо — так парни выражали свои симпатии, но веселость его была явно натянутая. Они пошли вместе, сообщая друг другу краткие сведения о себе — как оказались здесь, что делали. В этом ужасном месте.

— Им нужны офицеры со знанием немецкого языка. Я владею также идиш, ивритом и польским, так что могу беседовать не только с немцами, но и с оставшимися в живых узниками. Я говорю с немецкими офицерами. Таковы правила войны. Немцы сейчас очень строго придерживаются этих правил.

Лицо Бена было сурово, губы крепко сжаты. Он смотрел в сторону лагеря. Вдыхал в себя сигаретный дым, как будто это кислород.

— У меня есть отличная выпивка, Чарли. Самая лучшая. Приходи ко мне сегодня вечером, тогда и поговорим. Хорошо?

Чарли смотрел на друга и не узнавал его:

— О чем мы будем говорить, Бенни?

Бенни ухмыльнулся.

— О днях невинности, Чарли, о старом добром времени, мальчик. О Бронксе и авеню Рай и о старых друзьях, — их взгляды встретились. — Знаешь, о чем мы поговорим? Обо мне и о тебе.

Он опустил руки и улыбнулся, когда Чарли отдал ему честь. Ответил на приветствие, затем потрепал Чарли по подбородку.

— Послушай, — сказал он. — Ты находишься при хорошем офицере. Я имею в виду Джейкобса. Он действительно хороший человек. Крепкий мужик и благородный человек. До вечера, парень.

Чарли следовал за Джейкобсом, переходящим от койки к койке той палаты, где находились пациенты, имеющие самые лучшие шансы выжить. Это были живые скелеты с большими, сверкающими глазами. Плоть едва-едва покрывала кости, черепа отчетливо проступали из-под тонкой кожи. Джейкобс останавливался у каждой койки, брал бывших узников за руки, склонялся над ними, говорил какие-то слова. Его рука гладила впалые щеки, бритые наголо головы. Он тихо говорил с ними на идиш и придвигал ухо как можно ближе, чтобы услышать их слабый шепот. Осторожно и как можно более ненавязчиво поднимал левую руку каждого, чтобы Чарли мог видеть и записать их номера и имена.

— Отдыхай, Соломон, — говорил он, — доктор сказал мне, что ты съел немного супа. Это хорошо. Шалом, Соломон.

Иногда изможденные люди произносили какие-то слова, но в основном большие стеклянные глаза просто смотрели на него с опаской.

Они вышли на улицу, где светило яркое апрельское солнце. Небо было голубое, но по нему скользили легкие белые облачка. Джейкобс смотрел вверх, слегка приоткрыв рот. Он снял очки и протер их носовым платком, затем посмотрел на Чарли.

— Как дела, парень?

Чарли стало не по себе. Он разозлился. Все что он сдерживал в себе все это время, вдруг вырвалось наружу:

— Какого черта вы все время спрашиваете меня, как мои дела? У меня все в порядке, сэр. У меня все как у людей. Все отлично, как и у вас, сэр. О’кей? Я ответил на ваш вопрос?

Джейкобс кивнул. Он говорил с Чарли таким же спокойным, добрым утешающим голосом, как и с выжившими узниками концлагеря.

— Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо, Чарли. Извини, что спрашиваю. Я не беспокоюсь о тебе, просто здесь мы все должны быть очень осторожны Нам нужно отдыхать. Мы должны… ну, я не знаю, гулять, смотреть на небо, читать… какую-нибудь смешную книгу, слушать музыку.

Впервые Чарли пришло в голову, что Джейкобс изо всех сил сдерживает себя, чтобы не взорваться.

— Вам, капитан, я бы рекомендовал играть в баскетбол. При вашем высоком росте…

— Можешь верить или нет, Чарли, но в колледже я занимался плаванием. Играл в водное поло. Но спасибо за совет, парень.

Чарли рассказал ему о Бенни Херскеле, земляке. Джейкобс улыбнулся:

— Хорошо, Чарли. Хорошо. Напейся как следует, болтай всякую чепуху, стань опять на время ребенком.

Но они не напились, хотя и выпили немало виски. Не болтали всякую чепуху и не разговаривали о женщинах. Не превратились на время в детей. Они были мужчины, и сначала в ходе беседы изучали друг друга, предавались воспоминаниям и решили наконец, что могут доверять друг другу.

— Ты ведь неплохо сложен, и у тебя есть связи, Чарли. Почему ты не в военной полиции?

— Я пригляделся к военным полицейским, когда мы были на базе. В жизни я видел немало негодяев, но эти ребята… Они безжалостно избивали пьяных солдат, уходящих в самоволку. Все полицейские в моей семье всегда говорили, что пьяного нужно доставить домой или в участок, чтобы он там проспался. С ними не нужно обращаться как с врагами общества. Мне кажется, что насилие — это не для меня.

Бен улыбнулся, наклонился к бутылке и разлил остатки виски по стаканам:

— Салют, друг. Пьем до дна. Дай Бог не последнюю.

— Я не знал, что ты пьешь, Бенни.

Херскель вытер рот тыльной стороной ладони.

— Ты хотел сказать, что евреи не пьют, верно? И что евреи не идут добровольцами в армию, и евреи не…

Чарли поморщился:

— Господи, да я вовсе не это имел в виду. Черт возьми, Бенни, ты же знаешь меня. Ты знаешь меня с пяти лет.

— Помнишь, когда мы в первый раз подрались с тобой? Я помню. Ты пошел в школу св. Симеона, в первый класс. Я ходил в детский сад, поэтому школа для меня была не таким уж важным событием. Когда ты пришел домой из школы, я спросил, как тебе там понравилось. Помнишь, что ты ответил мне?

Чарли покачал головой.

— Ты сказал, что евреи распяли Христа, и что я — еврей, а поэтому христоубийца.

Чарли кивнул:

— Так сестра Мэри Магдалина преподавала нам краткий курс истории религии. Да. Я помню — как раз мать вернулась домой с покупками и разняла нас. Мы были как два петуха. А когда она спросила тебя, из-за чего мы подрались, ты не сказал ей.