Замурованная. 24 года в аду - Найджел Кауторн

Двойственное сознание Фрицля проявилось даже в дизайне обычного на первый взгляд трехэтажного дома в Амштеттене по Иббштрассе. Светлосерый фасад здания, который смотрит на главную улицу, представляет собой нормальный провинциальный городской домик начала прошлого века с новыми занавесками на окнах, но задняя сторона дома, которая подступала к тому самому пресловутому подвалу, немногим отличалась от массивных бункеров времен Второй мировой войны, которые строили фашисты для спасения от налетов авиации. Заглянувшие в сад люди натыкались на сплошные бетонные стены без окон на уровне первого этажа. Единственные окна на тыльной стороне дома были на верхних этажах, а сад был спрятан за рядами вечнозеленых деревьев и живыми изгородями.

Несмотря на мнение доктора Сигрун Россманит о двойственном сознании Фрицля, Рейнхард утверждал, что тот не был нездоров. «Он ни в коем случае не безумец или душевнобольной, – сказал Халлер. – Это техник, который очень внимательно просчитывал шаг за шагом. Он должен был чувствовать необычайную уверенность в себе... Его основной мотивацией было применение его безраздельной власти. И это показатель не умственного, а скорее, крайней степени личностного расстройства».

Но обвинительная сторона, естественно, не могла не оспаривать заявление адвоката о его невменяемости, и должно было добиваться того, чтобы Фрицль ответил перед судом по всей строгости закона. В конце концов, взгляды всего мира были обращены на развитие событий по этому делу, и на кону стояла национальная честь Австрии.

Ганс Хайнц Ленце отрицал версию о болезни Фрицля. По словам Ленце, он был «умным стратегом и почти идеальным преступником худшего сорта».

Взявшись за дело Фрицля, Майер стал получать смертельные угрозы и злобные электронные письма, но он оставался непреклонен. «На меня не повлияют умонастроения линчевателей, – сказал он. – Каждый обвиняемый имеет право на защиту, и адвокат, который отказывается сделать все для блага своего клиента, не исполняет свой долг».

Для него это вопрос профессиональной чести. «Адвокаты, которые отказываются защищать конкретные деяния, противоречат моим понятиям о профессиональной этике», – сказал он. Письма с угрозами для него – это обычный производственный риск, и он не боится того, что на него могут совершить покушение. «Мне может быть и шестьдесят лет, – парировал он, – но я активный член местного боксерского клуба и знаю, как за себя постоять. Любая другая защита, например личная охрана, просто не имеет смысла. Если тебя захотят достать, то сделают это».

У него не было сомнений насчет ведения этого дела, и он оптимистично воспринимал беседы с заключенным. «Что меня впечатлило, так это то, что я не чувствовал тех негативных вибраций, которые я получал, скажем, от угонщика автомобилей, – сказал Майер. – Он в очень плохом психологическом состоянии, но он не жалуется. Больше всего его беспокоит то, как будут без него его дети».

В тюрьме Фрицль попал в условия относительно барские – особенно по сравнению с условиями сырого подвала, в которых находились Элизабет и ее дети. Его камера была три на четыре метра, а высота потолка составляла три метра – места более чем достаточно, чтобы стоять в полный рост. Камера освещалась большим окном. Кроме телевизора у него была прикроватная лампа, комнатные растения, которые цвели под лучами солнечного света, пропускаемого оконным стеклом. Была автономная, «умная» ванная с гигиеническим туалетом и раковиной. Тюремное постельное белье было ярким и чистым и разительно отличалось от заплесневелых, отсыревших тюфяков из подвала. Он мог читать доставляемые в камеру журналы. Тюремное питание обеспечивало три здоровых приема пищи в день. Это сильно отличалось от залежавшейся еды, которую ели в подвале. Он мог питаться в своей камере и принимать душ единолично. Принимать душ отдельно от остальных ему было разрешено в качестве уступки, чтобы оградить его от других заключенных. И даже в таких условиях Фрицль жаловался на скуку и чувство изолированности в тюрьме.

«Мы изолировали Фрицля от других арестованных ради его же безопасности, – сказал Фридрих Уоллнер, старший надзиратель тюрьмы Св. Польтена. – Он один ходил принимать душ и иногда ходил на прогулки в тюремном дворе. Но большую часть времени он просиживал перед телевизором, следя за репортажами по его делу».

«Он хотел увидеть каждое написанное слово по делу, смотрел каждый телерепортаж. Это стало какой-то игрой для него – он стал одержим. Надзиратели, выполняя строжайший приказ, заботились о его безопасности».

Фрицль тогда получил массу смертельных угроз. «Заключенные прекрасно были осведомлены о том, что он совершил, – сообщает источник. – Был даже спор, кто первым нападет на него, – кое-кто хотел его смерти. Были и страхи, что Фрицль покончит с собой, но это никому не было нужно, пока он не объяснит, что и зачем сделал».

Тюремный персонал, как говорят, «пристально наблюдал за ним». Он удостоился особой защиты по двум причинам: во-первых, чтобы он не вздумал «покарать себя сам» и попытаться совершить самоубийство, и, во-вторых, потому что он «занимал не самую выгодную позицию в иерархии арестантов».

«Он казался слегка испуганным», – сказал Гюнтер Морвальд, начальник тюрьмы Св. Польтена. Фрицль говорил мало, но до него постепенно доходило, «что он сделал со своей семьей». Начальник тюрьмы уверял, что он мог наблюдать даже зачатки раскаяния.

Хотя Фрицля держали в изоляции от других заключенных, по соображениям безопасности ему подселили соседа. Его сокамерником был 36-летний профессиональный преступник, осужденный за убийство. Он был прикреплен к Фрицлю, чтобы тот не имел возможности покончить с собой.

«Этот парень отбывал свой срок за насильственные преступления, – рассказал один из заключенных. – Тюремщики выбрали его, потому что он был не из тех парней, с кем обычно имеют дело. Он здоровый бык. Он должен был предупредить надзирателей, если Фрицль будет нестабилен или окажется на грани самоубийства. Можно назвать это домашним контрсуицидальным арестом».

Когда 29 апреля 2008 года Фрицля обследовали психолог и психиатр, оба пришли к выводу, что опасности совершения самоубийства нет. После этого Морвальд сказал, что он выглядит «спокойным и собранным». «Физически он в хорошей форме, – продолжил он. – Сегодня он пройдет медицинское обследование, но не похоже, чтобы у него были какие-то проблемы со здоровьем». И все же в целях его же безопасности он оставался изолированным от остальных заключенных.

Но вскоре снова возник повод беспокоиться за его здоровье. Выяснилось, что у 73-летнего Фрицля было больное сердце, а врачи подозревали у него заболевание крови. Бывший заключенный тюрьмы Св. Польтена, освободившийся в начале июня 2008 года, вспоминает: «Он действительно плохо выглядел. Он сильно похудел и совсем не выходил из камеры, боясь, что на него нападут. Он страдал».

Сначала предполагалось, что может потребоваться целых два года, прежде чем дело дошло бы до суда, – были мнения, что Фрицль столько не протянет. Полиция опасалась, что он умрет в тюрьме до того, как подробно объяснит, за что именно он заточил в подвале свою дочь и их детей.

Тем временем, несмотря на все произошедшее, Фрицль умолял руководство тюрьмы позволить его жене навестить его, хотя ничто не указывало на то, что этого хочет она. Он также хотел видеть Элизабет. Он засыпал в слезах, переполняемый угрызениями совести. Своей команде юристов он пожаловался, что не знает, как родные смогут обходиться без него. В тюрьме Св. Польтена говорили: «В прошедшие три недели настроение Фрицля коренным образом переменилось. Он поступил к нам нераскаянным упрямцем, но сейчас он действительно разбит.

Любопытно, что человек, так долго державший целую семью запертой в подвале, теперь вдруг беспокоится о них». Но Элизабет уже ясно дала понять, что больше никогда не захочет видеть своего отца. За все время ожидания процесса за решеткой у Фрицля был только один посетитель – друг семьи, оставшийся неизвестным.

Сначала тюремщики были шокированы его холодным, надменным отношением. Но после нескольких недель раздумий он начал показывать раскаяние. С этого момента он мог говорить только о том, чтобы вновь увидеться с семьей, чтобы он мог попросить у них прощения и убедиться, что с ними все в порядке. А потом Фрицль впал в глубокую депрессию. Он отказывался покидать камеру на ежедневный прогулочный час для упражнений на свежем воздухе, боясь, что другие арестованные набросятся на него. Он рыдал ночи напролет и действительно сильно похудел. Он чах на глазах.

Несмотря на все случившееся, Фрицль по-прежнему хотел видеть детей, Элизабет и свою жену Розмари. Он сказал своим адвокатам: «Я хочу увидеться со своей семьей, чтобы все им объяснить и узнать, как у них дела. Я за них переживаю».